В 1913 году я во второй раз гостил в Оптиной Пустыни.
Меня поместили с одним иеромонахом, студентом Казанской Духовной Академии, о. А., в скиту.
Как-то, выходя на литургию, мы забыли взять ключ и захлопнули за собою дверь; она механически заперлась, и чтобы ее отворить, нужен был особый винтовой ключ.
Что делать? Не разбирать же стекло в окне?
После литургии рассказали эконому о. Макарию о нашей оплошности.
Он был человек молчаливый и даже немного суровый. Да в экономы в монастыре и нельзя выбирать мягкого и любезного — слишком расточал бы добро.
Ничего не сказав, он взял связку ключей и пошел к нашему жилищу. Но оказалось, что сердечко подобранного им схожего ключа было меньше, чем горлышко нашего замка. Тогда он поднял с полу тоненькую хворостинку, отломил от нее кусок, приложил к сердечку ключа и стал вертеть... Но сколько мы ни трудились, было напрасно, ключ беспомощно кружился, не вытягивая запора.
— Батюшка, — говорю я ему, — вы, видно, слишком тоненькую вложили хворостинку! Возьмите потолще, тогда туже будет!
Он чуточку помолчал, а потом ответил:
— Нет, это не от этого... А от того, что я без молитвы начал.
И тут же истово перекрестился, произнося молитву Иисусову.
Начал снова крутить с тою же хворостинкою, и замок сразу отперся.
После я и на своем, и на чужом опыте много раз проверял, что употребление имени Божия творит чудеса даже в мелочах. И не только сам пользовался и пользуюсь им доселе, но и других, где можно, тому же учу.
Вот другой пример.
Был я на одном съезде христианской молодежи в Германии. Начали устраивать церковь.
Молодой человек, по прозвищу "Шу-шу" (сокращенно — Шура-Шурович, Александр Александрович) развешивал иконы на стене.
Здание было каменное. Ударит он молотком по гвоздю, а тот и согнется — на камень попал. Вижу я неудачу его и говорю:
— Шу-шу! А вы бы перекрестились да сказали бы "во имя Отца и Сына и Святаго Духа". Вот тогда у вас дело пойдет.
Он поверил. Смирился. Ведь молодому-то не так это и легко. Перекрестился, упомянул имя Божие, наставил гвоздь в другое место, ударил молотком и попал в паз. И дальше вся работа пошла удачно.
Рассказал я этот случай как-то недавно в кружке знакомых. Спустя несколько дней одна женщина, вдова К., недавно потерявшая мужа, рассказала мне: " Пришла я после вашего рассказа домой и ложусь спать. А у меня давно уже бессонница... Нервы сдают, видно. И вдруг я вспомнила — вы велели поминать имя Божие даже и в малых вещах. И сказала я себе: " Господи! Дай мне сон!" И даже не помню, кажется, сию же минуту и заснула. А до сих пор долго мучилась бессонницей."
ИСКУШЕНИЕ
А теперь я расскажу, так сказать, "обратный" случай, как опасно жить и даже говорить без имени Божия.
В самом начале моего монашества я был личным секретарем архиепископа Сергия, который в тот год был членом Синода, и потому жил в Петрограде. Кроме этого, я был еще чередным иеромонахом на подворье, где жил архиепископ. Наконец, на мне лежала обязанность проповедничества. Благодаря же проповедничеству я, в некотором смысле, стал казаться "знающим", и ко мне иногда простые души обращались с вопросами.
Однажды после службы подходит ко мне простая женщина высокого роста, довольно полная, блондинка, со спокойным лицом и манерами, и, получив благословение, неторопливо говорит:
— Батюшка! Что мне делать? Какое-то искушение со мной: мне все "вержется" (великорусское слово; означает – "бросается", от слова "ввергать", — Прим. авт.) в глаза и представляется. Обычно — ложно, мечтательно.
— Как так?— спрашиваю.
— Ну, вот. Стою я, к примеру, в церкви, а с потолка вдруг ведро с огурцами падает около меня. Я бросаюсь собирать их — ничего нет... А я неловко повернулась, когда кинулась за огурцами-то, да ногу себе повредила, видно, жилу растянула. Болит теперь.
Дома по потолку кошки какие-то бегают, головами вниз. И всякое такое.
И все это она рассказала спокойно, никакой неврастении, возбужденности или чего-либо ненормального даже невозможно было и предположить в этой здоровой тулячке.
Муж ее, тоже высокий и полный блондин, со спокойным улыбающимся лицом, служил пожарным на Балтийском Судостроительном заводе. Я и его узнал потом. И он был прекрасного здоровья. Жили они между собою душа в душу, мирно, дружно.
Ясно, что здесь причины были духовные, сверхъестественные. Неопытный, я ничего не мог понять. Еще меньше мог что-либо сделать, даже не знал, что хоть сказать бы ей...
И спросил, чтобы продлить разговор:
— А с чего это у тебя началось?
— Да вот как. Сижу это я в квартире. А пожарным казенные дома дают, и отопление, и освещение. И жалование хорошее — нам с мужем довольно. Детей у нас нет и не было — Бог не дал, Его святая воля. Сижу у окна за делом, да и говорю сама себе:
— Как уж хорошо живется: все есть, с мужем ладно... Красный угол передо мною был, и вот после этого вдруг выходит из иконы Иван Предтеча, как живой, и говорит мне:
— Ну, если тебе хорошо, так за это чем-нибудь отплатить нужно, какую-нибудь жертву принести. Не успела я от страха-то опомниться, а он опять:
— Вот зарежь себя в жертву.
И исчез. А на меня, батюшка, такой страх напал, такая мука мученическая схватила меня, что я света белого не взвидела. Сердце так защемило, что дыхания нет. Умереть лучше. И уже, как без памяти, бросилась я в кухню, схватила нож и хотела пырнуть себя в грудь-то им. Уж очень сильная мука была на сердце. Уж смерть мне казалась легче...
Ну, и сама опять не знаю как случилось — но ножик точно кто выбил из рук. Упал он наземь. И я в память пришла. Вот с той самой поры и начало мне представляться разное. Я теперь и икону-то эту боюсь.
Выслушал я и подивился. Первый раз в жизни пришлось узнать такое от живого человека, а не из житий.
— Ну, чем же я тебе помогу? Ведь я не чудотворец. А вот, приди ныне вечером к службе, исповедуйся, завтра причастись Святых Тайн. А после обедни пойдем к тебе на квартиру и отслужим молебен с водосвятием. А там дальше, что Бог даст. Икону же, коли ты ее боишься, принеси ко мне.
Она покорно и тихо выслушала и ушла. Вечером принесла икону св. Иоанна Предтечи. Как сейчас ее помню: вершков 8x5 величиною, бумажная олеография, в узенькой коричневой рамочке.
После Богослужения эта женщина исповедывалась у меня. Редко бывают люди такой чистоты в миру. И грехов-то, собственно, не было. Однако она искренне в каких-то мелочах каялась с сокрушением, но опять-таки мирно... Вообще она была "здоровая" не только телом, но и душою. На другой день причастилась, а потом мы пошли к ней на квартиру.
Я захватил с собою все нужное: и крест, и евангелие, и кропило, и требник, и свечи, и кадило, и ладан. А епитрахиль забыл, без чего мы не можем свершать служб. И уже на полдороге вспомнил. Что делать? Ну, думаю, не возвращаться же.
— Пойдем дальше. Ты дома дай мне чистое полотенце, я благословлю его и употреблю вместе епитрахили. Так нам разрешается по церковным законам в случае нужды. Только ты после не употребляй его ни на что по домашнему, а уж или пожертвуй в Церковь, или же, еще лучше, повесь его в переднем углу над иконою. Это тебе в благословение будет.
Квартира — самая обыкновенная комната, выбеленная чисто, везде порядок. В углу икона с лампадкой. Муж был на службе.
Отслужили мы молебен, окропили все святой водою. Полотенце она тут же повесила над иконами. Угостила меня чаем. И я ушел.
Дня через два-три я увидел ее в церкви подворья и спросил:
— Ну, как с тобой?
— Слава Богу! — говорит она — все кончилось.
— Ну, слава Богу! — ответил я и даже не задумался, что совершилось чудо. А скоро и забыл совсем. И никому даже не хотелось почему-то рассказывать о всем происшедшем. Только своему духовному отцу я все открыл, и то для того, чтобы спросить его, почему это все с ней случилось.
Когда он выслушал меня, то без колебания сказал мне:
— Это оттого, что она похвалилась. Никогда не следует этого делать, а особенно вслух. Бесы не могут переносить, когда человеку хорошо: они злобны и завистливы. Но если еще человек молчит, то они, как говорит св. Макарий Египетский, хотя и догадываются о многом, но не все знают. Если же человек выскажет вслух, то узнав, они раздражаются и стараются потом чем-либо навредить: им невыносимо блаженство людей.
— Ну, а как же быть, если и в самом деле хорошо?
— И тогда лучше "молчанием ограждаться", как говорил преподобный Серафим. Ну, а уж если и хочет сказать человек, или поблагодарить Бога, тогда нужно оградить это именем Божиим: сказать "слава Богу" или что-нибудь иное. А она сказала: "как хорошо живется", похвалилась. Да еще не прибавила имени Божия. Бесы и нашли доступ к ней, по попущению Божию.
Вот и преподобный Макарий говорит: "если заметишь ты что доброе, то не приписывай его себе, а отнеси к Богу и возблагодари Его за это".
После из-за этого случая мне многое стало ясно в языке нашем. Например, в обыкновенных разговорах люди всех стран и религий, а особенно христиане, весьма честно употребляют имя Божие, если даже почти не замечая этого.
— Боже сохрани! Бога ради! Бог с вами. Ах, Господи!
— Да что это такое Боже мой! Ой, Боже мой! и т.п. А самое частое употребляемое имя Божие — при прощании:
— С Богом!
Отчего все это? Оттого, что люди опытно, веками, коллективным наблюдением заметили пользу от одного лишь употребления имени Божия, даже и без особенной веры и молитвы в тот момент.
Но особенно достойно внимания отношение к похвалам нашего русского "простого", а, в сущности, мудрого человека. Когда вы спросите его: "Ну, как поживаете?", он почти никогда не похвалится, не скажет "хорошо" или "отлично". А сдержанно ответит что-либо такое:
— Да ничего, слава Богу...
А другие еще благоразумнее скажут, если все благополучно:
— Милостив Бог. А вы как? Или:
— Бог грехам терпит.
Или просто совсем и обычно:
— Помаленьку, слава Богу!
И повсюду слышишь осторожность, смирение и непременное ограждение именем Божиим.
Например, завяз воз в грязной котловине. Лошаденка из сил бьется. Иной безумец и бьет ее, несчастную, и бранится отчаянными словами. А благоразумный крестьянин дает ей отдохнуть, приободрит, погладит. Потом подопрет воз плечом мужицким, махнет для приличия кнутом и крикнет:
— Э-э, ну-ка, родимая! С Богом!
И глядишь, выкарабкались оба...
Читал я у одного современного писателя рассказ о силе имени Божия. То было в немецкую войну. Перевозили на позицию пушки.
Прошел дождь. Дорогу развезло. Тяжесть неимоверная. Несколько пар лошадей. Пушка завязла в выбоине. Солдаты бьются, мучаются, сквернословят, хлещут лошадей. Ни взад, ни вперед...
И чем бы кончилось это бесплодное мучение и людей и лошадей, Бог весть. Но в это время к этому месту подошел один благообразный, пожилой уже, мужичок.
Этот почтенный старичок сначала ласково приветствовал солдат. Потом во имя Божие пожелал им успеха. Погладил лошадок. А потом, когда они и солдаты немного отдохнули, он предложил попробовать двинуться еще раз. И так ласково обратился к солдатам. Они кто к лошадям, кто к пушке. И старичок тут же.
— Ну-ка, милые, с Богом!
Солдаты крикнули, лошади рванули и пушка была вытянута. Дальше уже легко было.
А сколько таких случаев! Только мы, слепые, не замечаем. Но хорошо, что говорим языком, и это одно нередко ограждает нас от силы вражьей.
Между тем в новое время стали стыдиться употребления этого спасительного имени.
И нередко мы слышим или горькую жалобу на тяжкое житье, или, наоборот, легкомысленные похвалы:
— Превосходно, превосхо-о-дно!
А иногда и безумные речи: "адски хорошо", или с употреблением "черного слова". И жалея его же, хочется поправить его.
Бывало, услыша хвалу, я или сам добавлю, или говорящего попрошу добавить:
— Скажите: "слава Богу!"
— А зачем?
Вот и расскажешь ему такую историю. Иной и примет во внимание...
Митр.Вениамин (Федченков) Промысел Божий в моей жизни. М., 2001.
