Знатокам русской истории известно: сколь весомый вклад в создание единого государства и борьбу с татаро-монгольским игом внес Дмитрий Донской. Чуть меньше знают о его супруге Евдокии, которая после смерти мужа была фактическим руководителем страны, и показала себя как грамотный и справедливый правитель. Но причисление к лику святых – не награда за общественные и государственные заслуги. Святость – это в первую очередь оценка личных качеств человека, его душевных порывов и устремлений, а не тех видимых результатов, которых он достиг или не достиг в земной жизни. Книга Максима Яковлева говорит о великих битвах, и политических интригах того времени, но ее герои лишь во второю очередь князья и правители, а в первую – люди. Они живут, чувствуют, мечтают, совершают какие-то проступки, также как и все мы. Но, не смотря ни на что, находят в себе силы осознавать свои ошибки и исправлять их. А еще они умеют любить. Друг друга, свою семью, своих ближних и дальний, но в первую очередь Бога. И именно эта любовь дает им силы жертвовать собою ради других. Именно она помогает не прятаться за чужими спинами, а выходить лицом к лицу с самыми страшными бедами. Именно она, а не какой-то тонкий расчет, становится залогом освобождения молодой страны от гнета врагов, ее становления и развития. Часто в исторических книгах героев прошлого рисуют былинными персонажами, говорящими высокопарным стилизованным языком. Также и счастливые герои романтической мелодрамы в своей идеальной жизни совсем не похожи на нас реальных. Дмитрий и Евдокия – другие. Пусть это крупные исторические фигуры, пусть святые, но в первую очередь они – люди. Такие же как и мы. Не идеал, достигнуть которого невозможно, а настоящий живой пример, которому можно и нужно следовать. В переводе с греческого икона означает образ. Дать людям еще один образ дороги к Богу – вот одна из важнейших целей святости. А святые Дмитрий и Евдокия для Церкви в первую очередь образ настоящей семьи, чистых и искренних отношений. Глядя на них можно попытаться повторить этот путь, превратить свои чувства друг к другу не в один короткий «день влюбленных», а в настоящую вечность любящих.
Александр Смирнов, художник:
– Меня давно интересовала история того времени, но ничего серьезного я о нем не писал… И вот прекрасная повесть Максима Яковлева стала для меня поводом глубже и серьезнее узнать это время. Книга настолько меня впечатлила, что я решил рискнуть: сделать не просто рисунки, но серию полноценных картин – так, чтобы они стали вровень с историческим материалом. Надеюсь, это мне хоть немного удалось.
Максим Яковлев, писатель:
– Часто православных не понимают, когда они начинают молиться святым, порой считают их идолопоклонниками. Но это не так. Просто мы верим, что у Бога нет умерших людей. Наши братья и сестры, наши предки, уже покинувшие этот мир, но сумевшие пройти путь, который вслед за Христом прошли апостолы, могут и сегодня помочь нам. Опираясь на их молитвы к Богу, на их живой пример и их опыт мы можем черпать в себе силы, чтобы идти вперед, преодолевая сложные жизненные ситуации. А ведь построить настоящую крепкую семью – очень непросто. И здесь Дмитрий и Евдокия могут стать для нас не только святыми покровителями, заступниками перед Богом, но и настоящим живым примером искренних, неподдельных чувств, которые они пронесли через всю свою жизнь.
Первая встреча Он вошёл. Она увидела его. И всё случилось. Всё случилось сразу и навсегда. Лица их ударило в краску, словно в одно мгновение узнали они друг друга и всё, что с ними будет. Они остались ненадолго вдвоём перед божницей, после того как был достигнут договор на московских условиях: князю Дмитрию Константиновичу ехать из Суздаля в Нижний Новгород (хоть Суздаль и оставлен за ним), под руку старшего брата Андрея…
Им было неполных тринадцать лет, много ли это или мало, Бог весть. Дмитрий и Евдокия, рядом как «Д» и «Е», пятая и шестая буквы алфавита: «добро» «есть». Оба стояли посреди комнаты, сгорая, пропадая, проваливаясь сквозь землю… И это заметили.
Здесь возжёгся огонёк их будущего супружества, не дожидаясь ни лучшего возраста, ни времени, ни причин.
…Его первая битва. Он отбивался и разбивал. Всё реже отбивал и всё чаще cбивал и пробивал. «За ваши походы! За всю кровь! За всю нашу боль! За слёзы!..» Московская рать ломила ярым валом, и Литва сломалась, покатилась вспять в беспорядке. Их преследовали, покрывая смертельными ранами, настигали неотвратимо… Дмитрий опомнился от крика Тимофея Вельяминова: – Княже, остановись! И так уж далеко оторвались, как бы самим не нарваться!.. Пришлось останавливать руку, останавливать, удерживать, укрощать себя и коня… Дышала грудь, сияло в поту лицо… Он дрожал. – Ладно, труби отбой, – сказал.
Он помолчал, о чём-то задумавшись. – Интересно, – сказал он глядя в просечённую светом крону, – что будет лет этак через двести или даже… шестьсот? Что будет с Москвой и будут ли здесь русские люди, дети детей наших? Чем будут отличаться от нас? Какую одежду носить?.. Наверное, будут они все спокойные, умные, светлые, как Сергий или Симоновский Фёдор… Уж точно будут лучше нас, такое будут знать, что нам и не снилось!.. Все слушали его и смотрели так, словно видели всё о чём он рассказывал. – Шестьсот лет, это много, – продолжал Дмитрий, – это очень много, это как… – Как до Рюрика, – подсказала Евдокия, – вернее, до его отца. – Как от нас и до Рюрика! даже дальше, дальше! – он сел поражённый. – А может и не так всё изменится, мы-то, я думаю, не очень уж сильно изменились с тех пор. Посмотреть бы хоть одним глазком, как там всё будет через шестьсот-то лет? А с другой стороны, может быть и ничего не будет уже. Конец света. Или Страшный Суд. Подумать только – Страшный Суд над всеми, кто был и кто будет…
– Как-то нам сразу на ум пришло ехать к Сергию, – рассказывал Дмитрий. – К кому же ещё? Все его за пророка Божия почитают, а больше всех брат мой. – Он и есть пророк, – сказала она, – святой, чудный. – Я и говорю. Въезжаем в ворота, так он уж встречает с братией, будто знал! Это первое бросилось. Потом в церкви что-то… Не пойму. Стою, слушаю службу, и чувствую, что всё это со мной уже было, понимаешь? Было!.. И голос Сергия – как он тянет его именно в этом месте: «Во время оно…» и медлит, будто бы ждёт чего-то… И треск свечей, такой резкий, как стая крыльями… И свет с оконцев на его фелони, и складка такая ижицей – всё помню! И как выходили все, как блеснуло с тучи, и запах рыбы из трапезной – всё, понимаешь? Видно он заметил, что я сам не свой, подошёл… – Со мной тоже так было, – сказала она. – Ну, что он сказал? – Благословил. Святой водой окропил всех. Я говорю, отче, пора. Мамай уже к устью Воронежа подошёл. Стал прощаться с ним, вдруг говорит мне: «Слышишь, княже? на трапезу нас зовут. Повечеряйте с нами, чем Бог послал, а там и поедете». Ладно, думаю. Видно он что-то хочет…
– Давай-ка пройдёмся немного, матери цветов нарвём и девочкам нашим. Смотри их тут сколько! Они спешились, зашли в травы. – Ах, какой рай! невозможно!.. Что бы ни было, сынок, а в спешке и ярости никогда ничего не решай и не делай. – А если нет времени? – Когда нет времени, вот тогда и присядь, помысли спокойно, минутка всегда найдётся: потом-то видно, что было время найти правильный выход, да не воротишь уже, – Дмитрий набрал охапку марьянника с колокольчиками… – Нам сплоховать нельзя, сынок. Оба оказались лицом друг к другу. – Ты говоришь со мной как будто… как будто мы не увидимся! – Ты же сам сказал, мы не знаем, что будет. – Но я вернусь! – Василий обнял отца. – Конечно. Обязательно вернёшься. – Я вернусь, и мы поговорим с тобой обо всём… – Хорошо, сынок.
Лето 1394 года снова ездила по монастырям, по большим и малым городам, принимаемая в любом княжестве беспрепятственно: всегда по чести, ибо высоко парило над ней имя мужа и славы его… Везде обращались к ней «мати», «матушка наша»… Понятно, когда нет отца, остаётся мать. Милость и милостыня была её утешением – где только могла, по святым и убогим местам: чем помочь? кто голоден или наг? не гибнут ли дети?!.. Монастыри были первой её заботой. Жив монастырь – значит, люди найдут здесь и свет, и спасение, и житейскую помощь, и грамоту, и защиту. Ожил и разросся над светлым озером Горицкий монастырь, разорённый яростью Тохтамыша: снова радовал землю красой своих звонниц и глав – зримый след её деятельности, её сердца. И не один… Была и в Николо-Угрешском, основанном Сергием по просьбе мужа, – в том месте, где на пути к Куликову, во время краткой стоянки, угрелась душа его благословением Николая Чудотворца: сначала в видении, а потом и найденной под сосною его иконой…
Евдокия постриглась в своём же монастыре с именем Ефросиния, готовясь к переходу в иную жизнь… Но митрополит Киприан предварил её своей смертью. Его многотрудные поездки в Литву стоили ему нескольких лет жизни: они помогли удержать единой Русскую митрополию, но предотвратить надвигающееся столкновение не удалось… Сердце его, преданное беззаветно Богу, до конца послужившее ей – так и не ставшей ему родной России, остановилось в 1406 году во дни его конечного молитвенного и писательского уединения, в любимом им сельце Голенищеве…
Приблизились к последнему берегу дни великой княгини Евдокии. Она была истинно великой княгиней: дочь великого князя, она стала женой великого князя и матерью великого князя, – не успела стать бабушкой великого князя. – Душа моя, да упасётся в милости Господа моего!.. Скоро уже… родимый…
Это и другие издания Вы можете заказать и приобрести в отделе распространения Центра "Православная Семья" по адресу: Москва, ул.Погодинская 18/11, оф.11, тел.: 246-74-92; 246-87-34, а также отправив заявку на адрес pravsemya@yandex.ru - доставка по почте наложенным платежом или с курьером в пределах Москвы.
Александр Смирнов, художник:
Максим Яковлев, писатель:
– Давай-ка пройдёмся немного, матери цветов нарвём и девочкам нашим. Смотри их тут сколько! 
Лето 1394 года снова ездила по монастырям, по большим и малым городам, принимаемая в любом княжестве беспрепятственно: всегда по чести, ибо высоко парило над ней имя мужа и славы его… 
Евдокия постриглась в своём же монастыре с именем Ефросиния, готовясь к переходу в иную жизнь… 
