Что происходит с отечественной литературой, может ли светская литература быть христианской и зачем вообще литература современному человеку, - эти вопросы мы задаем писателю Алексею ВАРЛАМОВУ.
Алексей Варламов: Хочу начать наш разговор с того, что сейчас много и, по-моему, незаслуженно "задвигают" советский период в русской литературе.
Я помню, как меня поразила появившаяся в "Новом мире" несколько лет тому назад автобиографическая книга известного детского писателя Леонида Пантелеева "Я верую". Он ведет читателя через свой религиозный опыт, через свою религиозную жизнь, это производит очень сильное впечатление. И когда задним числом начинаешь вспоминать его хрестоматийные вещи, вроде рассказа "Честное слово", то понимаешь, что рассказ, где действует советский мальчик, советский офицер, - это абсолютно христианский рассказ. Таких примеров можно много найти.
Если взглянуть на русскую литературу советского периода под этим углом зрения, то результат получается крайне любопытный. Возьмем, к примеру, деревенскую литературу. В своих лучших образцах, она, конечно, была литературой христианской. Я не знаю, насколько Распутин, Белов, Астафьев, Федор Абрамов были тогда сознательными христианами, ходили ли они в храмы - полагаю, что нет, даже знаю, что нет. Но религиозное чувство в литературе ими возрождалось, поддерживалось.
В тех условиях, когда значительная часть нашего общества была лишена возможности читать Библию, это обращение к христианству через литературу (притом что литература имела громадное общественное значение), все это было чрезвычайно важным.
Тот путь, по которому шла советская литература, русская литература в советский период, был очень плодотворен. Не было религиозной свободы - значит об этих вещах надо было говорить художествами. Создавать такой эзопов язык (хотя эпитет "эзопов" здесь не очень уместен, он скорее с сатирой ассоциируется). Но вот такой код создавать, все шифровать, символизировать. И это приводило к очень интересным результатам.
- Казалось бы теперь, в условиях наступившей религиозной свободы (хотя можно по-разному толковать, насколько мы теперь живем в религиозно свободном обществе и что под этим подразумевать), можно было бы ожидать какого-то возрождения христианской литературы...
- Мне кажется, что своеобразие нынешней литературной ситуации заключается в том, что современная русская литература в условиях этой самой свободы менее наполнена христианским духом, чем русская литература в советский период, как это ни странно. Сейчас писательское слово имеет очень малый вес, и проблема формирования души, предназначения человека на земле наполнены гораздо меньшим общественным звучанием. Волей-неволей это оказывается на художественном творчестве.
Современный процесс всегда трудно оценивать, над ним трудно подняться, расставить какие-то логические акценты. Но вот меня поразил необыкновенно апокалипсический характер современной литературы. Неожиданно возникла тема апокалипсиса, которая объединила людей совершенно разных взглядов и направлений.
Причем апокалипсис понимается отнюдь не в христианском смысле, как окончательная победа Христа, начало новой жизни, а именно как время катастроф, огня, пожара, крови - нечто такое, чего надо бояться. Конечно же, совершенно неправильное понимание апокалипсиса, но именно такое понимание свойственно нынешнему обществу, нынешней литературе.
Если почитать современные художественные произведения, то в них находишь невероятное количество убийств. Причем это не детективная, не массовая литература, а та, что претендует считаться серьезной и печатается в солидных толстых журналах. Какая-то волна идет: убийства, убийства и еще раз убийства. И показаны они не в духе "Преступления и наказания" Достоевского, а в характере "Петлистых ушей" Бунина (где тот явно полемизирует с Достоевским).
Преобладают, конечно, идеи постмодернизма: нет истины, нет абсолютной иерархии ценностей, все относительно. А насколько, скажем, русская литература дореволюционного периода была христианской?
- А разве это вызывает сомнения?
- Здесь есть свои вопросы. Примем за факт, что Россия тогда в массе своей была христианской страной - какие бы ни были недостатки в нашей религиозной жизни. И вот интересно, что в русской литературе 19 века образов христиан все-таки до странности мало. Причем я даже не имею в виду священников или монахов, но даже образов мирян - простых, обычных людей, которые бы жили христиански-благочестивой жизнью - таких персонажей единицы. Все как-то о другом писали.
Розанов очень язвительно по этому поводу высказывался: он-де не понимает, зачем тратить столько таланта, столько сил на изображение таких ничтожеств, как Онегин или Печорин. Я немного вольно его перефразирую, но смысл такой. Это по-розановски полемически заострено, но какое-то рациональное зерно в его словах содержится.
Действительно, литература избегала почему-то рассказывать о таких героях. Или появлялся, например, князь Мышкин, но согласитесь, что кн. Мышкин - образ достаточно своеобразный. Вот разве только у Лескова были попытки показать быт благочестивых людей, при этом не каких-то ходульных а вполне живых.
Можно назвать Аксакова, безусловно православного писателя...
- Но у Достоевского есть еще и старец Зосима, и Алеша Карамазов. И пушкинские Татьяна Ларина и Гринев из "Капитанской дочки" - ведь это же христиане!
- И тем не менее, героев, которые духовно настроены не- или даже противо-христиански, очень много для тогдашней литературы, чтобы называть ее православной.
Тут я, может быть, в какой-то степени "пережимаю". Конечно, и в девятнадцатом веке, и сейчас литература призвана чему-то противостоять. Литература отстаивала правду, защищала человека, человеческое достоинство. Но враг, который принимает разные обличья, оказался сильнее. Литература, которая тогда была "наше все", не смогла противостоять злу. И возможно, именно потому, что стеснялась прямо заявить о себе как о литературе христианской, православной, отстаивающей евангельские ценности открыто и недвусмысленно. И случилось то, что случилось.
- Однако, как Вы считаете, насколько вообще правомерно понятие православной светской литературы?
- Скажем, католическая художественная литература, светская литература - это устоявшийся фактор. Во Франции даже есть такое направление - католическая литература: Франсуа Мориак, Жорж Бернанос - целая группа. Было ли нечто подобное в русской литературе и возможно ли такое у нас - вопрос.
На эту тему была у нас встреча в редакции журнала "Москва". И очень многие хорошие писатели говорили о том, что даже если они считают себя православными людьми, назвать себя православными писателями им помешала бы какая-то стыдливость, не решились бы люди так о себе сказать. Даже если бы они пытались в этом направлении работать. Что-то нас здесь останавливает.
Может быть, здесь вообще заложена философская, глубокая онтологическая проблема: насколько художественное творчество может быть делом, достойным христианина, насколько оно уживается с православием.
- Разве нет примеров и попыток писать с христианских позиций?
- Попытки написать христианскую прозу, безусловно, есть. Причем большей частью это делают женщины.
Олеся Николаева (это очень тонкий художник!) написала повесть, если я не ошибаюсь "Инвалид детства", в которой рассказано о женщине, приехавшей в монастырь, где живет послушником ее сын. Сын хочет постричься в монахи, а мать, обычная светская женщина, приехала "спасать" своего ребеночка от всего этого. И вот она сталкивается с миром монастыря, с миром монахов. Автор очень интересно это описывает.
Но чаще, в основном, даже в подобных произведениях очень много сусальной патоки. Беда нашей христианской литературы в том, что она очень умильная, очень слащавая, неправдоподобная. Подлинной жизни, какой-то плоти, необходимой для литературы, подлинно художественного содержания в ней нет. Вопрос - может ли вообще все это быть? На этот вопрос мне очень трудно дать ответ.
- Что же можно сделать для того, чтобы ситуация переменилась?
- Мне кажется, прежде всего, постараться описать свой собственный опыт прихода к вере. Большинство из нас не были рождены в православных семьях, не имели опыта христианского детства, того, что так гениально показывал Шмелев в "Лете Господнем", того, что было у Аксакова. Мы этого были лишены, но у нас было другое. Опыт прихода к вере в отроческие годы, или даже еще позже. Вот об этом писать, мне кажется, стоит, это интересно.
Автобиографизм - очень важная и интересная черта. Вот в 20-е - 30-е годы появлялось огромное количество автобиографических романов, по сравнению, скажем, с 19-ым веком , где биографий было раз, два и обчелся. Так и в нынешней литературе появляется очень много автобиографического, здесь люди не лгут, здесь люди искренни, здесь они пытаются познать себя. Этот опыт необходим современному человеку. Пусть не всех, но все-таки многих вопросы жизни и смерти волнуют, многие об этом думают, даже если не находятся в лоне церкви, не называют себя христианами.
Ведь сегодня практически нет человека, который бы сказал: "я - атеист", скорее, большинство из язычники. А атеистов у нас очень мало, поэтому на самом деле все эти темы чрезвычайно важны.
Такое собирание душевного духовного опыта прихода человека к вере, его осмысление крайне любопытно. Мне кажется, что сейчас литература превращается в такое накопление некого первичного материала, переживания собственного опыта, опыта окружающих людей, из этого может что-то вырасти. Разворошили старую культурную среду, сейчас в этом разворошенном старом муравейнике создается новая культурная среда, которая, может быть, создаст что-нибудь продуктивное.
Однако, есть здесь какой-то барьер. Диакон Андрей Кураев, выступая в том же журнале "Москва", как-то говорил, что то, что нормально для католиков, для протестантов (описывать свой приход к вере), для православных момент очень интимный, они стыдятся об этом говорить. Вот и в современной литературе с обсуждением проблемы христианства случается странная ситуация.
- А что происходит?
- Ну вот, скажем, в прошлом году я был у Астафьева в Овсянке, там проходила писательская конференция, и я попытался высказать свои мысли на эту тему, но тоже в плане сомнений, размышлений, в плане постановки вопросов. И значительная часть аудитории высказалась в том духе, что нечего про это говорить, что тема эта слишком интимная, что вера должна быть в душе у каждого своя, в общем - какой-то стандартный набор фраз.
Мне кажется, коль скоро человек испытывает потребность говорить об этом, а я такую потребность испытываю, видимо, уходить от этой темы он не должен. Все равно она является сердцевиной нашей литературы.
Безусловно, христианской темы литературе не миновать. В свое время Солженицын высоко оценил роман Феликса Светова "Отверзи мне двери". На мой взгляд этот роман слабый по своему художественному исполнению, но вот замысел, задача, которую автор ставил... Светов пытался показать интеллигентного человека (причем еврея, это было важно для автора), приходящего в православие. Подобного рода задача - дать образ человека, необязательно еврея, и необязательно даже интеллигентного человека, который приходит к вере, по-моему должна быть предметом литературы и на каком-то очень высоком уровне. А вот с уровнем у нас много проблем.
- Но все же есть какие-то положительные, с Вашей точки зрения, примеры?
- Конечно есть, хотя и мало. Для меня примером блестящего стилиста, проповедника, миссионера православного является митрополит Антоний (Блум), я читаю все, что выходит, мне очень нравится по содержанию, очень нравится по форме, что он пишет.
Мне нравится, что делает Андрей Кураев. Иногда мне кажется, его чуть-чуть заносит. Скажем, статья про Титаник (которая была в вашем журнале) мне показалась слабой. Я там не вижу ничего кощунственного, в этом смысле у меня возражений нет, но автора слишком "занесло". Он решил приспособить "Титаник" под свои какие-то идеи. "Титаник" не настолько хороший фильм, не настолько это великое искусство, чтобы на эту идею работать.
Когда Кураев приводил пример, что современные люди, пытающиеся что-то реформировать, похожи на "чайника", который зашел в кабину современного самолета и хочет какие-то кнопки изменить. Это был пример, более понятный, очевидный, для меня, более говорящий. Но это какие-то частности. В целом же то, что делает Андрей Кураев, замечательно, на мой взгляд. И в этом направлении надо больше работать.
Правда, сейчас я все чаще сталкиваюсь в нашей современной церковной жизни с попыткой отгородиться от людей неверующих, не христиан. Попытку поставить между церковью и ними такую преграду. Все, кто по эту сторону ограды, те спасутся. Те, кто по ту сторону - погибнут. Все это проявляется особенно остро, поскольку накладывается на какую-то апокалипсичность нашего сознания, с которой очень часто сталкиваешься.
Это мироощущение, которое существует на Руси столько, сколько существует здесь христианство, на мой взгляд, вообще сыграло с нами злую шутку. Очень многие события в нашей истории, вплоть до церковного раскола, и революция, и секты, которые возникали то и дело, все это почти болезненная тяга отыскать в современности какие-то апокалипсические признаки и впасть в то, что называется эсхатологической паникой...
Страшно, если это настроение возобладает. Даже когда дело касается неприятных для многих христиан черт современной жизни: телевизора, Интернета... Даже если человек в это вовлечен, все равно он - человек, он пока здесь, и имеет право на нашу христианскую любовь, на снисхождение и на достойное к себе отношение.
- Вернемся к разговору о литературе. Вы вот упомянули телевидение, новые технологии. А в этой ситуации - что вообще может сделать литература, полезна ли она? Насколько она воздействует на людей? Тем более, Вы сами говорите, что она сейчас, по большей части, не христианская.
- Христианская она или нехристианская, литература все равно лучше, чем телевидение, лучше чем кино, потому что она воспитывает в человеке независимое самостоятельное мышление. Если вы читаете книгу, которая вам не нравится - вы с ней спорите, вырабатываете свою позицию, свою собственную точку зрения.
Я думаю, что, например, кино больше обволакивает наше сознание, оно просто его порабощает. А если сознание порабощено, человек вряд ли обратится к церкви. Человек, который читает, скорее придет в церковь. И поэтому церковь должна искать в литературе союзника, она должна повернуться лицом к литературе. Это вовсе не значит, что надо принимать все, что предлагает литература, всему радоваться и всем восхищаться. Но надо все это читать, оценивать.
- Вы написали довольно много рассказов, героями которых были воцерковляющиеся или церковные люди. А Вы какие трудности испытываете, пытаясь писать на такие темы?
- Мне как автору очень не хватает нормального православного критика, точнее, именно священника, своего рода духовника для литературы, который бы взял на себя труд читать горы современных произведений и давать им некую оценку с христианской, миссионерской и пастырской точки зрения.
Иногда за это дело берется светская критика, которая, может быть, разбирается в современной литературе, но явно хромает в понимании литературы христианской. Когда они пытаются критиковать мои сочинения с христианских позиций, я понимаю, что не все у меня правильно, что-то плохо, но плохо по-иному, чем о том судят.
Если бы меня, например, стал "критиковать" священник, это было бы крайне важно для меня. Если бы нашелся литературный критик, человек с таким же темпераментом и запалом, какой есть, скажем у оАндрея Кураева, и взял бы на себя труд разбираться в современной литературе, хотя бы толстые журналы читать - это было бы интересно и важно для нас всех.
