Чем дальше уходит эпоха, тем ценнее воспоминания о ней. Одно из таких свидетельств – интервью протоиерея Николая Смирнова, настоятеля московского храма мученика Иоанна Воина на Большой Якиманке, которое он дал накануне своего восьмидесятилетнего юбилея. - Отец Николай, был ли в вашей жизни момент, ставший поворотным для вашего прихода к священству? - Нет, такого момента не было. Я родился в городе Риге в семье священника, получил соответствующее воспитание и с детства участвовал в церковной жизни: отец меня сразу привел в алтарь, и я сначала пономарил, а потом, когда подрос, стал чтецом и певцом. Всю школу церковнослужения я прошел уже в детстве под руководством отца. В какой-то момент после средней школы, может быть, было сомнение: я увлекался зоологией, и была мысль поступить на биологический факультет. Но потом верх взяло все-таки заложенное церковным воспитанием стремление идти по стопам отца. - В то время духовная жизнь в Прибалтике отличалась от жизни в Советском Союзе. Не могли бы вы рассказать о собственном опыте? - До того, как в Латвию пришла советская власть, у нас была совершенно спокойная духовная жизнь, и никто нам ни в чем не препятствовал. Мой отец, между прочим, преподавал Закон Божий в русской основной школе, в открытии которой принимал участие. Латвийское государство не очень благоволило к православию, но на уровне приходской жизни — не помню, чтобы какие-то трудности были. В 1940 году пришла советская власть, и отношение к Церкви, конечно, стало изменяться. Но это было один год: потом началась война, оккупация. Немцы на уровне приходов никаких особых препятствий церковной жизни не чинили. Рядом с нашим храмом был расположен лагерь советских военнопленных, и мой отец добился разрешения у немецкого начальства, чтобы им разрешили в большие праздники — на Рождество и на Пасху — приходить в церковь. Когда они приходили, им, естественно, старались оказать какую-то помощь — приносили пищу, делали подарки. Тогда мы завели такой обычай: на Рождество ставили две елки у амвона и на этих елках зажигали специальные свечи. В русской православной церкви такой традиции не было, а мой отец ее ввел, и я, помню, всегда зажигал эти свечи перед полиелеем. С приходом советской власти, как, наверно, и всюду, отношение к духовенству стало меняться. Я тогда был еще школьником, и надо мной смеялись: «Поповский сын!..» - Те же самые люди, которые до этого относились к вам хорошо? - Отчасти — да. Но потом стали приезжать и люди из России: они уже приносили такое отношение к духовенству и верующим людям с собой. - О советском периоде в истории Церкви истории многие — в том числе и священники — говорят по-разному. Каковы ваши воспоминания? - На первых порах, может быть, и не было тяжело. Хуже стало в шестидесятые, хрущевские годы. В 1947 году я окончил школу в Риге и подал документы в Вильнюсскую семинарию. Ее в это время как раз закрыли, и без моего ведома мои документы переслали в Москву. Мы вместе с отцом прилетели во Внуково, и когда подъехали к Калужской площади, я увидел большой обезглавленный собор, на котором большими буквами было написано: «Кинотеатр «Авангард»». Это мое первое впечатление о тогдашней Москве, которое на всю жизнь врезалось в память. У нас в Риге даже после войны никаких разрушений храмов не было! В 1947 г. я поступил в Московскую семинарию — она тогда еще располагалась в Новодевичьем монастыре — и, поскольку с детства проходил Закон Божий, а церковное пение было в моей практике, меня сразу определили в третий класс: в первых двух мне нечего было делать. В 1949 году я закончил семинарию по первому разряду, и меня без всяких экзаменов зачислили в Академию. В 1953 я ее окончил также по первому разряду, и меня оставили профессорским стипендиатом. Историю Русской Церкви у нас преподавал Иван Никитич Шабакин; я написал у него кандидатскую работу по истории Православия в Латвии, за которую получил положительную оценку. Я благодарю Бога за то, что когда учился в Академии, еще застал старых преподавателей. Отец Александр Ветелев, отец Николай Никольский, отец Димитрий Боголюбов — они все прошли еще дореволюционную школу, передавая нам ее опыт и традиции. Во время окончания Академии я женился и принял священство. Диаконскую хиротонию совершил архиепископ Макарий (Даев); я только неделю пробыл диаконом, и в Крестопоклонное воскресенье Святейший Патриарх Алексий I в Богоявленском Соборе рукоположил меня во иерея. На мою хиротонию прилетел отец, и в последнюю субботу перед рукоположением (я проходил диаконскую практику в соборе) мы служили вместе с отцом. Первым местом моего служения было Антиохийское подворье на Чистых прудах. Настоятелем там был тогдашний архимандрит Василий (Самаха), мой однокурсник по Академии. Представляете себе — в то время (это 1954 год) служить в храме, где настоятелем является иностранец, который постоянно принимает делегации? Начались, что называется, мытарства: меня сразу вызвали в КГБ и стали вербовать, чтобы я все им докладывал. Меня пугали, предлагали самому уехать из Москвы, поскольку я не хотел с ними сотрудничать. Я сказал: «Сам никуда не поеду. Если имеете право и возможность — пожалуйста, переводите». Это было очень тяжелое положение, и я, наконец, взмолился, чтобы меня оттуда перевели. Владыка Киприан (Зернов) был в то время управделами, и он меня направил в храм Иоанна Воина рядовым священником — это был 1956 год. Настоятелем тогда был протоиерей Игорь Маллешицкий. Здесь я прослужил пять лет и пытался проводить внебогослужебные беседы, объяснять людям смысл богослужений. Но это быстренько велели прекратить: вызвали настоятеля и сказали: «Запретите!». В 1961 году меня перевели в храм Всех Святых на Сокол. Там я тоже долго не продержался, потому что это было сверх моих физических сил. Это очень тяжелый приход: поблизости в то время храмов не было, а сообщение было замечательным: трамваи, троллейбусы, автобусы, метро — со всех сторон съезжались богомольцы! Треб было ужас сколько! На крестины, например, были пошиты епитрахили из клеенки, потому что обливались ужасно. Когда я вышел в Великий Четверг исповедовать и прочитал молитвы, смотрю — храм битком набит, и это все — на исповедь! Боже мой, где же мне справиться?! Ведь каждого надо благословить, прочитать разрешительную молитву! Приходит настоятель и говорит: «Нет, так дело не пойдет. Подходите — быстрее, быстрее! Прощаю, разрешаю, проходи!..» Я этот храм стал называть «церковным комбинатом», потому что там молиться было невозможно. Я прослужил только полгода и взмолился, чтобы меня оттуда перевели. И мне посчастливилось: пришел к владыке Киприану, и в это время к нему приходит настоятель храма мучеников Адриана и Наталии, протоиерей Михаил Кузнецов. Он пришел просить священника, а я — перевода. Владыка сразу говорит: «Возьмете молодого батюшку?» - «Да!» - «Пойдешь туда служить?» - «Ради Бога, конечно!» Там я служил, слава Богу, до 1973 года. Такой нервотрепки уже не было. Но там опять ко мне кагебешники приставали. Сколько здоровья истратили мы с матушкой — до сих пор чувствуем! Ездили за нами: выхожу из дому — стоит машина, сидит там человек и читает газету. Я иду на автобус — складывает газету, заводит мотор и едет следом. Доеду — он уже автобус обогнал и меня «встречает». Едешь в электричке — прямо сзади идут! Мы приобрели часть дома в Бабушкине — так там даже в окна заглядывали. Собака исходилась лаем, подходим к окну, а там высовывается голова. Матушка однажды не выдержала, пошла в милицию и сказала: «Я в школе училась стрельбе и стреляю хорошо, а у нашего соседа есть охотничье ружье. Я у него попрошу ружье, и в следующий раз за себя не отвечаю!» После этого под окнами появляться перестали. Потом меня перевели на Ваганьковское кладбище, где я служил с 1973 по 1982 г. — уже настоятелем. И в 1982 году меня опять назначили сюда: в прошлом году было двадцать пять лет моего настоятельства. Теперь вот дожил до восьмидесятилетия. Сколько еще Бог даст служить, не знаю. - Чем вам наиболее дорог храм Иоанна Воина? - Он дорог тем, что никогда не закрывался. Здесь собрано большое количество святынь: когда в Замоскворечье закрывались храмы, все свозилось сюда. Одних частиц мощей святых угодников — свыше ста. В нашем храме — храмовая икона Казанского Собора с Калужской площади, из того же собора — сосуд для Великого Освящения воды. Потом, у нас — храмовая икона Иоакима и Анны из храма, который стоял в конце Якиманки, копия иконы великомученика Пантелеимона, специально для нас написанная на Афоне, и первонаписанная икона Василия Блаженного. Когда его только прославили, написали икону для придела Собора на Красной Площади, где он похоронен, и когда храм закрывали, тамошний алтарник на своих руках принес эту икону к нам. В свое время Третьяковская галерея предлагала большие деньги за то, чтобы продать им эту икону; конечно, не продали, и милость Божья, что насильно не взяли. Это же конец XVI века! У нас в алтаре на горнем месте стоит коронационный трон императора Павла I. Он очень любил наш храм: в его время здесь служил иереем будущий митрополит Санкт-Петербургский Михаил (Десницкий). Он говорил такие проповеди, что многие приходили из других приходов его слушать. Как-то мимо проезжал Павел I и увидал, что около храма стоит толпа; тут же спешился, подошел и узнал, что такое. Послушал проповедь, и после этого частенько стал посещать наш храм. В первую Отечественную войну, когда Наполеон вошел в Москву, пожар дошел до стен нашего храма и остановился: чудесным образом Иоанн Воин сохранил свой храм, не пропустив пожар дальше. Наполеоновские войска и местные мародеры в тот момент разорили храм, осквернили его — французы даже и коней вводили — но как они ушли, тотчас же все было восстановлено, и богослужение продолжилось. А построен этот храм был по повелению Петра I. Прежняя церковь стояла на берегу Москвы-реки, и когда Петр перед Полтавской битвой проезжал мимо, он обратил внимание на то, что храм залит водой: река вышла из берегов. Петр остановился и спросил, кому посвящен храм. «Иоанну Воину». — «Как? Покровителю воинства — и храм в таком состоянии?!» И тогда он повелел поставить новый храм на возвышенном месте. А здесь идет спуск к реке, и пришлось насыпать искусственный холм шесть метров высотой. Петр оставил пожертвование триста рублей золотом и прислал своего любимого архитектора Зарудного. В 1709 была закладка храма, связанная с Полтавской победой. Так что наш храм связан с Петром Великим и в какой-то степени является памятником ему. - Что на протяжении вашей жизни давало и дает вам силы для служения перед Престолом? - Это, конечно, было заложено с детства воспитанием и примером отца, который сорок лет прослужил священником. То, что я с детства рос при храме — это меня и повело по пути служения Церкви. Я считаю, что и в наше время должно огромное значение иметь воспитание около Церкви. Конечно, многое пришлось перенести в советское время. Но, с помощью Божьей, я устоял на этом пути.
