Пою мое Отечество!1919 год. Гражданская война. "Белые" ведут трех "комиссаров" на расстрел. Ставят у стены и завязывают глаза. Звучит команда "Цельсь!". Шестеро солдат - расстрельная команда - поднимают ружья. И вдруг один из осужденных начинает читать стихи Пушкина:
Товарищ, верь: взойдет она, Звезда пленительного счастья, Россия вспрянет ото сна, И на обломках самовластья Напишут наши имена!
Звучит команда "Пли!". Раздается залп, и красноармейцы с дымящимися ранами в груди валятся у стены. Все, кроме одного... Солдаты не решились стрелять в человека, читающего стихи. Декламатору Пушкина была дарована свобода. Невероятный случай для того жестокого времени! Еще пример. Хорошо известный факт: во время Второй мировой войны каждый второй наш солдат знал наизусть стихи Константина Симонова "Жди меня, и я вернусь...". Миллионы тщательно вырезанных из фронтовой газеты квадратиков знаменитого стихотворения отсылались бойцами своим любимым женщинам, матерям, женам, дочерям... Рассказывают, что каким-то образом один из таких квадратиков был показан Гитлеру. Тот, получив дословный перевод, долго молчал, а затем вдруг швырнул его Геббельсу, прокричав: "Вашим пропагандистам далеко до русских поэтов! Возьмите и поучитесь!" Действительно, это стихотворение, написанное в форме восточных заклинаний, завораживало каждого... А вот пример уже из недавнего времени. Олимпиада. Тяжелая атлетика. Русский богатырь Юрий Власов -- после тяжелейшей травмы позвоночника -- вновь удивляет всех, ставя рекорд за рекордом, демонстрируя миру торжество человеческой воли. Американские журналисты с восторгом и завистью восклицают: "Нет такого веса, который не могли бы взять эти русские!" Кто-то из них подмечает: подойдя к штанге, наш спортсмен что-то шепчет над ней... Заговаривает ее? Или, может быть, молится?.. Много лет спустя Власов в беседе с корреспондентом "Комсомольской правды" признался, что это была не молитва, а... стихи Маяковского. Именно они помогали ему ставить рекорды:
И я, как весну человечества, Рожденную в трудах и бою, Пою мое Отечество, Республику мою!
За прозу -- гауптвахта, за стихи -- розги!
История поэзии знала разные времена: от триумфов и фанфар до чуть ли не полного забвения и даже презрения. В века циников и прагматиков слово "поэт" считалось ругательным, служило синонимом слов "бездельник", "пустобрех", "смешной и неразумный мечтатель". В царской России, например, воспитанникам военных училищ было строго-настрого запрещено печататься в журналах и газетах. Тот, кто был уличен в этом преступлении, подвергался серьезному дисциплинарному взысканию. Александр Куприн, курсант военного училища, отдал в журнал свой рассказ под псевдонимом, а когда псевдоним был раскрыт, ему пришлось в качестве наказания несколько дней просидеть на гауптвахте. По словам самого Куприна, за стихи наказание было еще строже -- провинившегося секли розгами или же вовсе исключали из училища. Как видите, проза считалась менее опасной для военного человека и государства, чем стихи. То были худшие времена. Но были и лучшие. В начале ХХ века в России поэтов считали чуть ли не полубогами. На них молились, их выступления собирали огромные толпы людей, на состязания поэтов ходили, как сегодня ходят на футбол или на концерты поп-звезд.
Воткните штопор в упругость пробки...
Обратим свои взоры на того, кого можно было бы назвать королем русской поэзии ХХ века. Его стихи звучали едва ли не в каждой гостиной -- от царственной до самой убогой. Белогвардейские офицеры со слезами на глазах читали вслух его стихи -- сначала, в годы Гражданской войны, в окопах, а позднее, в эмиграции, в берлинских и французских кафе... "Я покорил литературу, взорлил, гремящий, на престол..." -- писал он о себе. Вряд ли кто из поэтов мог бы похвастать таким "громокипящим" успехом. "На Волге, в Керчи, в Симферополе, -- вспоминал он, -- лошадей распрягали, и поклонники на себе везли меня, триумвирата. Купчихи бросали к моим ногам на эстраду бриллиантовые браслеты, серьги, брошки..." На состязаниях поэтов, которые были популярны в то время, он неизменно выходил победителем. Даже сумел победить самого Маяковского, получив в награду титул "король поэтов"! Он скрещивал по-наполеоновски руки на груди и, закинув голову, начинал не декламировать, а петь свои стихи... Игорь Северянин. По иронии судьбы славу ему подарил Лев Толстой. После долгих просьб допустить к себе представителя прессы Толстой в интервью с возмущением и гадливостью процитировал прочитанные им в каком-то журнале строки Северянина:
Воткните штопор в упругость пробки, И взоры женщин не будут робки...
Но особенно мэтра разгневали такие строки:
Ананасы в шампанском, ананасы в шампанском... Весь я в чем-то норвежском, весь я в чем-то испанском...
"И такую гнусность смеют считать за стихи! -- захлебывался от негодования Толстой. -- До какого падения дошла русская поэзия!" На следующий день слова Толстого были опубликованы в "Новом времени". Автор статьи полагал, что Толстой уничтожил Северянина... Но случилось обратное: северянинские строки, процитированные "самим" Толстым, прогремели на всю Россию, ударили по сердцам тысяч читателей. Никакая восторженная статья не могла бы так вознести Северянина. С этого момента и пошла его всероссийская фантастическая слава.
Она на пальчиках привстала И подарила губы мне. Я целовал ее устало В сырой осенней тишине...
Спекулянт проклятый
Ему дали прозвище "златозуб", а за глаза звали не иначе как "лошадь". Он был тощ до неправдоподобности -- с непомерно большой головой, с большими барскими баками, с хохолком надо лбом и лысиной, горбоносый и лопоухий, верхняя губа даже при всем старании не может прикрыть резко торчащие вперед зубы, огромное "адамово яблоко" на тонкой шее... Осип Мандельштам.
Я наравне с другими Хочу тебе служить, От ревности сухими Губами ворожить...
Так начинается одно из лучших его стихотворений. Поэт внутри и снаружи, он не был приспособлен к практической жизни, даже себя он считал не из мяса и костей, а из чего-то неземного, нематериального:
Я блуждал в игрушечной чаще И открыл лазоревый грот, Неужели я настоящий И действительно смерть придет?
Виртуоз в искусстве, он был неуклюж и смешон в быту. Рассказывает Ирина Одоевцева: "Однажды в одно весеннее утро ему до смерти захотелось гоголь-моголя. Он пошел на рынок и купил у торговки яйцо. Но по дороге, тут же рядом, на рынке бородатый мужик продавал шоколад Эйнем "Золотой ярлык", любимый шоколад Мандельштама. Увидев шоколад, Мандельштам забыл про гоголь-моголь. Ему "до зареза" захотелось шоколаду. -- Сколько стоит? -- Сорок карбованцев. Мандельштам пересчитал свои гроши. У него только тридцать два карбованца. И тогда ему пришла в голову гениальная мысль -- отдать за нехватающие карбованцы только что купленное яйцо. -- Вот, -- предложил он мужику-торговцу, -- вот это очень выгодно. Я отдаю вам прекрасное сырое яйцо и тридцать два карбованца за шоколад, себе в убыток. Но тут, не дожидаясь ответа торговца, со своего места с криком сорвалась торговка: -- Держите его, спекулянта проклятого! Он у меня за семь карбованцев купил яйцо, а сам за восемь перепродает. Держите его! Где милиционер?! Со всех сторон сбежались люди. Прибежал на крики милиционер. Мандельштама арестовали, и он до вечера просидел в участке. Во время ареста раздавили яйцо и кто-то украл у "спекулянта проклятого" его тридцать два арбованца".(????хотелось бы уточнить цитату)
Временное бессмертие
"Поэт, -- как сказал Андре Моруа, -- это повышенная чувствительность и ранимость, повышенное стремление к красоте и смерти". Так легко обидеть или унизить поэта! В сущности, это дети, которые болтают ножками, сидя на стуле, не доставая ими до грешной, грязной земли... Из-за чрезмерной ранимости и особой восприимчивости у поэтов, как правило, трагические судьбы. Убивают на дуэли Пушкина и Лермонтова, казнят Франсуа Вийона и Николая Гумилева, вешается Есенин, стреляется Маяковский, гибнут от физического истощения Блок и Аполлинер, от алкоголизма -- Бодлер и Эдгар По, Николая Рубцова задушит собственная жена, от одиночества уйдут из жизни Марина Цветаева и Оскар Уайльд. Бальмонт сошел с ума. Игорь Северянин в конце жизни, находясь в эмиграции в полном одиночестве, читал по ночам свои стихи звездам. Саша Черный умер, нелепо испугавшись пожара, -- разрыв сердца. Маяковский, упрекавший Есенина за малодушное самоубийство, сам приставил пистолет к виску. Казалось бы, отчего Маяковскому стреляться? Сильный, волевой, дерзкий, знаменитый... и в то же время, как все поэты, -- ранимый, одинокий, нелюбимый:
Я хочу быть понят своей страной, А не буду понят -- что ж... Над родной страной я пройду стороной, Как проходит косой дождь...
Очень точно эту увеличенную потребность в понимании выразил Петрарка: "Я не хочу, чтобы меня через триста лет читали. Я хочу, чтобы меня любили". Французский поэт Габриэль Марсель утверждал: "Любовь дарует временное бессмертие". Любовь -- самый главный источник вдохновения. Только влюбленные и поэты живут на этой земле. Все остальные -- прозябают... "Стихи не любящий -- тупее всех зверей," -- сказал восточный мудрец. Кто любит стихи, может наслаждаться красотой мира в полной мере... Люди! Читайте стихи -- и они научат вас любви! И, очень может быть, подарят вам временное бессмертие.
