Совсем недавно я стала волонтером в Санкт-Петербургском детском хосписе. На это трудно решиться, но иногда в жизни наступает такой момент, когда не быть волонтером гораздо труднее. И первым человеком из незнакомого мне мира боли, страха, слез и отчаяния стала молодая женщина с именем Вера. Ее трехлетний сынишка находился в реанимации. Я передала ей деньги на лекарства, а потом… мальчик умер. Эта мама была непреклонная, как кремень, красивая и почти спокойная. До последнего надеясь на чудо, она доставала лекарства, консультировалась с докторами, хотя в больнице сыну сразу поставили безнадежный диагноз. Она не допускала мысли, что он может умереть. Только раз проскользнуло: «Если Володя уйдет, то мне тоже нужно быть там... Он маленький, ему будет плохо одному...» Мне было больно, грустно с ней говорить, видеть, как она пытается быть сильной. Каждый раз я со страхом набирала номер ее телефона, не знала, как отвечать на вопросы, что вообще сделать для нее, как поддержать. Мне казалось, что я совершенно бессильна. Я могла только молиться за них, за то, чтобы Вера это вынесла. А еще — быть с ней предельно искренней и честной. …И вот Володя ушел — и она снова кремень, прячет свое горе от чужих любопытных глаз. Молодая, мудрая, уже многое понявшая женщина, она остается в сомнениях. Изо всех сил пытается… поверить, что Бог все-таки есть. Иначе все бессмысленно. Она снова и снова задает мне одни и те же вопросы — и замирает, будто взвешивая каждое слово: правда ли? истина ли?.. Вера захотела написать о своих переживаниях, надеялась, что, может быть, кому-то это поможет. Она написала хронику своих печальных событий. А спустя полгода по моей просьбе дописала еще и продолжение — о людях, которые ее поддержали. Анна ДЬЯЧКОВА
*** …Приглядевшись, вдалеке я увидела вереницу людей, идущих друг за другом прямо к моему дачному домику. Я подошла поближе к распахнутому окну. Люди приближались. Второй или третий человек нес на вытянутых над головой руках картину, на которой был изображен мужчина. Я безошибочно узнала в нем нашего Господа Иисуса Христа. Подойдя к моему окну, процессия развернулась…
Утром я проснулась, и этот сон долго не выходил у меня из головы.
Лето 2006 года выдалось очень жарким. Я с двумя сыновьями — старшим трехлетним Владимиром и младшим девятимесячным Анатолием — жила на даче под Лугой. Для Толеньки прямо перед домом смастерила деревянный манеж. На пол положила большой квадрат фанеры. По углам вбила бревнышки, между ними дощечки, на них развесила много погремушек. Пока он бегал там в ходунках, я могла заниматься домашними делами. Вова уже был самостоятельным, он мог сам себя занять: копаться в песке, поливать из леечки, убегать к соседке бабушке Люсе и там ходить за ней, задавая тысячу вопросов.
«Вова! Вова! Вова! Иди к Толе в манеж, видишь, он опять плачет, поиграй с ним в игрушки!» — кричала я старшему сыну снова и снова. Он залезал в большой деревянный манеж и развлекал своего братика. Толя моментально замолкал, и они вместе начинали копошиться, занимаясь своими делами. Когда было особенно жарко, я наливала большой таз воды, ждала, пока она нагреется, и сажала туда обоих «поросят». Они с удовольствием плескались, периодически вылезая из воды на покрывало позагорать на солнышке. Примерно в семь часов вечера мы втроем уходили гулять. Сначала заходили за парным молочком, потом по традиции отправлялись в ближайший магазин за мороженым и вафельным тортиком. На обратном пути заходили к бабушке Люсе поболтать ни о чем и попить чаю.
Пятница была для нас особенным днем. Вечером приезжал папа, а иногда и бабушка с дедушкой. К этому моменту мы готовились специально. Утром шли в местный магазинчик и закупали продукты. Я полностью загружала багажник лежачей коляски, а в люльку сажала обоих мальчиков. Днем готовила праздничный ужин, и все вместе с нетерпением ждали встречи с папой. Мне было очень тяжело одной с детьми, я тосковала по мужу. Ночами было страшно. Окошки в доме низенькие: достаточно подтолкнуть с улицы, и оно уже открыто, да еще вдобавок мне постоянно снились тревожные сны. Все дни на даче, кроме выходных, я провела, несмотря на внешнее благополучие, солнечную погоду, благоухание зелени, в каком-то странном беспокойстве, необъяснимом для меня. Может быть, переживала, что одна с детьми и, случись что, помощь далека? А может, подсознательно предчувствовала что-то очень плохое…
Но вот счастливый момент встречи, — приезжает папа на выходные, и внутреннее ощущение совсем изменилось: в душе умиротворение и покой. Чем будем заниматься? Наверное, сначала поедем на дачный рынок на велосипедах, это мы можем сделать только в выходной день, когда бабушка остается с маленьким Толенькой. Папа сажает Володю на раму перед собой, я уже на велосипеде, и вместе мы отправляемся в дорогу. От раскаленного асфальта исходит жар, как от печки. Переделав все дела, мы возвращаемся. Вовочка довольный: он покатался на велосипеде и получил заветное мороженое.
Тогда я даже не предполагала, что эти летние, солнечные, теплые деньки — последние мгновения моей беззаботной и спокойной жизни. Мой сын Володенька заболел в самом конце августа. Опухоль головного мозга с метастазами в спинной мозг четвертой степени. Приговор врачей — смерть. Для всей моей семьи начались тяжелейшие испытания. Через девять месяцев борьбы Вова был крайне истощен и измотан дикими болями, многочисленными операциями, облучением, химией — и вот 1 июня, в День защиты детей, умер.
Вроде бы, уместилось в несколько строк. Все мои горе, обида, разочарование, надежды, слезы уместились только в нескольких строках. Если бы в прошлой моей жизни (до болезни Вовы) я прочитала такой рассказ, то долго бы переживала, а потом, скорее всего, забыла из-за занятости и накопившихся забот. Но не теперь. Я понимаю, что стоит за каждым словом. Эту страшную боль, нестерпимую обиду, страх я вдохнула полной грудью, каждая клетка моего организма сроднилась с этим состоянием, и я никак не могу сделать выдох.
Сон мой был в руку. Я живу с мыслями о Боге каждый день. Я не могу поверить в Него и сомневаюсь, но очень хочу, чтобы Он был. Страх за близких, родных, за будущее укоренился во мне. Надежда увидеть моего Володеньку после смерти призрачна. Руки становятся тяжелыми, ноги ватными, жуткая усталость от бессилия и безысходности. Я начинаю бояться жить…
Август 2007 года
*** Дорогая Анечка, полгода спустя ты попросила меня написать о своих чувствах и рассказать о сомнениях относительно существования Бога. Боюсь, что сейчас тот самый момент, когда мне меньше всего хочется обсуждать эту тему. Раньше у меня было желание много говорить о своих эмоциях, делиться переживаниями, теперь я хочу тихо слушать других. И самое главное — искать в их словах подтверждения, доказательства существования Бога. Каждая встреча с человеком, который твердо уверен, что Бог есть, и который подтверждает на деле, поступками эту свою уверенность, — просто клад для меня.
Совсем недавно на моем пути зажглись три огонечка, три человека, которые примером своей жизни показывают, что Бог действительно существует. Стоит им скрыться из виду, меня снова одолевают сомнения, становится тяжело на душе. Как только они появляются — моя вера вспыхивает с новой силой, будто сам Бог, напоминая о Себе, успокаивает и говорит: «Не переживай, все будет хорошо, просто живи, доверься Мне, с твоим мальчиком все хорошо»…
С матушкой Галиной я познакомилась в 31-й больнице. Она работала в больничном храме. Мягкая, милая женщина, рядом с которой легко и спокойно. Один раз Галина зашла к нам в палату, и на вопрос: «Володенька, ты помнишь, кто это?» — он ответил: «Матушка Ксения Блаженная». Потом мы ездили с ней на Вовину могилу, она прочитала там молитву, поддержала нас. И, зная наши большие расходы, передала нам двадцать тысяч рублей от добрых людей.
Милая, добрая Рита! Она позвонила мне, когда Вова еще болел, и предложила встретиться. Вышла из метро девушка, которая практически с первой минуты разговора начала плакать. Очень восприимчивая и впечатлительная. Вытащила из кошелька последнюю тысячу. «Рита не надо, у Вас, наверно, самой денег нет, какой у Вас достаток!» — мне было очень неудобно. Она рассказала, что замужем, воспитывает мальчика трех лет, что недавно купили комнату в кредит. Сказала, чтоб я не волновалась, что она выкрутится, скоро зарплата. Протянула мне листы бумаги, на которых было написано то, о чем она хотела мне сказать. Она писала, как важно молиться о детях, водить их в храм и причащать. Как важно понимать: «Иисус Христос сегодня будет в храме, Его можно почувствовать, увидеть. Неужели вы, зная, что можете там встретить живого Христа, не пошли бы в церковь, нашли бы дела поважнее?» Сложно было не заразиться такой уверенностью в существовании Бога.
Рита меня сильно поддержала во время болезни сына и на его похоронах. Позже я узнала, что она помогает многим оказавшимся в беде.
Когда Володя заболел, я стала задумываться о смысле жизни и поняла, что если нет Бога, то и смысла нет. Посадить дерево, построить дом, родить ребенка — это не смысл, а, скорее, процесс жизни. Быть человеком, который может себя уважать за добрые дела, — вот смысл. Такому человеку не страшно умереть и предстать перед Богом.
Даже в обыденной жизни любого человека страх того, что изменит супруг или рухнет бизнес, потеряется прибыль или ребенок получит «двойку» в четверти, порождает нервозность и нетерпимость, — а это, в свою очередь, усугубляет ситуацию и закрывает нас от людей. Нам нет дела до других, мы в своих-то проблемах не можем разобраться, а нужно еще купить модные сапоги, летнюю резину на автомобиль или достроить дачу.
Но настоящие наши чувства стоят выше этих материальных благ. Любой бы пожертвовал многим, спасая утопающего человека или вынося при пожаре угорающего ребенка.
В нашей жизни нечасто представляется возможность совершить геройский поступок, но помочь другому мы можем всегда. Добро — это полезная «инфекция», которая переходит от одного человека к другому. Не надо предохраняться от нее, а, наоборот, делать все, чтобы ею заразиться. Мы — проводники добра. И если Бог есть, то именно через эти «провода» Он идет к людям.
Было немало людей, которые меня очень поддержали, — им я безмерно благодарна, но среди них я выделю еще одного. Это ты, Анечка. Если бы я стояла на перекрестке дорог, одна из которых была бы ухабиста, неровна, но по ней бы шла ты, я выбрала бы именно этот путь. Знаю, что на твоей стороне добро, а значит, и правда. И даже если я сомневаюсь, спотыкаюсь и иду с закрытыми глазами, — я иду в правильном направлении!
Я просила Бога дать мне сил взять себя в руки, заняться спортом, начать жизнь, будто мне двадцать лет, опять мечтать о будущем. Недавно, совсем неожиданно для себя, осознала, что все мои просьбы потихонечку начинают исполняться. Я четко поняла, чего хочу и всегда хотела. Я мечтала о большой семье и любящем муже, о своем уютном доме, о счастливой старости. Но на то, чтобы сейчас попытаться осуществить это, нужно, самое главное, иметь силы. Силы — это движение, это готовое к помощи сердце. Я работаю над собой, получается слабенько, но это уже прогресс.
Возможно, если Господь есть, Он никогда нам не откроется явно, и лишь мимолетная мысль: «Все начинает сбываться, чего я хотела. Это ведь Ты… Спасибо Тебе!» — пролетает в голове и забывается до следующего раза.
Март 2008 года, Вера Л.
Прокомментировать письмо Веры мы попросили священника Сергия КРУГЛОВА, клирика Свято-Спасского собора города Минусинска (Красноярский край):
Разлука не вечна Самое последнее дело — что-то доказывать страдающей матери. И надеяться, что раненое сердце ее будет внимать логике… «Нет, не хорошо, что умер!» — закричит сердце матери — и будет право. Потому что — поверх всех резонов мира сего — живое чувство материнства в ее сердце вложил Сам Бог.
Почему умирают дети? Как сложно ответить на такой вопрос через журнал. Любой священник подтвердит, что нужно видеть глаза человека, слышать его голос, брать его руки в свои, и, даже если нет на это сил, утешать, как заповедано Христом… Помните слова отца Алексия Мечёва: «Утешайте, утешайте народ Божий!..» А разве, по совести говоря, кто-то из нас нуждается в чем-то другом?
Все, о чем я скажу далее, и не утешение даже, а размышление. Горькое — ведь мне, как и всякому батюшке не раз приходилось хоронить детей. (В маленьком Минусинске, где немногим более 80 000 жителей, в год около полутора тысяч похорон. И стариков-то мало умирает, все больше — зрелых и молодых… И, увы, немало детей.) Стоишь на кладбище, ежишься от пронизывающего ветра, выглядываешь: и где она, похоронная процессия, где катафалк? Но нет катафалка: подъезжает скромная «шестерка», и под мышкой несут маленький ящичек, не больше того, что используют для помидорной рассады… И вот — отпевание. И полные упования слова из Чина отпевания младенцев не особо радуют и обнадеживают, и дым из кадила, как бы ни был хорош ладан, — горек и невыносим…
Горькие мои мысли и тревожные. Тревожные, ведь и у меня трое детей. Старшая — совсем взрослая, другие — еще младшеклассники. Честно говорю: потеряй я одного из них — не знаю, как я смог бы это перенести. Ни за что не ручаюсь, правда.
Но если я за себя не ручаюсь — как жить?! Опереться на что, на кого?!
Младенец, коему нет и года… Венчик бумажный — слишком тяжел для маленького лобика?.. И как ответить на немой вопрос родителей: «За что?!» Молодые папа и мама, хорошие, добрые христиане, несколько лет просящие Бога им, бездетным, дать ребенка. И вот…
Девочка. Около трех лет. Цирроз печени. Ну откуда бы?! Мама спохватилась, крестил я ее на дому, на Рождество Христово. Помню, были со мной и сотрудники социальной службы, привезли рождественские подарки, но девочка, раздувшаяся от водянки, не в силах даже стонать, не то что плакать, почти и не глянула на яркие игрушки, на шоколадки и мандарины. А через два дня ее уже хоронили.
Парень — 17 лет, саркома. Сгорел быстро, родные не успели понять даже что к чему…
Девушка, единственная, любимая дочь у матери, уехала учиться в большой город… Там ее убили. И мама замкнулась в себе, закаменела в своем неизбывном горе. Мама ходит в храм, исповедуется, причащается даже, выпала из обыденной жизни совершенно. Устроив на могиле дочери мавзолей, проводит там все дни, забросила работу и повседневные дела, вся — в служении умершей дочери… Кормит белок на ее могиле, и прыгают эти сытые, разжиревшие белки…
Мальчик-дошкольник. Сгорел в доме по неосторожности матери… Она была на похоронах, но не смогла выйти из машины. И я не смог подойти близко, такие черные волны горя рвались оттуда. Благословил издали…
Нет горя на земле горше, чем горе матери, потерявшей ребенка: Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться о детях своих, ибо их нет (Иер 31:15).
Как быть, если это произошло? Как быть священнику, к которому пришла мать и с этим горем, и со страшными, отчаянными вопросами, на которые нет ответа? (А какого труда ей подчас стоит совершить такой приход в храм!..) Самое последнее дело — что-то доказывать страдающей матери. И надеяться, что раненое сердце ее будет внимать логике… «Нет, не хорошо, что умер!» — закричит сердце матери — и будет право. Потому что — поверх всех резонов мира сего — живое чувство материнства в ее сердце вложил Сам Бог. Всякая мать (не говорю о крайних случаях, о патологиях, когда мать равнодушна к судьбе ребенка или убивает его, делая аборт (пусть кто-то скажет, что ныне в обществе таким случаям несть числа, но все же они — страшное исключение…)), желает счастья, радости, здоровья, а главное — жизни своему чаду.
Но нам ни на минуту нельзя забывать о Христе, нам нужно помнить, что Он, мудро и по-детски пойдя на смерть, — воскрес. Не смог умереть. И нам — не даст, если будем с Ним…
Желает мама чаду, осознанно или подспудно, — той самой вечной жизни, которую и нам даровал, воскреснув, Христос, которую мы, худые чада Церкви, должны бы, по Символу веры, «чаять», но воспоминание о ней, вечной жизни, подчас едва теплится в ожиревшем нашем сердце, полном чаяний совсем о другом, о сиюминутном…
Поэтому — что сказать матери, потерявшей ребенка? Да, сказать правду: он не перестал существовать, и сейчас на ступень ближе к вечной жизни, чем вы сами. Вряд ли надо говорить, что «ему сейчас хорошо». Как может мама согласиться, что чаду хорошо без нее? Если вы любите свое дитя, то все равно будете с ним, ведь «любовь — не эмоция, любовь — это связь между объектами». Разлука тяжела, но она не вечна…
«Быть вместе с ним», надев петлю на шею? — даже не думайте. Вот в этом случае точно с ним не будете. И боль свою — не утешите, только усугубите.
Но если вы хотите быть вместе с ребенком, а он — у Бога, то Бога вам не миновать. Употребите жизнь не только на то, чтобы горевать об утрате, но и на то, чтобы измениться самой, войти в эту вечную жизнь и тоже быть с Богом. Только возле Него вы встретитесь с утраченным чадом.
Смерть — это не смерть. Это еще одни роды. Ребенку, пока он девять месяцев плавает в утробе мамы, тоже кажется, что это — весь его мир, что никакого другого нет… И вдруг, приходит страшное испытание: начинают его рвать-тянуть-лишать привычной среды обитания… «Ну все, конец!» — думает ребенок, ан глядь, выходит он в новый мир. Новый? Насколько наш мир иной по отношению к чреву беременной женщины?.. Иной, но тот же самый. Вот так и «тот свет» — тот же самый, хотя и иной…
Мама воскликнет: «А чем докажете?!»
Вот тут я, правда, не знаю, что сказать… Чем же я докажу?! Правда, не знаю. Могу только одно сказать: «Ну так а что ж делать-то нам с вами, родные вы мои?! Ну что?! Ну, давайте потерпим, поверим Богу на слово!.. Доживем, а там видно будет!»
Наверное, больше и ничего, уж простите… Страшная она штука, жизнь. Рискованная. Но надо ее жить, эту жизнь. Надо идти вперед, ради тех, которых мы любим…
Еще раз оговорюсь: все это можно сказать тому родителю, кто расположен слышать, а такая способность человека — уже половина исцеления его душевной раны. Но одно предупреждение: если будешь это все говорить издалека, с высоты своего понимания, без искреннего сострадания к человеку, толку не будет. Исцеляет только любовь Христова. А она подается не иначе, как через нашу любовь, как вода к растению поступает не просто так, а по системе капилляров, нарушишь которую — и самый щедрый полив пропадет втуне, растение погибнет… Бери этого человека на себя, говори, или молчи, или плачь вместе с ним, или просто молись о нем, — как тебе твое сердце подскажет… А нет этой любви — кайся. Кричи: «Христе, нет любви у меня, сделай что-нибудь! Не оставь нас, грешных! Верую, Господи, помоги моему неверию!» Вера, видишь ли, через которую Господь творит чудеса, — это не просто «нечто и туманна даль», не мифический флогистон, витающий в пространствах, не умозрение, — это орган, мускул внутри человека. А его надо как-то тренировать, прилагать усилия к его шевелению… И, призывая страдающего родителя: «Веруй!» — надо учиться веровать самому, работать атрофированным мускулом. Иначе, ежели не можешь сам плавать, как же утопающего спасешь?..
Совсем недавно я стала волонтером в Санкт-Петербургском детском хосписе. 
Разлука не вечна
