За окнами едва забрезжило утро, как затрещал мобильный телефон. Папа вздрогнул и нащупал трубку. – Слушаю. Да, Михаил Илларионович, понял. Минут через пятнадцать-двадцать, – говорил папа. Мама приподняла голову, не размыкая век. – Звонил капитан, назначил встречу. Спи, – объяснил папа. И мама послушно уронила голову в подушку. Он поцеловал ее в макушку. Потом оделся. Сварил кофе. Позавтракал. Он терялся в догадках. На крупном выбритом лице капитана не было ни тревоги, ни беспокойства. Только глаза как-то прицельно сощурились. – Разрази меня гром, если я хоть что-нибудь понимаю во всем этом, – он показал подбородком на палубу. – Подводными лодками отродясь не командовал! Это было впечатляющее зрелище! Мало того, что ограждение и антенны были увешаны водорослями, так еще тут и там валялись, словно раскиданные чьей-то щедрой рукой, обмякшие рыбины, распластанные лапшой кальмары, какие-то рачки, крабы... – И никакой продовольственной проблемы, – кисло пошутил папа. – Ты посмотри, все балконы забиты рыбой! – не выдержал Михаил Илларионович. – Давай так, – он в упор посмотрел на папу. – Говори все, что ты думаешь об этом и вообще обо всем, что случилось за эти дни. Говори все! Даже то, что кажется абсурдным. Папа пожимал плечами, что он мог сказать. Ничего такого... И неожиданно для себя сказал: – Может, Вовик... – Что за Вовик? – Да жилец наш нежданный, – папа улыбнулся и стал рассказывать о Вовике. О его странных словах и фантазиях... Капитан слушал, покачивая светлой прядью, пару раз хмыкнул. Потом перевел взгляд на море... потом поднял брови и посмотрел на небо. – Михаил Илларионович, Вы понимаете, что... – Береги этого пацаненка, как зеницу ока. И докладывай все, что он будет рассказывать, все, что он делает... Присмотрись к нему. Они договорились вызвать на палубу аварийную команду. Надо было убрать водоросли. Слава Богу, паники удалось избежать, поскольку дом всю ночь спал, как убитый. А рыбу решили собрать на корме в одно место. Предполагалось пригласить сюда хозяек-добровольцев и попросить их разделать сии дары моря для общего стола. Идею общего стола предложил поднявшийся к ним Петр Алексеевич или, как называл его капитан, Петро. Поднимались люди, брались за дело. Мало-помалу закипела работа. Дом приводил себя в порядок. Михаил Илларионович взял “грех на душу” и во избежание сплетен довел до общего сведения, что в появлении на балконах и крыше водорослей ничего сверхъестественного нет, что он в свое время уже сталкивался с подобными явлениями во время плаваний. Что это, на самом деле, некий “водяной смерчик”, который поднимает в воздух морскую живность, зазевавшуюся недалеко от поверхности... Хорошо, что потом никто не видел его – багрового от стыда. До обеда все было убрано и вычищено. В центре палубы мужчины взялись возводить вышку. Светило солнце. Наступал полуденный зной. На кухнях пахло жареной рыбой. Шкворчали сковородки, шипело масло, вздувались бугристые корочки... Домашние коты, жмурясь от усилий, хрустели невиданными хрящами и плавниками. Даша с нетерпением ждала папу. Только он мог разрешить ей выйти на палубу. Так сказала мама. Когда папа поел и отвалился, благодушный, на спинку стула, Даша немедленно угнездилась у него на коленях и стала подлизываться. – Сегодня там много разных работ, – отдувался папа, – ты будешь всем мешать, и в конце концов тебя выбросят за борт. – Не выбросят, – ласково отвечала Даша. Папа посмотрел на нее смеющимися глазами: – Ну, если только поближе к вечеру, – сдавался он. – Часа через три-четыре. – Папуля, я тебя так люблю! Бабушка вошла в кухню с последними новостями и, претендуя на общее внимание, заявила: – В Москве по-прежнему дождь и потоп. Никто и ничто не работает. Кроме президента. Все сидят по домам, как в осаде. Синоптики сообщают, что такое безобразие продлится еще несколько дней. Бабушка наложила себе горку риса, два куска поджаренной рыбы, присыпала с краю горошком и полила все это майонезом. Взяла два ломтика “бородинского” и удалилась в свою комнату, приказав остальным: – Когда пойдете наверх, предупредите меня заранее, чтобы я смогла переодеться! Я хочу провести весь вечер на палубе. – Все-таки это хорошо, что она ест отдельно, – вздохнул папа. – Для всех. Они переглянулись с мамой и рассмеялись. – А что у нас поделывает наш выздоравливающий? – спросил весело папа. – Поел хорошо, температуры нет! – весело ответила мама. – Пойду-ка я, проведаю малыша, – поднялся папа. – Я с тобой! – повисла на нем Даша. – Нет, Дашулька, – сказала мама. – Давай-ка займись музыкой, а то второй день, как флейту в руки не брала. Иди в нашу с папой комнату, я сейчас к тебе приду, – мама смягчила приговор поцелуем в поникшую щечку. Первое, что увидел папа, войдя в детскую, было открытое настежь окно. Перегнувшаяся наружу фигурка оставляла в комнате лишь едва прикрытую рубашкой попку и пару ног, стоящих на табуретке. Папа подошел, и тоже высунувшись из окна, посмотрел вниз. Внизу были медузы. Огромные, как цветы: ярчайшие георгины, астры, хризантемы... Шевеля лепестками в прозрачной воде, они слегка кружились, покачивая кисейными шляпками. Интересно, кто ему открыл окно, подумал папа. Вовик смеялся, он был рад и медузам, и папе; вообще все так здорово складывалось в его жизни! Папа взял его на руки и закрыл окно. – Вовик, – стараясь как можно приветливее, сказал папа. – Тебе нравится у нас? Жить с нами, играть с Дашей? Вовик быстро кивнул. – А плыть на корабле, качаться на волнах? Путешествовать? – хитрил папа. Но Вовик опять кивнул без всяких сомнений. “И как бы мне его спросить-то”,– думал папа. Он заметил, что выражение лица и улыбка Вовика в точности отражали, как в зеркале, его собственные. – Вовик, скажи, вот мы все плывем, плывем... а вдруг возьмем и перевернемся! Или вдруг раз... и потонем! А? Вовик внимательно рассматривал его лицо, смотрел, словно жалел его. И молчал. Да, не получилось, “Не вышел номер”, – досадуя на себя, подумал папа. Он посадил его в кроватку, он уже разгибался, чтобы уйти. Но две теплые ручки на мгновение удержали его за шею и папа услышал торопливый, горячий голосок: – Наш калабль ничего не боится! Даша выдувала неизвестные миру ноты. Бабушка плотнее закрывала дверь. Мама закатывала глаза. Папа посмотрел на часы и сказал: – Я думаю, Вовика можно одеть и пусть ходит, играет с Дашей. А то ему скучно там. – Хорошо, я подберу ему что-нибудь из ее вещей. Мама встала и подошла к папе. – Ты уже уходишь? – сделала она капризные губки. – Ухожу, роднуль. Пора уж, – он нечаянно привлек ее и поцеловал. Проводив папу, мама, загадочно улыбаясь, вернулась к Даше и пропела: – Давай еще разо-ок и как сле-едует! Смотровая вышка получилась на загляденье, вверху сделали небольшую площадку с перилами. Оттуда, притягивая взор, расстилалась неоглядная морская ширь. Капитан был доволен. Он позвал к себе папу и, когда тот взобрался к нему, сказал: – По моим прикидкам, мы бороздим где-то в северных широтах. Получается, чуть ли не в Атлантике. Курса не меняем. Чушь, конечно, но не в Химкинском же водохранилище нам быть. Вторые сутки идем строго на запад, и хоть бы точка на горизонте! – Может, все-таки это течение нас несет какое-то, – предположил папа. – Хотел бы я знать, что это за течение такое. Нет, брат, это не течение. Капитан потер мочку уха и глянул вниз: – Мужики! На сегодня хватит, заканчивайте. Спасибо! Здорово получилось, – он поднял большой палец и засмеялся. Мужики и сами были довольны работой. Но расходиться не спешили. Передавая мобильный телефон друг другу, они вызывали своих домашних на палубу, – теперь было можно. Позвонил и папа. А в конце разговора сказал о том, чтобы одевались теплее и еще чтоб захватили ему куртку. В самом деле, похолодало. Не совсем, конечно, но в одной рубашке – зябковато. Из чердачных выходов на крыше появлялись жильцы. Начались разговоры, гуляния по кругу, обсуждение новостей. Папа ждал своих. Первой выскочила Дашка и кинулась прямо к нему. Он подхватил ее на руки и закружил каруселью. Мама подала ему куртку и ткнулась носом в щеку. – А где Вовик? – спросил папа. – Они с бабушкой еще собираются, – ответила мама. – Пап, а можно на вышку? – Одной нельзя. – А с мамой? – Ты как? – Ой, да я с удовольствием! – захрабрилась мама. – Что, собрались открывать Америку? – Михаил Илларионович сошел с последней ступеньки и галантно подал руку Даше, помогая ей взбираться по лестнице: – Долго там быть не разрешай, а то продует. Море потемнело. Подул встречный ветер, облака стремительно таяли на глазах, пропуская сильное солнце. – Папа-а! Па-ап смотри-и! – донеслось с вышки. Наверху, раскинув руки, стояли друг за другом Даша и мама. Наклонившись вперед, они, словно две птицы, парили над домом. – Как на “Титанике”! – кричала Даша. Тем временем народу прибавилось. То и дело раздавался смех, смеялись же как-то странно, на любое слово; кричали дети; взгляды перескакивали с места на место и нигде не могли задержаться… Мужчины покашливали, но разговора не получалось, зато женщин как прорвало, говорили нетерпеливо и не могли остановиться, и все о пустом, о пустом… – Земля! Земля-а-а! – раздалось сверху. Все недоуменно застыли. Потом бросились к переднему борту. Но оттуда не было видно. Папа связался по телефону с капитаном и побежал к вышке. – Даша, слезай. Юля, спускайтесь вниз! – старался перекричать он поднявшийся шум. Пока они спускались, на палубе показался капитан. Он бежал тяжело, и люди расступались, освобождая ему дорогу. Он подошел к вышке и встал, пытаясь отдышаться. Подмигнул Даше. В руке он держал бинокль. – Пошли, – кивнул он папе. Он повесил бинокль на шею и стал карабкаться вверх. На мостике капитан приступил вплотную к перилам и приставил к глазам бинокль. Улыбка его постепенно стянулась в твердо сжатый рот. Михаил Илларионович опустил бинокль и повернулся к папе: – На, смотри. Прямо по курсу. В бинокль был отчетливо виден скалоподобный, подсвеченный заходящим солнцем айсберг. Не кусок земли, не остров, сомнений не было. Это был айсберг! – Говори тихо, – сказал Михаил Илларионович и показал глазами вниз. Снизу смотрели на них, окружившие вышку люди. Смолкли самые безнадежные балаболки и даже дети. – Мы идем прямо на него? – спросил папа. – Пока да, – ответил Михаил Илларионович. – Но, может, обойдется, – сказал папа. – Все может быть, – сказал Михаил Илларионович. – Что людям говорить будем? Папа поискал глазами своих. – А что есть, то и будем говорить, – сказал папа. – Ну, добро, – сказал Михаил Илларионович и стал спускаться. Народ выслушал новость спокойно. Все смотрели на капитана, стараясь заметить хоть какую-то перемену в его лице. А капитан зевнул и сказал, что скоро все мы будем любоваться редким экзотическим зрелищем. Действительно, довольно скоро айсберг можно было видеть и без бинокля. Сотни глаз смотрели на него. Время шло. Время бежало. Время неслось в молчании... Капитан опять поднялся на вышку. Через час айсберг приблизился на расстояние километра от дома. Он играл своими гранями, как громадный алмаз... Никто ни о чем уже не спрашивал. Сближались неотвратимо два разных куска материи: безмолвная “стальная” гора, и жилая старая пятиэтажка, квадратные ячейки которой, заставленные дешевой мебелью и пожитками, были пусты. Все были наверху по приказу капитана. Подняли даже больных и стареньких. Подымалась и опускалась на ветру холодная, продуваемая ветрами палуба-крыша. Подымалась и опускалась на ней теплая горстка людей. Капитан спустился с вышки и стал перед ними. Надо было что-то сказать. Мама встала перед папой. – Скажи, родной, это все? Конец? И ничего больше не будет? – она вздернула уголками губ, – ничего больше не будет, понимаешь? Ничего, ничего... Он целовал ее глаза, полные слез. Он ничего не знал. Не знал... Впервые в жизни не знал, что сказать. Главное – вместе, не потерять их в воде... только бы вместе! Он сказал помимо своей воли. Он сказал дурацкую фразу: – Наш корабль ничего не боится. Капитан хотел что-то сказать. Но увидел только прижавшихся друг к другу людей. Михаил Илларионович не выдержал и обернулся. Он смотрел, как быстро и плавно надвигалась на них ледяная гора. Вот тень от нее гигантским крылом накрыла стоящих. Оставались секунды... Михаил Илларионович развернулся и встал против айсберга. – Вот, все мы здесь, Господи! Все, какие есть. Грешные... – сказал он. Он почувствовал, как за его спиной все опустились на палубу. – Господи, Боже наш! – он встал на колени. Дом шел на таран, целя правым углом в середину айсберга. Надежды не было. – Помилуй нас! Дохнуло морозом и бездной... Но, видно, нет на свете ничего сильнее детского любопытства. Даша успела взглянуть за миг до удара и увидела на углу, который врезался в айсберг... Вовика. Он вытянул шейку и смотрел вверх. Над ним склонился высокий блистающий юноша, он бережно и легко поднял Вовика и понес по воздуху... И тут же страшный удар сотряс каменный корпус дома. Ледяной истукан дрогнул от оглушительного грома. Корабль затрясся и встал, как вкопанный. Судорога прошла по всему его телу. Затрещали переборки и стены, лопались окна... У всех на глазах несокрушимая твердыня льда вдруг раскололась, как упавший графин. Монолит распадался исполинскими кристаллами. Трещины разрывали его на части, с резкими, похожими на выстрелы звуками. Ледяные башни бухались в воду, обдавая людей брызгами и осколками... Дом как-то подсел, как подрубленный, он все еще содрогался. Еще минута, и начнется крен... Неминуемая гибель, исключающая всякие иллюзии на спасение, неожиданно затянулась, она гаденько медлила, издеваясь напоследок над душами, но шли секунды, мучительные, как пытки, и ничего не меняли, и тем самым рассеивали ее власть, а из тьмы неизвестности, вытягивая до предела нервы, рождалась слабенькая надежда, которую уже торопили, уже подталкивали, вытягивали на свет: неужели? неужели миновала? неужели опять... Ветер стих. Разгладилось море. Это было спасенье. – Слава Тебе, Господи! – сказал капитан. Народ завертел головами, все еще прислушивался, ошалелый... Люди не верили, люди заплакали, когда поверили. Все слилось в один общий плач. И только позже пришла настоящая радость – радость спасения! И все затаили дыхание, когда дом-корабль двинулся понемногу вперед, сдвигая с пути громоздкие страшные льдины. Михаил Илларионович промокнул ладонью глаза и перекрестился: – Поехали... С Богом! Все загалдело, задвигалось, забурлило. Сейчас же были отданы распоряжения аварийной команде и спасателям. Были обследованы и осмотрены этажи и квартиры. Трещин в корпусе не было! Течи не наблюдалось. С угла облупилось несколько керамических плиток, да кое-где осыпались оконные стекла. Мелкие повреждения устранялись, стекла вставлялись. Работалось радостно, на одном дыхании, и все получалось само собой. Народ, опьяневший от чуда, окружил капитана. Деваться ему было некуда. – Качать капитана! – Ура-а! – десятки рук подхватили и подбросили его в воздух. Капитан хохотал и дурачился: – Ой, ребятушки-и! Ой, уроните! Ой, о-ой! Плясали в небе его желтые башмаки. Освободившись от объятий, он подозвал к себе папу: – Где твой Вовик? Где этот карапуз? Покажи-ка мне его! – он был на подъеме, дышал такой радостью. – Да мы уж с ног сбились, нет его! – возбужденно рассказывал папа. – Не может быть. Кто видел его последним? – Даша моя. Но она такое говорит... Видимо, от шока. В общем, она говорит, что перед самым ударом он стоял как раз в том углу! – Позови ее ко мне, я поговорю с ней, – попросил капитан. – Если можно... На западе горел закат. Сумерки облачались в пурпур. Звенели бокалы. Рвались фейерверки. Рыжий толстяк носился по палубе, угощая шампанским, целовал всех подряд... Народ горланил и пел. Даша плакала. Михаил Илларионович отвел ее в сторонку и достал из кармана большой платок. – Расскажи мне все, – сказал он. Говорили они недолго. Когда Михаил Илларионович отпустил Дашу, ее сразу обхватила мама и повела скорее домой. А он стоял неподвижно, слепо глядя перед собой. Лицо его было задумчиво и немного растерянно. Люди все еще стояли в обнимку. Держали свечи. Смотрели на зыбкие огоньки. И говорили, говорили... И все-таки природа брала свое, эмоции остывали, растревоженная душа искала покоя... Зевающие все чаще издавали какие-то древние протяжные звуки. Семья за семьей покидали палубу, и к тому времени, когда вышла над морем молодая луна, на крыше дома никого уже не было. Решили и в этот раз дежурных не оставлять. А просто дать всем как следует отдохнуть, знали, что больше ничего не случится. Дом всеми своими клеточками погружался в сон. Царила ночь. Над Москвой перестал падать дождь. Небо затворило уста. Закончился срок, упала последняя капля. На влажном небосводе все блестело росою звезд. Половодье сходило, бурля на перекатах. Пахло плесенью и тополями… Бабушка встала, когда еще все спали. Прошла, раскачиваясь, по привычке на кухню. Открыла холодильник, нагнулась и нащупала банку с морсом. Именно в этот момент она услышала непонятный, чуждый этому миру звук! Подошла к окну, откинула занавески – и упала в обморок... Падение тела повлекло за собой падение много чего другого: как бьющегося, так и небьющегося. Оркестр грянул и смолк. Первой вскочила мама. Вторым, немного подумав, папа. Любопытно, что, вбежав на кухню, они бросились не к бабушке, а к окну... А за окном был двор. Тот самый, затопленный, серый, но свой! Родной! Напротив, как и прежде, стояла, как и положено ей было стоять, сестра-пятиэтажка, стояли поломанные кусты и деревья. Где-то верещала дурным голосом иномарка, потом вдруг пикнула и замолкла. Даша проснулась и стала слушать. Что-то было не так. На кухне было тихо. И ничем таким вкусным не пахло. – Ма-ма. Мама-а! – позвала Даша, предвкушая объятия маминых рук. Но вместо мамы вошла с перевязанной головой бабушка. Так Даша узнала, что они снова очутились в Москве, что мама с папой ушли на работу, что у бабушки травма от этой “идиотской действительности”, которая “не что иное, как издевательство над здравым смыслом”. Даша слушала бабушку и на душе у нее было... тоскливо. Она вспомнила о Вовике... Об айсберге. О капитане, о дельфинах, о подводных картинах. Она осторожно подошла к окну. Да, путешествие кончилось. Приключений больше не будет, подумала она. Вовик, где ты? Где ты сейчас, доверчивый, смешной малыш? – спрашивала она всем сердцем. Глаза ее, как два родничка, быстро наполнялись слезами. Папа не верил ей, он сказал, что Вовика сбило за борт ударом айсберга. Он очень переживал. И мама, плача о Вовике, говорила ей то же самое. А Михаил Илларионович не сказал ни слова. Но Даша чувствовала, что он верил ей. Наскоро позавтракав, и обув сапоги, Даша выбежала на улицу. Кругом плавали листья и ветки. Даша решила обойти и осмотреть дом. Дом стоял как ни в чем не бывало. На своем месте. Но на углу были сбиты плитки! А в самом низу, у асфальта, дом зеленел морской плесенью и ракушками! Но главное! На крыше торчала вышка!!! Теперь-то она без труда докажет девчонкам свою правоту. Даша сжала в кармане теплый шарик жемчужины, которую подарил ей Вовик. Разве это не чудо? Вот же она – его жемчужина! Настоящая! – Смотри, – она протянула на ладони шарик, – смотри, малыш, это твоя жемчужина! Ты видишь? Видишь? И опять навернулись слезы. Вовик... Ну где же ты? Вечером мама послала ее за хлебом. К ним в гости пришел Михаил Илларионович. Даша спешила, как могла. Ей очень хотелось успеть послушать их разговоры, а может, даже и поучаствовать в них. Ведь она тоже была участником этих невероятных событий! Очередь в хлебном двигалась убийственно медленно. Но батоны убывали один за другим и в какой-то момент Даше стало казаться, что хлеба ей не видать, что придется бежать в другую булочную, но последний батон достался, однако, именно ей! Выйдя из магазина, она заметила возле самых дверей нищего старичка. Попрошайку. Он стоял, опершись на палочку, и приговаривал: – Подайте на хлебушек, люди добрые. Кто сколько может. Спаси вас Бог! Росточка он был небольшого. Он смотрел на всех снизу и улыбался. Проходя мимо, Даша вдруг повернула к нему голову. На нее смотрели глаза Вовика! Она не могла ошибиться, это были его глаза! Доверчивые, светлые-светлые... кроме которых ничего больше не было... Она стояла, как во сне, протягивая свой батон: – Возьми. Возьми... – Да что ты, милая, Господь с тобой, что ты... – говорил он. – На... Дедушка, – произнесла она не своим голосом и вложила хлеб в его руку. Пошел дождь. Крупный, редкий. Она стояла одна, вокруг никого уже не было. Сердце билось в ее груди. Она не помнила, как зажмурилась и, прикусив губу, побежала домой. Внезапно что-то приподняло ее над землей и понесло по воздуху... Даша очнулась перед дверями своей квартиры. Она второпях влетела в прихожую и наткнулась на папу. – Промокла! – засмеялся он. Мама вышла из комнаты и ласково потрепала ее по головке. – Да нет, сухая совсем! – удивилась она. – Ты что так запыхалась, Дашуль? – Все нормально, – тяжело дыша, сказала Даша и положила пакет на тумбочку. – Ну, иди в ванную, и будем ужинать. Мы тебя ждем, – улыбнулась мама. Стол был накрыт в комнате. Слышался мужской говор, звук расставляемой посуды, кто-то красиво трогал гитару... Умываясь, Даша с ужасом вспомнила о том, что хлеба-то она не принесла! Она вытерлась полотенцем, вышла из ванной и, робея, вошла в комнату. – О-о! – встретили ее общим хором, – вот она, наша красавица! Проходите, сударыня, присаживайтесь... – Доча, ты где такой хлеб купила! – воскликнул папа. – Смотри, какой белый, пышный! – А какой ароматный и сладкий! – нахваливал Михаил Илларионович. – Первый раз в жизни вижу такой батон! – Нет, вы только попробуйте его на вес, он же ничего не весит, он как пух! – радостно тараторила мама. Даша смотрела и не верила своим глазам. На столе, наполовину нарезанный, лежал большущий золотистый хлеб! Но ведь этого не может быть! Хотя... Даша засмеялась. Она смеялась все больше и больше. Засмеялись дружно и взрослые. А Даша смеялась, понимая и зная все... Ей вдруг стало легко, невесомо и весело!
