Костя тревожился. Он не жил, а плыл по реке переживаний и опасений. Он, конечно, прикрывался, как мог, напускной весёлостью и мнимой беззаботностью. И даже сам верил иногда, что весел и беззаботен.
Но стоило ему напороться в своёем житейском плавании на подводные камни внезапных ударов, какие случаются неизбежно, он падал духом на самое дно. И оттуда, из болезненного и безжизненного уныния, с тоскою взирал он наверх, пытаясь сквозь мутные воды своих неудач разглядеть Бога, докричаться и домолиться до Него.
Ударов этих жизненных Костя не выносил, хотя силу и мужество к ним имел в избытке. Только вот по юности лет не догадывался о силе этой, ибо и не всякий взрослый и поживший на Земле знает о себе, о своём зле и добре и о своей слабости и силе.
В школьную пору Костя тревожился из-за учительских оценок и оценки со стороны одноклассников, которые, конечно, оценивали. И Костя ждал, когда выучится и высвободится.
Когда же школьные годы томительно сочлись без остатка, и Костя влился в свободную пустоту взрослой жизни, тревога не отстала, а только сменила личину. Теперь опасался он неустроенности и несчастливости, отыскивая в повседневном течении подтвержденья своим страхам.
Отца, без которого Костин путь казался подвесным мосточком без перил, заменил крёстный дядя Илья и взял парня к себе помощником в автосервис. Здесь Костя вздохнул было с облегчением, слагая все надежды на этого опытного и рассудительного добряка. Но вскоре, удар за ударом, тревога вновь пробила себе путь к сердцу юноши. Да и случаев к тому сбылось не мало.
– Держи! – крёстный всучил Косте в руки мотоциклетный картер - основную часть двигателя. – Я буду выбивать подшипник, а ты держи крепко.
Костя обеими руками схватил «железяку», которую никак никуда не зажать, и дядя Илья принялся ударами молотка по пробойнику, похожему на зубило, выбивать упрямую деталь. Держать приходилось почти на весу, а потому силы Костиных рук не хватало, картер вздрагивал при каждом ударе, заставляя зубило соскальзывать.
– Держи удар! – велел дядя Илья, для внушительности сдвинув брови и взглянув помощнику в глаза.
Костя и вовсе, как казалось, схватился мёртвой хваткой, но зубило вновь дрогнуло, соскользнуло, и удар молотка пришёлся аккурат по пальцу дяди Ильи в самое основание ногтя.
Крёстный швырнул инструменты на пол, согнулся в полуприсяд и зарычал как раненый лев, фыркая и придерживая здоровой рукой больную. Так с полминуты он корчился и порявкивал. Наконец, стянул промасленную перчатку и с усилием, от которого болезненность только возрастала, растёр ушибленный палец.
Бедный Костя аж сжался весь в предвкушении взрыва, какие часто случаются с мужиками, саданувшими себя по пальцу молотком.
Но боль, видимо, утихла внезапно. Потому что именно с неожиданной и странной внезапностью к дяде Илье вернулось ровное и деловитое спокойствие. Он снова надел перчатки, поднял инструменты с пола и задумчиво, как ни в чем ни бывало, проговорил:
– Та-ак… Почти выбили, – и снова заработал молотком.
Через полчаса они уже заменили все подшипники и сальники, отстукали по картеру паронитовую выкройку для прокладки, и, пока Костя вырезал её ножницами, дядя Илья засуетился над любимым своим чайком.
– Дядь Илья, а как это у тебя так палец резко переболел? – спросил с интересом Костя, когда они взялись за свои горячие кружки.
Крестный рассмотрел травму - ноготь в основании почернел.
– Так оно у всех так, – ответил он и снова растёр свежий ушиб. – Только знают не все. Но, я заметил ещё в молодости, когда боксом занимался, что удар надо держать спокойно. Тело-то недолго болит, а душа - всю жизнь потом стонет. Не пускай в душу телесную боль.
Костя не понял.
– То есть, ударил по пальцу молотком, – рассудил он с улыбкой. – И заболела душа?
– Вроде того, – крёстный добродушно усмехнулся и задумался над ответом, ибо человеком он был не очень красноречивым. – Ударил по ногтю, или по ноге, бывает… Тело страдает, ему больно, пусть корчится и стонет. А ты - не тело. Не только тело. Ну и терпи молча, не говори ничего, там, в голове у себя. В мысли не пускай эти страдания, в разум. От него душа сильно зависит.
– Не переживать, то есть? И что? – так и не понимал Костя.
– А то… – ответил крёстный и важно поднял указательный палец. Как раз тот, с почерневшим ногтем. - Что будешь совать палец в водичку, мазями мазать и жалеть его, так он раздуется, воспалится, и ещё и ноготь сойдёт. Психосоматика! А молча перетерпишь, разотрёшь для прилива крови, и за работу. Так и следа не останется, само себя вылечит.
– Как же ты можешь не думать про ноготь, когда стукнешь по нему? – удивился Костя, припоминая болезненность подобных ушибов.
– И ты сможешь, если захочешь, – улыбнулся дядя Илья. – Я обычно в такой момент ботинки рассматриваю или сосчитываю что-нибудь, если есть что перед глазами, и просто жду. Оно ведь не долго болит. Это главное помнить.
Костя только плечами пожал - не сказать, чтобы сложно, но не понятно все равно.
Через несколько часов мотоцикл уже заводился с пол-оборота, и дядя Илья, видя, как блестят Костины глаза, предложил прокатиться.
Разбрасывая щебень и разъяряя свору сторожевых собак, Костя крутнулся по площадке перед гаражами, облетел вокруг соседнего корпуса мастерских и вернулся к сервису, круто притормозив у самого въезда и выдав облако серой пыли вперемежку с синеватым дымом.
Любил он мотоциклы и дело это мотоциклетное знал для своих семнадцати на пятерочку с плюсом. А потому и удар случился неожиданно.
Когда Костя уже загонял мотоцикл в гараж, не удержал «коня», казалось, без всякой причины, если не считать одну из тех мерзких собачонок, которые неотступно привязываются ко всякому проезжему и прохожему, злобно и непрерывно тявкают, норовя, по возможности, цапнуть за пятку. Уклоняясь от такой глупой напасти, Костя не уравновесился, мотоцикл завалился на бок и проскользил по щебенке с полметра.
В итоге происшествия - оцарапанный бензобак, согнутое крепление выхлопной трубы, и ожог от той самой трубы на Костиной ноге.
Справиться с ожогом помог полученный сегодня же совет - Костя корчился, постанывал и сосчитывал самые крупные щебеночные камни, какие попадались на глаза. Вскоре боль притихла, а с нею отступила и тревога, которая тут же является, станься только что-нибудь недоброе.
Однако, когда Костик увидел царапину на бензобаке дорогущего мотоцикла, душа затрепетала. Что и говорить, бензобак на чужом мустанге, это - не нога, тут терпением не помочь.
Припомнился ему и хозяин мотоцикла - угрюмый и сварливый мужик по прозвищу Зубарь, живущий через дорогу напротив них с мамой, вечно не в духе, но вечно восторженный своим разнаряженным мотоциклом.
И небо померкло в Костиных глазах, и нечто неумолимое свалилось на его душу. Обстоятельства... Костя нисколько не управлял обстоятельствами своей жизни, нисколько не мог влиять на неожиданные удары, а от того жизнь ему казалась чужой, будто безвольный аватар в дурном кино.
Дядя Илья, напротив, убедившись в незначительности ожога и осмотрев царапину на боковине бензобака, только почесал «репу».
– Царапина-царапинка… – задумчиво пробормотал он, коротко взглянул на Костика, для поддержки притеплив глаза ироничной улыбкой, и ушёл в покрасочный цех договариваться о покраске.
Но обстоятельства продолжили бить, стараясь, видимо, совершенно изничтожить бедолагу Костика, потому что в гараж вошёл тот самый огромный бородатый Зубарь, хозяин мотоцикла. Обежав взглядом помещение и не встретив дядю Илью, он зыркнул на Костика вскользь, кивнул незначительно и остановился у своего мотоцикла:
– Ну что? Сделали? – прохрипел он своим пивным голосом и присел на корточки, чтобы лучше присмотреться к двигателю. Однако, царапина на баке, видимо, показалась ему более интересной, чем движок. Какое-то время, пока его сознание медленно принимало изменившийся дизайн бензобака, он молчал. Но потом... Глаза его увеличились чуть не вдвое, голос взлетел с брутальной хрипотцы до старушечьего визга, а сам он вскочил на ноги и затряс кулаками:
– Что? Я не понял, что за дела!? – теперь-то он по-настоящему заметил Костю, потому что других людей здесь не было. - Вы убили мой мотоцикл в хлам!
– Это я… – сдался Костя и потупился, стараясь смотреть под ноги, чтобы не встретиться взглядом с разъярённым клиентом.
– Это ты-ы? – взревел Зубарь, вероятно, оскорблённый ничтожностью противника.
– Обкатывал… – вполголоса добавил Костя и запнулся. А что ещё можно сказать? Конечно, с возрастом мы научаемся смягчать собственную вину оправданиями, смещая ответственность со своего мятущегося сердца в сторону неумолимости тех самых обстоятельств. Но Костя не мог, Костя алтарил с детства, исповедовался каждую неделю и потому врать, юлить и ухищряться не научился - все равно потом откроется.
– Обкатывал? – визгливо собезьянничал Зубарь и перевел вытаращенный взгляд с Костиного темени (ибо голова того была нагнута, как и положено приговоренному на эшафоте, и в глаза ему было не заглянуть) опять на царапину.
– Упал… – закончил объясненье Костя.
– Упал? – в который раз повторил Зубарь, снова опустился на корточки и страдательно рассмотрел царапину. – Упал! Упал…
Он провёл по царапине дрожащей рукой, как по смертельной ране боевого товарища. Но царапины от массажа не исчезают. И потому Зубаря накрыла вторая волна осознания, он резко поднялся на ноги, развернулся всем корпусом к Косте, чтобы выплеснуть на него всю ярость, накопленную, вероятно, от рождения, и не нашёл ничего другого, кроме грубой, хотя и не сильной, пощечины.
Костя отскочил от обидчика, не зная куда и деваться. Но в мастерскую вошел дядя Илья, и телесные истязания, если и входили в спонтанный порыв Зубаря, не состоялись.
– А ну притормози, осьминог! – угрожающе воскликнул дядя Илья. - Мы тут все рукастые.
Так завязалась тяжелая перепалка, причиной которой был Костя. Терпеть обвинения, угрозы и пощечины оказалось сложнее, чем удары по пальцам или небольшие ожоги.
В конце концов Зубарь ушёл, оставив мотоцикл для полной покраски с расходами за счет мастерской.
– Все хорошо! – дядя Илья похлопал Костика по плечу, но, видя подавленность юнца, добавил: – Тут так же, как и при любом ударе - терпи и молчи. Тогда это быстро пройдет. Не болтай в уме все эти… Не вспоминай. Через полчасика «нерва» успокоится, тогда и обдумаешь.
– Да, я… – начал было Костя, но запнулся и безвольно опустился на стул. Удары обыкновенно лишали его сил, он слабел духом, слабел телом, и ватные ноги не держали его.
– Терпи! Главное - не оправдывайся и не жалуйся. Что приходит - то и наше, а оправдания делают нас слабыми, принимай как есть, – и он всучил Косте пачку бумаг со схемами. – Разберись в этой проводке и придумай, как можно сделать проще.
Костя разложил схемы на столе и уставился на них невидящим взором: «Предохранитель, реле, масса. А здесь… Зубарь, мотоцикл, пощёчина».
Косте нелегко давались скандалы - одна из горьких разновидностей ударов. Он чувствовал себя совершенно беззащитным перед взрослыми мужиками. Если бы папа был рядом, если бы он был. Но он… Он выводил свою фуру от лобового столкновения, соскочил с трассы и… Он принял самый крепкий удар, какие только бывают. И погиб, конечно. Но, если его воскресить, посадить за руль и опять пустить автобус ему в лоб, он бы ещё раз соскочил с дороги и еще раз влепился в опору моста, и еще раз погиб бы. Просто такой характер, удары никогда не ломали его духа. Противоударный он был.
Вспомнив об отце, Костя отогнал тревогу и обиду и углубился в схемы: «Гальванический элемент, лампа, сопротивление. Я виноват - мне и отвечать».
***
Вечером, когда мысль успокоилась и в уме уже «прижилась» благородная по-своему и твердая тишина, Костя обрёл некоторое странное спокойствие. Не такое, которое бывает при оправдании - вина его, ничего не скажешь. А другое. Взрослое. С виной, которая есть, но которую удалось принять без страха и оправдания. Что приходит, то и наше…
Однако, стоило тишине той утешить сердце, как обстоятельства вновь пустились в свою жестокую импровизацию - позвонил дядя Илья.
– Костян, тут такое дело, – он замолчал на мгновенье, пытаясь помягче сформулировать мысль. Но, не получилось. - Тебя уволили. Начальник тут разбушевался. Алло? Ты тут?
– Да, дядь Илья, – Костя почувствовал новую волну, мир вокруг будто помутнел и зашатался. Так бывало всякий раз во время внезапных ударов.
– Короче… И покраска за твой счет. Так что увольнительных не будет, – дядя Илья вздохнул, но спохватился: – Помнишь, как держать удар? Не впускай в душу. Меня увольняли раз десять. Жена к другому ушла, пока лежал в реанимации. Да много всего было. А я знаю, что терпеть надо молча, поболит вначале и притихнет, занемеет, если в душу не пускать. Перетерпел - победил. Главное - в башке не болтай.
– Да, – согласился Костя и положил трубку.
Безработица, неустроенность и неудачливость. Это самый въедливый Костин страх, самая навязчивая его тревога, которая угрызала парня со дня отцовской смерти, со дня того удара - самого страшного и жестокого, какие только случаются.
А теперь будет трудно. И как тут не впускать в мысли, от которых зависит душа?
Костя уселся за письменный стол, положил голову на сложенные домиком руки и вслушался в собственные тревожные помыслы.
А они неслись сплошным потоком, будто пыль по ветру, они клубились, составляясь из привычных фраз и образов. И остановить их было невозможно. «Мама, лекарства, деньги». Или другое: «Жениться, семья, обеспечить». Или иное: «Неудачный, глупый, слабый».
Впрочем, как выяснилось, хотя мысли и возникают сами собою, как деревья в лесу, но выбрать дерево - это уже задача лесника.
– Все хорошо, все хорошо, все хорошо, – затараторил Костя с принуждением то, что могло облегчить душу. Но душа не соглашалась, не верила. Противился и разум - уж какое тут хорошо?
– Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! – переменил Костик принудительную мысль и почувствовал некоторое облегчение и угорячение сердца. Все же с молитвой терпеть куда легче.
Правда, хотя и опасается душа будущности, но болит о происшедшем. А потому молитва казалась ей горькой, жалостивой, а от того болезненной.
Косте снова припомнился отец и его любимое «славобожие».
– Слава Богу! Слава Богу! Слава Богу! – завопил Костя мысленно. И ум лихорадочно пустился выискивать что-то, за что можно прославить Бога, находясь на дне удара. Оказалось - есть за что, всегда есть за что.
Вскоре душа объялась неуместной с виду, но вполне «питательной» теплотой, которая заспорила с тревожностью настойчиво и обнадёживающе. – Слава Богу! Слава Богу! Слава Богу!
Через полчаса нервы успокоились, вторя тишине, окутавшей душу. Уж так оказалось все сложно: когда душа встревожена, ум подаёт и мысли ей под стать. Но, если мысли держать в тишине, вскоре и душа притихнет вслед за ними. А там останется только тело с его нервами и гормонами, которые уже гуляют по крови и теребят душу тревогами. Но и они успокоятся, не имея побуждений со стороны души. Так только и можно править свой «корабль» к тихой пристани, где встретит его Господь наш Иисус Христос, в каноне Которому так и поётся, что спас Он «всего меня человека». И душу, и тело. И разум, и сердце. Всего человека. Всего меня.
Утром в калитку постучал Зубарь.
Костику припомнились вчерашние катаклизмы, и в уме понеслись мысли, которые этими происшествиями ему привились: «Слава Богу».
– Привет, – поздоровался бородатый здоровяк, неловко отводя глаза. – Ты это… Я вчера… Короче. Я уважал твоего отца. И вчера… Ты уж прости.
Он нервно схватил себя за бороду, стыдясь вчерашней своей ярости и сегодняшнего унизительного раскаяния.
– Да ничего, – только и ответил Костя, мысленно прославляя Бога и за то, что было вчера, и за то, что происходит сейчас.
– Вот, смотри, – и Зубарь указал на свой раскрытый гараж. – Там у меня мотоцикл есть. Мы с твоим батей в молодости из «Минска» пытались «Харлея» вылепить. Я вчера его прокачал, хочу тебе отдать. Ты не против?
Костя, конечно, был не против. Что и говорить? Так завязалась новая дружба, которой предстояло многое.
А через два дня Костю и на работе восстановили.
– Я ж говорю тебе, – объяснил дядя Илья, вспоминая свои рабочие будни в автосервисе. – Меня раз десять увольняли. Начальник разозлится и рубит с плеча. Очень это тяжело ему, не держит удара, вот и психует по всякому поводу. А потом остынет - и другой человек, мужик-то неплохой. Ну, а ты как?
– Всё нормально, – ответил Костя, улыбнулся и вздохнул с облегчением. Но не от того, что на работе восстановили, а от того, что отступила от души многолетняя тревога, и внезапные удары больше не пугали Костю. Что приходит - то и наше, и за все слава Богу. Только держи удар - как перетерпишь его, так и привьется он к твоему уму и сердцу. Хочешь - станет горем для тебя, а хочешь - правдой, которую надо вынести терпеливо и молча. А к правде и прочее приложится. Держи только удар. Держи!
