Большой мир за окном жил движением - все майские деньки напролёт жильцы суетились туда-сюда, малышня уже носилась без шапок, а подростки пинали истёртый мяч, стараясь забить его в ворота, а не в окно.
В своём дворе Гоша знал всех жильцов поименно, хотя самого Гошу мало кто видал.
Жильцы и их гости весь день куда-нибудь бежали, шли, собирались пойти или сидели на скамейке под берёзой, чтобы уйти потом. Таков был Большой мир за окном - в нём все ходили.
Но Гоша жил по эту сторону окна. В мире маленьком.
К вечерним сумеркам он перебирался на диванчик, опираясь на сильные для своих семнадцати лет руки, зажигал светильник и окунался в мир любимых книг, будто снова заглядывая в Большой мир, но теперь не через окно, а через книжное воображение.
Когда с работы приходила мама, он уже сидел в прихожей на высокой табуретке так, чтобы было похоже, что он стоит, выслушивал мамины новости и принимал её плащ и платок. Потом как Тарзан, цепляясь за прикрученные к стене поручни и почти не касаясь слабыми ногами пола, он «мчался» на кухню и там цыкал на маму - сиди, мол, сам накрою.
Рассказывал ей о новом рецепте, кормил её, слушал её, улыбался ей и всматривался в её глаза, чтобы разглядеть в них отклики новых вкусов.
Все изменилось в выходной.
Тем вечером ребята и девчата, которые могли бы быть Гошиными одноклассниками, не учись он на дому, как всегда, собрались на скамейке подурачиться, посмеяться и побренчать на гитаре. Из окна третьего этажа, даже раскрытого, Гоша не мог разобрать всех их слов, но те шутки, какие долетали целиком, веселили его, и он улыбался, а иногда и тихо хохотал, хлопая себя по распухшим коленкам и беззвучно давясь собственным смехом. А потом полушепотом повторял удачные остроты, опять тихо заливался или вставлял свои реплики. Должно быть, тоже весьма искрометные.
Так все майские вечера он «общался» у своего подоконника в «компании друзей», которых давно уж узнавал по голосам, представлял их лица и мечтал о бинокле, без которого жизнь казалась неполноценной. Все-таки, вблизи настоящие лица друзей куда интереснее и детальнее того, что видно издалека и что достраивает воображение, смешивая реальное с вымышленным.
В тот выходной в соседнем дворе случилась свадьба, молодежь подхватилась и хохочущей гурьбой умчалась вон, позабыв гитару на столике у скамьи под берёзой. Салют глядеть.
Гоша потянулся через подоконник, будто следуя за друзьями, перевесился через него, полагаясь на силу рук, но пальцы скользнули по гладкой крашеной доске, и на мгновение он увидел тротуар и клумбы на земле двумя этажами ниже его окна, которых раньше не видал. Даже в пятках защекотало от ужаса высоты.
Чудом он спохватился, рванулся назад и плюхнулся в свое приоконное креслице, с глухим стуком завалившись вместе с ним на ковролин, застилавший полы его комнаты. Потом приподнялся, уселся на пол, глянул на окно, на кресло, на свои несчастные ноги, и еще наполненный веселым настроением, расхохотался взахлёб.
В комнату вбежала испуганная мама, видя его смех, тоже вроде бы рассмеялась, притворно хватаясь за сердце и стараясь шутить непринужденно. Но глаза её заблестели, как и положено блестеть глазам мамы, сын которой живёт на пути поручней между подоконником, диваном и кухней.
Она помогла ему, Гоша снова вернулся к окошку, чтобы дождаться возвращения «друзей». Но мама ушла в свою комнатку, и её дрожащий шепот, порывами переходящий на всхлипы горячей и многословной жалобы перед иконами, снова напомнил ему детство, когда много всего пришлось пережить. Но не пришлось победить.
Гоша боялся маминых слез.
Он отвернулся от окна, глянул на книгу, пусто ждущую его на диване, и даже двинулся было к ней, но махнул рукой и… раскричался во всё горло, тряся сжатыми кулаками и корча гримасы отчаяния, но беззвучно, без голоса, а только шепотом вопя куда-то в потолок и захлёбываясь слезами, из-за которых тут же заложило нос и шёпот одеревенел и осип. А значит надо ещё тише, чтобы не слышала мама.
Но мама слышала.
К вечеру они раскрыли окно на кухне, чтобы впустить в квартиру звуки и запахи весны, пили чай и много шутили, потому что были бодры и потому что не унывали. В глаза только друг другу не смотрели. Главное - не смотреть в глаза.
Однако с того, хотя и простого с виду, случая, мама будто отступила на годы назад, снова уцепилась за мёртвые надежды и пустилась по второму, уже до тошноты изученному кругу бегать с папкой диагнозов по врачам, таскать за собою Гошу на проклятых костылях, и всё старалась разглядеть двери в прочной, непробиваемой стене, какою от Гоши отгородился величественный и холодный Большой мир.
– Хотя бы коленки только, – уговаривала она кого-то по телефону. Но, получив отказ, бодрилась, улыбалась Гоше уверенно и предлагала другой вариант лечения, вот ещё, мол, говорят, есть новая методика.
Гоша тоже улыбался, соглашался, они снова куда-то ехали. Но в конце тяжких мучений, только ранящих надежду грубостью безнадёги, смотрел на свои слабые ноги, на воспалённые колени и мечтал принять обезболивающее и скорее вернуться домой, в свою комнатку.
И больше никогда не сидел у окна.
На новую волну маминых терзаний никто не откликался участливо, а всякий знакомый и родственник покоил на словах, но все отводили глаза.
Так в их жизни появилась бабушка - мама Гошиного папы, от которого осталась только красивая фотография в черной рамочке, да много молчаливых слов в Гошином сердце.
– Вот бабушка ещё советует… – не унималась мама. – Говорит, у них там есть вода специальная. Попробуем?
***
Деревня Обуховка казалась совсем другой планетой - здесь всё было не так, как за окном его комнаты. А сама бабушка была не похожа на маму.
– Вот водичка наша… Божья Матушка, помоги, – бормотала она себе под нос, когда поливала Гошины коленки из щербатого чайничка. Вода стекала в тазик, в коем покоились Гошины ноги, и щекотала подошвы ступней. – Божья Матушка поможет, она никогда не оставляет нас.
Гоша молчал в ответ, больше увлечённый бабушкиными мозолистыми руками, её двором, прислонённым к сараю заржавленным велосипедом, жёлтыми от летнего солнца домами и деревьями за изгородью и синей полоской леса на горизонте.
Воду вытирать бабушка запретила, и они молча ждали, пока ноги высохнут сами собою.
– Ну вот, – улыбнулась бабушка по-детски довольно, будто у Гоши отросли новые ноги. – Теперь все хорошо. Блинцов не хочешь? Со сметанкою!
Гоша дернул плечами и всмотрелся в ноги - обычные, белые без загара, как у мертвеца, аж с синевой. И до слез худые.
– Ну? – снова улыбнулась бабушка. – Пойдем что ли?
Гоша снова глянул на ноги, потом со страхом на бабушку и попробовал подняться. Ноги задрожали, он схватился за колени и свалился обратно на табуретку.
– Коленки! – воскликнул он и скривился от боли.
Бабушка обняла его за голову, прижала к себе и долго гладила по темени, как заклинание без конца лопоча одно лишь слово: – Ничего. Ничего. Это ничего…
С утра, на всякий случай, Гоша первым делом оглядел ноги. Но, увы, они оказались обыкновенными. Больными.
В бабушкином домике поручней не было, и Гоше пришлось в полумраке пробираться по-над стенкой на душную кухню, потом на веранду, на крыльцо…
– От и слава Богу! – всплеснула руками бабушка, перекрестилась и поклонилась в сторону. – Пришёл?
– Пришёл… – ответил Гоша, глядя с высокого крыльца на маленькую бабушку.
– Сам пришёл?
– Сам, – хмыкнул он. Но потом, следя за её мыслью, осенился и своей – пришёл без поручней и костылей, хоть и по стенке.
Серьезно и сосредоточенно он оглядел свои ноги сверху вниз и понял, что стоит. Пошатываясь, держась за перила крыльца, но стоит сам!
Не в силах видеть своих ног хоть отчасти живыми и цепко хватаясь за двери и косяки, он, согнувшись, как торопливый старичок, вернулся обратно в дом, твёрдо сел на надежную табуретку у кухонного стола и снова оглядел ноги.
– А что за вода у вас? – обратился он к вослед вошедшей бабушке.
– Со святого источника! – ответила она не то с гордостью, не то с простоватым благоговением. – Есть у нас источник Божией Матушки. Он целительный и исцеляет всякого желающего от любой-прелюбой болезни. Такой свято-ой!
Весь день Гоша просидел на кухне, невзирая на духоту, но встать на ноги не решался: одно дело - бабушкина простота, во всём видящая чудо Божие, а другое дело непробиваемая реальность Большого мира. Что из них правда?
К вечеру, не без бабушкиной помощи, он перебрался из кухни в комнатку, улёгся на ветхую кушетку, на какой рос ещё его отец, тут же устало заснул и босой побежал по лугу к той синей полоске леса, что днём видел со двора.
А бабушка не унималась. На утро она снова упёрлась в непробиваемую стену реальности и настояла на продолжении: отправила Гошу на источник с одним из односельчан - пенсионером Яковом Владимировичем на его «Жигулях».
С ним поехали и ещё двое соседей.
На месте они помогли Гоше выбраться из машины и бегло ознакомили с местными достопримечательностями.
Пройдя горбатым мосточком, Гоша огляделся, выбрал местечко и неуклюже приземлился на траву рядом с колодцем, похожим на крошечную бревенчатую церковку без передней стенки. На дне её клубилась ключевая вода, льющаяся из трубки, и Гоша слушал журчание родника, пытаясь различить в звуке воды что-нибудь необыкновенное.
Да только для него теперь все необыкновенным было, ибо обыкновенного-то он и не ведал ещё.
Двое других спутников Якова Владимировича, тоже пожилые люди, оживленно засуетились вокруг источника. Один из них, на вид самый молодой (хотя Гоша плохо различал возрасты старше пятидесяти), по имени Роберт, с ещё довольно густыми волосами и сравнительно крепкий, тут же решительно разделся до трусов и, не крестясь, пригнулся к колодчику, умылся из струи, крякнул громко и трусцой спортсмена побежал к речушке, в которую впадала вода родника:
– Все за мной! – скомандовал он. – Вода одна и та же - значит одни и те же вещества!
Старички последовали его примеру. Вначале Яков Владимирович, улыбчивый, медленный толстяк с глубоким грустным взглядом, а за ним и худощавый, костистый дед Матвей с длинной клиновидной бородой и пугливыми глазками - самый древний из них.
После купания паломники расселись на траву рядом с Гошей, разложили скатерть с угощениями.
– Все это просто чистая химия процесса! – с уверенностью разъяснил Роберт, потрясывая в руке надкушенное яблоко. – Стоит взять воду на анализ, и тут же выяснится, что она богата каким-нибудь редким соединением. Вот и получают некоторые исцеления. А некоторые не получают - не та болезнь и не то вещество!
Гоша глянул искоса на Роберта, потом на родник, на церковку и на множество иконок, коими все строение было увешано теми, кто когда-то получил исцеление. Интересно, что было бы с ними, знай они о "химии процесса"? И что сказали бы на этот довод изображенные на иконах святые люди, которые теперь уж в точности знали все тайны?
После обеда дед Матвей, который со строгостью несогласного поглядывал на Роберта, не выдержал и разразился длинной речью в защиту обрядов и примет, без которых исцелению не быть:
– Какая еще химия? Ишь ты! – бубнил он возмущенно в свою косматую бороденку. – Тут вера нужна, и сделать все правильно надо. Нужно вещь какую-нибудь свою в ручей бросить, что-нибудь из одежды, чтобы болезнь ушла вместе с нею по течению. Вот, что надо выполнить, родник - он ведь живой! А то - вещества… Ишь! Верить надо!
Роберт только рассмеялся в ответ. Но дед Матвей, неразборчиво ворча, запустил в ручей свои старые рукавицы - руки у него болели.
Яков Владимирович, поразмыслив, с идеей деда согласился не вполне, хмыкнул скептически, но платок носовой в руках повертел. Потом, однако, сунул его обратно в рюкзак:
– Я думаю, что всё дело в свойствах человеческой психики. Это называется психосоматика. Эффект Плацебо, знаете ли. Верите вы в химию или в обряды народные - во что верите - тем и исцеляетесь, – и он, фыркая и покряхтывая, грузно свесился над водопадиком, умылся ледяной водой, щедро оплескав и живот - мучила его язва. Потом распрямился с одышкой. – Тут главное дать себе верную позитивную установку. Поверить в себя.
Старики, каждый при своем, слушали Якова Владимировича молча, что принял он за интерес, а потому взялся показать пример: закрыв глаза и погрузившись в какое-то внутреннее созерцание, ему только понятное, долго так стоял, шумно вдыхая и выдыхая воздух всем своим объемным телом, и бормотал:
– Я верю… Верю в силу подсознания. Верю… Ай, комар, зараза! Верю…
Двое других друзей подражали ему, но уж совсем несерьезно, даже выпятили вперед животы, передразнивая своего "учителя" и похохатывая у него за спиной.
Вскоре все трое ушли к речушке, где плескались, шумя, как дети, дорвавшиеся до воды.
Гоша тем временем подполз к колодцу, окунул в воду усталые пальцы и поднес к глазам, чтобы разглядеть воду, будто мог в ней что увидать. Но ничего в ней не разглядел, как не разглядел ничего и внутри себя, сколько ни силился понять, как человеку можно самому себя исцелять, если он не сам себя создает, а только что и умеет - так это себя погубить. Но тут особый дар не нужен.
Окунуться в тот день Гоша так и не решился. Надышался и навздыхался только до головокружения.
Через полчаса старики засобирались, дед Матвей, истово крестясь левой рукой и кланяясь, набрал «полторашку» с собой, а Яков Владимирович умылся напоследок. Так… от жары.
– А ты чего не купаешься? – спросил у Гоши Роберт. – Может твоим ногам оно как раз подойдет. Надо пробовать, проявлять мужество и стойкость!
– Не хочу пробовать, – отмахнулся Гоша и отвернулся. – Хочу исцелиться. А химия и так есть у меня. Таблетки…
Роберт, уставший от споров, молча помог Гоше подняться, подал костыли и отвёл к машине, по пути сорвавшись-таки в препирательство и вдавшись в свою теорию относительно веществ, их целительной силы и неуместности домыслов о чудесах.
Бабушка ждала Гошу у калитки, глядя из-под ладони в синий горизонт.
– Купался? – спросила она с надеждой, когда уже уселись за стол, стоящий у теневой стенки домика, жадно захваченной диким хмелем.
– Нет. От моей болезни нет химии. А там всё дело в химии… А уж в силу тряпки, брошенной в ручей, я и вовсе не верю! Это уж совсем глупая причина для исцеления. И как же тогда вы говорите, что всякому помогает?
– Всякому, мой хороший! – твердо успокоила бабушка и пододвинула к Гоше тарелочку тыквенной каши. – Помогает по милости Божией, а не по составу воды. От любой хворобы! Только не ищи причину вокруг себя, у Бога она, причина-то эта чудесная. И не жди, что сразу будет исцеление или потом будет. Будет просто и всё тут! Не сомневайся.
– Да как же не сомневаться?
– Да так как-то… Не думай ты про всякие причины. Не думай. Не то это место, где мыслями поможешь делу. Душой к Боженьке обернись, а в голове не думай. Все равно не придумается там ничего хорошего. Грех только один.
Ежедневно бабушка поливала Гошины ноги водой из источника.
Но он теперь рвался туда, к тому колодчику в виде церковки, который тянул его неотрывно своей неразгаданной тайной, своими исцелениями и дребезжанием ручейка, в котором ему виделись мамины слёзы и слышался её смех.
Каждую субботу ездил он со своими новыми друзьями на источник, но окунаться не торопился - всё понять хотел, в чём сила воды и как к ней подступиться.
А тут ещё и бесконечные теории его спутников - ну как тут исцелишься, когда в голове то суеверия, то надежды на самого себя, а то и простой расчёт на «химию процесса»?
В одну из суббот старички не приехали, и вместо родника Гоша убыл с бабушкой на церковную службу, исповедовался, а на другой день причастился Христовых Тайн, впервые так близко «познакомившись» с Богом.
Но, только явились они с бабушкой с воскресной Литургии, едва в дом взобрались по высоким ступенькам, услыхали гудок: «Жигули» старенькие тарахтят за двором, а через калитку уж перевесился Яков Владимирович:
– Гоша! Мы сегодня опять едем – ещё кое-какие подходы проверим. Ты с нами?
Гоша только метнулся обратно в дом за костылями и вскоре уже ехал к любимому своему местечку во всём этом Большом мире.
Только приступили к роднику, разгорелся новый спор. Но сути экспериментальных подходов своих сополомников Гоша не разобрал - как только перешли мосток, сунул он в оба уха по кусочку ваты и остался в тишине.
Дождавшись, когда друзья, испытав очередные безумные методики, уйдут плескаться в холодную реку, подобрался к колодцу.
Здесь он поднялся, перекрестился, шатаясь, как деревце, отставил костыли по обе стороны от «домика» и уселся на порог «церковки», прямо в штанах окунув ноги в воду и встав босыми ступнями на донные камушки.
Шумная струя сковала его ноги ледяной водой, пронзая измученные нервы острой болью. Гоша сморщился, напряжённые ноздри его задышали шумно, и он схватился за коленки. Но, как ни больно, ног не вынимал - уж очень умел он их терпеть, ноги свои невезучие.
Не умел только о Боге помышлять, как о Чём-то сущем. Но попробовал, припоминая церковное богослужение, глядя на иконы и сквозь ушную вату глухо бубня самому себе и Богу:
– Господи, исцели мои ноги. Не по моей вере или ещё как… А просто… Исцели, нужны они мне очень, – как-то внезапно вздрогнув и всхлипнув, вспомнил бабушкины наставления и дрожащим от холода голосом произнес: – Божья Матушка, помоги!
Вскоре старики вышли из речки, раскинули на траве плед и разложили перекусы.
Яков Владимирович хотел было пригласить и Гошу, но увидал вовремя, что не надо бы сейчас:
– Плачет сидит паренек, так и льются слезы, – вздохнул он. – Такой парень хороший, а видишь, ноги совсем не ходят. Не верит, видимо, разум его в исцеление.
– Да может и верит, – парировал дед Матвей. – Только тут надо всё правильно сделать. А вы, молодые…
Он махнул рукой и замолчал.
– Если химсостав подойдёт… – пробормотал Роберт, но оба собеседника глянули на него с хмурым недоверием, и он сдался. – Кто знает, каков тут механизм? Не всем ведь помогает, значит, постановим, что механизм неизвестен и любая версия имеет право на существование.
Компромисс всех устроил. Но, перекусив и впав в дремоту, друзья вновь решили освежиться и битые полчаса спорили в реке, потом на берегу, потом снова в реке…
Когда же собрались уезжать, вспомнили про Гошу.
– Нигде нет парня… Го-ша! – прокричал Яков Владимирович в окружающий воздух, но Гоша не отозвался. – Только костыли одни остались возле источника! Го-ша!
Долго они искали его в окрестном пролеске, куда вроде бы и следы на траве указывали. Наконец, оставили Роберта у родника и поехали к Гошиной бабушке.
– Гошу потеряли! – выпучив глаза, набросился на бабушку Яков Владимирович.
– Пущай уж, – с улыбкой махнула рукой бабушка. – Спит он, бедненький. Слава Богу и Божьей Матушке. Своим ножками пришел! Да так плакал всю дорогу, что, небось, от слез-то из сил и выбился.
И сама она прослезилась умилительно, покачала головой в ситцевом платочке, перекрестилась и уставилась на старичков улыбающимися глазами, да с таким выражением странным и неуловимым, будто глядела на них из другого какого мира, где все хорошо, где нет ни печали, ни воздыхания.
– Как… ножками? – с кряхтеньем выбрался из машины и дед Матвей. – Домой пришел?
– Пришел, мой хороший! А чего ж не прийтить? – она вытерла мокрые глаза. – А куда ж ему прийтить-то?
– Дак он же… Дак он же! – захлебнулся дед Матвей словами. – Ноги-то у него… Ишь ты!
– А всё уж… – опять махнула бабушка рукой. – Ноги-то. У нас-то источник, он такой святой!
– Да как же это? – удивился уже Яков Владимирович. – Неужели получил исцеление?
Бабушка дёрнула плечами.
– А чего тут? Милостив Бог, всякому известно! Простое-то дело - попросить Того, Кто только и ждет, чтобы помочь. Слава Богу!
Много всего ещё в жизни Гошиной приключалось, как во всякой человеческой жизни в Большом мире. И радости много было, и печаль попадалась. Но никогда не проливал он слёз, после тех, какими они с мамой омывали друг другу души, когда вошёл он без костылей в квартиру - высокий, крепкий, красивый парень такой. Мамина гордость. Уж так наплакались - нарыдались вдвоём! Оно-то и понятно - это ж слёзы радости, чего их скрывать?
А у окошка по выходным теперь сидела мама, да все смеялась, если какая Гошина шутка целиком до нее долетала. Но, если что и неразборчиво, то и тут улыбалась, а то и всплакнёт, бывало. Раз можно от счастья.
А старички частенько заезжали к бабушке, пытались понять, методику нащупать. А у неё только один ответ, не поймёт, чего в разумение не возьмут:
– Да нету тут тайны-то. Не ищите уж чужого в своих-то карманах. Вот источник, попросите Божью Матушку, да и ступайте. А как окунетесь, так и все тут, вот. Простое дело-то!
