Чем для нас ценен опыт реформ Католической Церкви?
Второй Ватиканский собор Католической Церкви (1962-1965) привел к самым радикальным реформам в ее истории. Одной из главных задач было явить «открытую миру Церковь» путем «современного изложения религиозных истин». Одним из результатов -- упреки Церкви в том, что она стала слишком современной, обмирщенной. По мнению протоиерея Максима КОЗЛОВА, профессора МДА, настоятеля храма Святой мученицы Татианы при МГУ, главной ошибкой была иллюзия, что общество в большинстве своем готово жить по-христиански.
Положительные реформы с отрицательным результатом
-- В чем, по-вашему, причины радикализма Второго Ватиканского собора?
-- Нужно понять ситуацию, в которой находилась Католическая Церковь к началу шестидесятых годов XX века, и в целом ситуацию в мире. Это было время массового отхода людей и в Западной Европе, и в определенной степени в Америке, Северной и Латинской, от регулярного участия в церковной жизни. Это была эпоха начавшейся сексуальной революции, чрезвычайных симпатий значительной части общества, особенно молодежи, к леворадикальным идеям -- от просоветских до маоистских. Это именно с того времени Че Гевара стал восприниматься как некий символ жертвенности, едва ли не большей, чем христианская. Это было время настоящего духовного кризиса, храмы пустели; в этих условиях Католической Церкви надо было реагировать на то, что происходит, пытаться искать новые возможности диалога с обществом, с таким, каким оно тогда было, может быть, и ценой ошибок. Второй Ватиканский собор стал попыткой церковного ответа на секулярность мира, как когда-то Тридентский собор у католиков (1545-1563; официально отверг протестантские догматы. -- Прим. ред.) стал ответом на лютеранскую реформацию. И сам этот шаг, потребовавший мужества и решительности, безусловно, можно приветствовать.
-- Какие реформы Второго Ватиканского собора, на ваш взгляд, можно назвать положительными?
-- Что касается изменений внутренней «политики» Ватикана, здесь очень важным моментом я бы назвал шаг по преодолению многовекового клерикализма Рима. Имеется в виду жесткое разделение Католической Церкви, сформулированное еще на Тридентском соборе, на две неравные части: церковь учащую – духовенство -- и церковь учащуюся -- мирян. На Втором Ватиканском соборе многократно было подчеркнуто значение мирян, получивших возможность более активного участия в Церкви. Статус организаций мирян существенно повысился, церковные общины были признаны важнейшей составляющей Церкви. И это вошло в значительной мере в жизнь Католической Церкви. Например, в итальянском городе Римини проходят ежегодные съезды христиан, в которых ежегодно принимает участие около миллиона человек. Это и выставки, и библейские лекции; в этом году большой раздел, кстати, был посвящен Солженицыну. Эти съезды инициируются и проводятся только силами волонтеров-мирян, священники не являются здесь организационной силой. Священство может приглашаться, участвовать и так далее, но главным организатором и идейным вдохновителем являются миряне.
Как положительный я бы обозначил новый подход Второго Ватиканского собора к богослужению. До Собора католическая месса служилась на латинском языке, который уже очень мало кто понимал в середине XX века даже из европейцев. После же миссии Католической Церкви в Латинскую Америку, Африку, Азию -- страны, совершенно не связанные с романской культурой, -- стало очевидно, что латиноязычное богослужение пришло в очевидное противоречие с молитвенными нуждами многих и многих миллионов католиков. Этот переход на национальные языки, кстати говоря, был совершен в духе восточнохристианской традиции, которая предполагает, что богослужения совершаются на национальном языке верующих.
Однако методы реализации этих правильных по сути реформ были очень неоднозначны, саму реализацию реформ нельзя отнести к положительным результатам Собора.
Когда декларируются реформы, часто возникает некий административный жар, к тому же не всегда самые разумные люди оказываются во главе процесса их проведения. На практике, к сожалению, было не просто допущено богослужение на национальных языках, но фактически запрещена латинская дореформенная месса: на ее совершение требовалось столько санкций практически из самого Ватикана, а люди, хотевшие молиться по-старому, особенно клирики, имели вид настолько неблагонадежный по отношению к господствующей тенденции, что латинское богослужение фактически прекратило свое существование.
Слишком поверили в прогресс
-- Чему может научить нас опыт Католической церкви в области реформ?
-- Уже в самом начале реформы Собора вызвали критику с двух сторон. «Левое» большинство было недовольно недостаточным радикализмом. Люди, живущие в западном светском обществе с приоритетом прав человека как гуманистических секулярных ценностей, при этом причисляющие себя к католикам, удивлялись, почему Собор не разрешил женское священство, не отменил целибат, не предоставил мирянам еще более широких прав (таких, как у священства), не разрешил разводы и аборты.
Критика справа связана с именем архиепископа Марселя Лефевра (1905-1991). Он и его последователи критиковали Ватиканский собор по нескольким позициям: за излишний экуменизм, за реформы богослужения, приведшие, с их точки зрения, к утрате сакрального языка богослужения, а также к секуляризации богослужебного сознания. Действительно, обмирщение богослужебного сознания -- одно из негативных последствий реформ. Это выразилась в излишнем подчеркивании «горизонтальной составляющей», то есть общения верующих на службе, в ущерб «вертикальной составляющей» -- устремленности общины к Небу. Престолы были вынесены из алтаря на середину храма, священники стали совершать богослужения лицом к народу, а не, как мы бы сказали, к горнему месту, как это было до того, стали бесконтрольно появляться бесчисленные варианты переводов и чинов совершения мессы. Произошел разрыв, утрата идентичности, тождественности богослужения. Например, если раньше католик мог от Африки до Полинезии прийти на службу и понять, что он присутствует на мессе, то теперь не так.
Совершенно справедлива критика Лефевром усвоенной Католической Церковью идеологии прогресса, когда «прогресс» как поступательное прогрессивное развитие общества признается религиозной ценностью вне зависимости от религиозного состояния этого общества. То есть само по себе умножение материальных благ, смягчение нравов, толерантность в отношении к разным системам ценностей, права человека, вне зависимости от связи с христианством, признаются позитивной ценностью. Общество оценивается не столько по степени и качеству своей религиозности, сколько по тому, насколько эти категории прогресса присутствуют или возрастают. С этим Православная Церковь, конечно, согласиться не может.
С идеей прогресса связана получившая развитие на Втором Ватиканском соборе идея «анонимного христианства», когда люди, не только видимо принадлежащие Церкви, но и люди, открыто не противоречащие ей, ее духу, признаются ей не чуждыми. Это может быть и справедливо для нехристианских стран, сообществ, не сталкивающихся с евангельским благовестием, но совершенно неприложимо для общества европейского и американского, которое от христианства отворачивается шаг за шагом. Это не анонимное христианство, а отступление от Бога и Церкви.
Послереформенный опыт Католической Церкви показал: несмотря на то что Церковь сделала шаг навстречу обществу, стараясь стать более современной, понятной и близкой этому обществу, общество не пошло в сторону Церкви. Это нужно понять и принять -- и практически, и историософски, и эсхатологически: ожидать от общества, что оно в большинстве своем вновь готово будет принять христианские ценности не на уровне декларации, а на уровне норм, реализуемых в жизни, -- значит пребывать в иллюзии.
Другой важный урок, который нам дает опыт Второго Ватиканского собора, -- как бережно нужно подходить к тому, что составляет многовековое предание Церкви, прежде всего в богослужении. Важно признать, что мы, с одной стороны, сходны с католиками и страдаем определенного рода закостенелостью значительной части церковного народа -- взглядом на службу как на что-то, не нуждающееся в понимании, а скорее, призванное возбудить некое благочестивое настроение. С другой стороны, важно понять, что путь изменения богослужения должен быть не в приспособлении его к упрощенным представлениям общества, сформированным средствами массовой информации и просто очень низким гуманитарным общеобразовательным развитием. Христианство -- сложная вещь сама по себе. Но не самое сложное в христианстве -- понять церковнославянский язык. А вот как донести красоту и значительность этой службы -- это тот вопрос, который должен ставиться и на который мы должны искать ответы.
