Иконописец Александр Белашов: РАНЬШЕ Я ДУМАЛ, ЧТО ЭТО МОДА...
( Владимир ГУРБОЛИКОВ )
"Иллюзорная живопись попадает часто в дурацкие положения: например, при изображении аллегорического, условного. Представьте, что в храме на вас летит стая толстых херувимчиков, таких детских "отрубленных" голов, а символы евангелистов привольно пасутся в облаках под куполом храма. Все это ложь, и верить в такое невозможно. И перестали верить…"
Александр БЕЛАШОВ
- Вы учились в светском художественном вузе в восьмидесятые годы. Многие ли из Ваших однокашников пришли в Церковь?
- Да, многие. Вообще, среди знакомых мне художников произошло некоторое разделение: часть вынужденно стала работать на заграницу или на "новых русских", другие же стали работать в Церкви.
- А Вам, кстати, довелось когда-то поработать для "новых русских"?
- Нет, я у них практически не работал. Тут нужно себя настроить на эту волну, понять, чего ждут от тебя при росписи ресторанов и каких-то богатых клубов. Это, скорее, производство товара, и нужно освоить приемы для его производства, и соответствовать этому духу...
- Но разве среди известных художников, например художников девятнадцатого века, не было тех, кто работал именно на продажу, на заказ?
- Были, конечно же. Те же Семирадский или Брюллов - это товар, но товар высшего качества. А кто-то против такой роли художника протестовал, Александр Иванов, например.
- Сейчас много пишут о тогдашних попытках писать картины на религиозные сюжеты...
- Да, часто говорят об их ошибках, о недопустимости изображения святых в такой западной жипописной манере. Но тут, если исторически посмотреть, думаю, всё выглядит иначе. До конца XIX века художники иначе просто не умели и не могли думать. Культура была настроена на Запад, думала западными мозгами. И иконопись была еще не открыта, не узнана. Но именно в то время начинался поворот, и были, кстати, очень высокие образцы церковного искусства - иконостасы, росписи. Взять ту же Афонскую школу и Валаамскую икону Божией Матери. Это очень высокий духовный уровень. Да вспомните хотя бы портрет, который послужил основой для иконы преподобного Серафима Саровского. Этот пример можно сравнить с молитвой. На церковнославянском языке она звучит возвышенно и образно, но ведь есть и Молитва Оптинских старцев - на русском языке, и это также и возвышенно, и духовно.
Но если вернуться к вопросу западного художественного мышления, то у тогдашних наших живописцев была одна очень сложная "формальная" проблема: несоответствие этой живописной манеры и архитектуры русского православного храма. Для росписи наших церквей эта манера никак не подходит, она "разрушает" архитектуру. Дело в том, что западная иллюзорная живопись создаёт пространственные дыры, как будто особые "окна" в храме. Но такие вот окна хороши, если это картины на плоской стене, в раме, или обманки (в Древнем Риме даже вешали верёвку, чтобы гости, подвыпив, не ударились о стенку с такой обманкой). А архитектура православного храма от таких иллюзорных дыр "разваливается". Да и вовсе неясно, зачем там нужны эти нагромождения облаков, таких же, как на улице, на которых почему-то стоят святые...
Когда попадаешь в храм святой Софии в Константинополе, кажется, вокруг тебя другая природа, как говорили, Небо - на земле. Человек, благодаря взаимному соподчинению архитектуры и росписи, ощущает с Небом живую связь, а образы при этом не теряют своей художественной выразительности.
Кроме того, иллюзорная живопись попадает часто в дурацкие положения: например, при изображении аллегорического, условного. Представьте, что в храме на вас летит стая толстых херувимчиков, таких детских "отрубленных" голов, а символы евангелистов привольно пасутся в облаках под куполом храма. Всё это ложь, и верить в такое невозможно. И перестали верить...
- Есть мнение, что иконопись - дело иноков, монашеское делание. А сейчас иконы пишут и миряне, художники, пишут женщины...
- Конечно, лучше, когда это делают монахи. Есть, скажем, школа в Троице-Сергиевой Лавре. Монахи больше в это вкладывают духовных сил, это - как продолжение молитвы. А то, что женщины пишут - так ведь сейчас 80% верующих у нас в стране - женщины. В той же Оптиной пустыни половина иконописцев женщины. Среди женщин есть замечательные мастера: монахиня Иулиания (Соколова), Марья Васильевна Наумова и многие, многие другие.
- Есть ли, с Вашей точки зрения, в иконописи какая-то разница между художником, который научился определенной технике и пишет иконы, и иконописцем, который пишет, так сказать, от своей веры? Есть ли отличие между их иконами?
- Мне кажется, есть. Вы спросили - и мне сразу вспомнился один известный художник-реставратор. Он великолепный знаток, очень хорошо пишет, но иконы у него, на мой взгляд, какие-то мёртвые. Пишет лихо, уверенно, мастерски, но он человек малоцерковный. Может, ему просто трудно перестроиться - он уже пожилой. Хотя многим нравятся его иконы, может, это только мое мнение.
В иконописи всегда ярко видны две вещи: благоговение, с которым пишется (поэтому, кстати, детские религиозные рисунки-иконки тоже замечательны), и профессионализм недостаток умения тоже сразу виден.
- Почему во всем мире так возрос интерес к иконописи?
- Дело в том, что мы живем в эпоху постмодернизма, основная черта которого - отсутствие единой концепции прекрасного.
Раньше господствовал некий эталон: было, скажем, греческое искусство, остальное казалось варварством. Сейчас этого нет: хорошо и это, и то. И начинается полная неразбериха. К тому же современное искусство стало либо дизайном, объединяющим элементы разных, иногда несовместимых стилей, либо просто мещанской пошлятиной, или открытым извращением даже. Вот почему католики сейчас так активно обратились к греческой традиции церковного искусства? Потому, что идти дальше "в ногу" с искусством современным они уже никак не могут.
Я в Иерусалиме ходил в музей современного искусства. В первом зале висят на вешалочках как будто снятые с людей кожи и что-то все время щелкает. Народу там совершенно нет, ходишь - и как-то не по себе. Потом оборачиваешься, сзади тебя экран, на нем человек, который все время за тобой "ходит" с камерой и постоянно фотографирует. В ужасе начинаешь метаться по этому залу, находишь дверь, довольно хорошо скрытую. Перебегаешь в другой зал. А там стоят 15 телевизоров в ряд, и на каждом экране кто-то чешется. Это действует на подсознание так, что тоже хочется чесаться. Выбегаешь в соседний зал - там огромная помойка, аккуратненько сшитая, вся как будто вывернутая - окурки, консервные банки...
Не могло же религиозное (в основном, католическое) искусство пойти по этому пути! И они стали искать истоки, возвращаться в искусстве к периоду до разделения Церквей.
- Когда вы были нецерковным человеком, у вас было другое отношение к иконе?
- В то время (семидесятые-восьмидесятые годы) было модно любить иконы, поэтому я часто ходил на выставки, посещал лекции. Через это, может быть, отчасти и произошел процесс воцер-ковления. Меня как художника в иконописи при влекало более правильное осуществление задач искусства: отношение к пространству, цвету и соединение с архитектурой.
В истории искусств было несколько систем изображения, причем не менее реалистических, чем прямая перспектива (в которой параллельные линии при удалении сходятся в точку на горизонте). Дело в том, что человек видит не как фотоаппарат: во-первых, человек все видит объемно, двумя глазами, во-вторых, он видит предмет в движении, то есть во времени. Поэтому мы всегда разворачиваем предметы в характерном положении и совмещаем различные точки зрения.
Например, если поднести палец очень близко к переносице, то вы будете видеть обратную перспективу: кончик пальца окажется тоньше, чем его продолжение. И когда иконописец хочет подчеркнуть, что мы находимся к святому образу очень близко, как бы даже внутри его - он использует обратную перспективу.
Если вы идете по улице и смотрите себе под ноги, то землю видите как ковер. Сирийское и китайские искусства именно на этом и построены - они ставят персонажи на развернутые пространства. Такие развороты пространств есть и на иконах - особенно там, где необходимо изобразить множество святых - как, например, на иконе Новомучеников Российских. Сюда же добавляется и чертежное изображение, тоже воспринятое церковным искусством: ведь сколько надо видов, чтобы дать представление о Москве - и все они будут ущербными. А чертежное изображение сразу всё объяснит: где Кремль, где храмы, и какие.
Новаторство Пикассо заключалось в том, что он совмещал различные планы: рисовал одно лицо и в фас, и в профиль. А иконопись давно совмещала это, причем не теряя прекрасного образа: у Богородицы звезда изображается посередине, а лицо - с поворотом, примерно в три четверти.
Античное искусство строилось на основе параллельной перспективы, поскольку в близком пространстве, например, в небольшой комнате вы не увидите схождения в одну точку, и это тоже используется в Византийской живописи.
Каждая система перспективы, приобретая одно, теряет что-то другое, и общепринятая, прямая перспектива - не исключение. Поэтому иконопись и использует ВСЕ виды перспективы. Пожалуй, кроме возрожденческой (хотя Симон Ушаков безуспешно пытался подключить и эту систему). И синтез из этих систем, переработанный в образный язык, является наиболее подходящим для решения главной задачи - создать небесное, райское пространство храма.
Меня привлекало, что икона так универсальна по отношению к живописи, универсальна и в других аспектах. И то, что я занялся церковным искусством, было логическим развитием того, чем я увлекался в молодости.
- Но, насколько я знаю, переход к церковности для вас сложился болезненно.
- Да, в школе и в институте у меня не было знакомых, глубоко верующих. Те, кто церковь посещали, в тот момент были увлечены чем-то внешним. Наряжались, ходили в косоворотках и сапогах... Я с ними дружил, но меня смущало то, что главные христианские заповеди для них были вроде и не так важны... Мне казалось, что это мода.
- А как же всё-таки Вы пришли к вере?
- Сначала я просто подумал, что надо креститься - с точки зрения спасения Отечества, патриотических побуждений. Тут сыграли роль Достоевский и другие доступные тогда книжки. Но в храме поначалу мне было очень скучно. Я никак не мог понять, что там происходит: толпа народу, что-то вдали делают священники, духота. А потом мы с женой практически уехали в деревню на несколько лет. Начали ходить в одну сельскую церковь, где служил девяностолетний священник. Он тридцать лет отсидел в тюрьмах, лагерях, был на Соловках, в ссылках... Старец такой, как из сказки.
К батюшке приезжало много священников и просто церковных людей, обстановка была очень родственная, в этом храме у каждого были даже свои тапочки: добираться сюда приходилось по грязи. Особые взаимоотношения складывались, после службы все вместе обедали, потому что до храма надо идти 12 километров. Помогали и храму, и друг другу - тогда и потом, уже в Москве и в других городах. Вообще, там было много встреч, удивительно было: глушь, храм на горе, вид - на двадцать километров вокруг. И вот там мне открылась красота церковной жизни, смысл богослужения. В городе, думаю, сложно это почувствовать и понять, куда ты попал.
Уже потом один сельский священник попросил написать ему иконы, затем другой. Сам бы я не начал. Так вот пока всё еще просят...
- Вы видели светских и церковных людей. В чем разница?
- Воспитание, ценности у нашего народа христианские были и остаются до сих пор, мы еще не совсем озверели (хотя этот процесс идет всё быстрее). Есть много людей более христианского поведения, чем сами христиане. Поэтому когда такой человек обращается и приходит в Церковь, он не всегда видит среди нас, "церковных" - людей, которые выше и лучше его. Бывает, он видит, что они-то борются с теми пороками, которые он еще в детстве преодолел, и это его может смутить. А главное различие, мне кажется - в умении жертвовать собой ради Бога и ближнего.
- Но есть же разные понятия жертвенности. Матросов бросился грудью на вражескую амбразуру - это подвиг, но он на войне совершался. А в обычной жизни?
- Я помню, к нам приехал один очень известный московский протоиерей, человек уже немолодой, больной... А у нас не хватило для него матраса. Мы пошли в соседний брошенный дом, и он навьючил на себя матрас, а я тащил матрас еще кому-то... Кажется, это незначительный эпизод, но сколько людей рангом много ниже этого батюшки ведут себя совершенно по-другому! Он мог бы сидеть в доме и пить чай - почему бы другим не пойти?.. Мог бы кем-то покомандовать... Только надо понять главное: это не один такой эпизод в его жизни, ради популярности, - он так во всем себя ведет, может, не в плане постоянной физической работы - а по отношению к людям и к самому себе. Себя он не жалеет. Послужить другим - такая вот цель. И он жертвует... Не знаю, понятно ли объяснил.
Да, ещё про подвиг. Я знал в Питере одну монахиню, у нее в семье была дальняя родственница, парализованная женщина, отличавшаяся невероятной скандальностью. Она переругалась со всеми своими близкими и соседями, и они просто перестали к ней ходить. И тогда приехала эта монахиня и 5 лет приходила к ней каждый день, слушала поношения, издевательства над ее церковностью, про то, что все они фарисеи, негодяи. Мне кажется, это - высшая форма подвига, и немногие на это способны.
- С другой стороны, можно сказать, что мы ухаживаем за больным, потому что нам так положено. А данного человека мы не любим. Вы считаете, в том, что она каждый день ходила, могло быть лицемерие?
- Нет, она бросила свои дела, (до этого она жила у своего духовного отца, известного старца), ей было очень хорошо там жить, ее ценили. А она уехала обратно в город, где жить ей было и морально, и физически очень и очень тяжело. В общем, человек пошел на многие жертвы, чтобы ее оплевывали, издевались. Она поняла, что некому ухаживать, а парализованная женщина была ее дальней родственницей, и приехала к ней. И никто, кстати, об этом не узнал и не сказал ей спасибо.
Таких людей мало.
- В кино практически единственный пример фильма, герой которого иконописец, это "Андрей Рублёв" Тарковского...
- "Андрей Рублев" - это фильм не про монахов, а критика советского строя. Когда ослепляют этих желающих уйти на запад мастеров, это же намёк на Солженицына и подобных диссидентов. Я считаю, это фильм о современных для Тарковского проблемах, и его герой - не иконописец, а интеллигент-шестидесятник...
- А с вашей точки зрения, Андрей Рублев - не интеллигент?
- Понятие "интеллигент" надо сначала определить, многие люди понимают по-разному. Для меня это понятие ругательное, это человек, обладающий какими-то нравственными качествами: порядочный, образованный, честный, но постоянно стремящийся к борьбе с властями, и при этом сам малоспособный к созидательной работе. Этот постоянный конфликт приводит к тому, что человек ведет разрушительную деятельность. Так это было и в XIX веке, так это было и с диссидентами советскими... Часто бывает так, что, поверив, интеллигент себя сравнивает не с мытарем, а с Христом, что видно и по фильму Тарковского (там показано откровенное распятие русского интеллигента в грязи повседневной жизни).
- В этом смысле Вы Андрея Рублева, по Тарковскому, интеллигентом можете назвать?
- У него есть все черты диссидентствующего человека: ненависть к власти, которая жаждет только держать народ в варварском состоянии и тянуть из него все соки и все силы; презрение к собственному народу, отношение к народу как к несчастному, но несмышленому, тупому зверю, который он тем не менее любит, идет ради него на какие то жертвы.
- Из Ваших слов следует, что настоящий Андрей Рублев совершенно не похож на героя фильма...
- Не похож. Если говорить о нем как о церковном художнике, то надо начать с того, что ему было бы невозможно и некогда так путешествовать, идти себе пешочком. Во-первых, у него церковные послушания, он должен много молиться, много трудиться, писать, во-вторых, тогдашние живописцы были другого материального уровня и пешком от храма к храму расписывать не ходили. Да что говорить - тогда краски были буквально драгоценностью: скажем, лазурит как бы сейчас сказали, его курс к золоту был один к одному! Художников было мало, и они ценились. Это были не простые монахи, получить иконописную выучку было не просто. К тому же, роспись храма - коллективное дело. Преподобный Андрей был не просто художником, он был руководителем большого коллектива, мастерской. У художника такого уровня есть лучшие, худшие ученики, а он определяет основную линию, пишет только центральные иконы, выписывает во фресках лики. Вдвоем расписать ог ромный храм - это нереально, несмотря на то, что тогда писали быстрее, чем сейчас.
И, хотя не мне рассуждать о монахах, но все-таки монашеский образ жизни совершенно иной, нежели тот, который представлен в фильме.
- Писать картину и писать икону - это разные ощущения? Или то же вдохновение, горение, те же высокие эмоции...
- Это всё не совсем так происходит - и в иконописи, и в живописи. У любого светского художника есть набор приемов, как добиться того-то и того то. То же самое - у иконописца. Техника исполнения есть. И вдохновение есть - там и там, это общее. Различия в целях. Для светского художника часто имеет большое значение представить свое понимание того, что он пишет. В церковном искусстве - постараться создать Божественный образ.
Вообще цель подлинного искусства божественна. На иконе "Неопалимая купина" вокруг Господа и Богородицы изображаются ангелы, которые человеку не дают упасть в геенну огненную, в ад. Есть, например, ангел, который подает чашу горестей и страданий - когда человек нравственно, духовно расслабляется в жизни, ему через ангела даются страдания, чтобы он сумел вспомнить о Боге, внутренне собрался. Есть и другие, в их числе изображен ангел с зеркалом. Что это за ангел? Он изображает красоту Божьего создания в воспоминаниях будущего века как в зеркале. Когда человеческая душа видит прекрасное, она представляет себе рай, восхищается, стремится к Богу. Если душа онемела, человек стал невосприимчивым к прекрасному - это признак духовного кризиса, это очень важно.
Часто представляется, что духовная жизнь -это что-то ужасное, непрерывная мука. На самом деле она сопряжена с созерцанием подлинной красоты.
- Но почему тогда часто рассказывают, как монахи затворяются, не хотят смотреть те же самые произведения искусства?
- Вовсе не из-за огрубелости, нет. Им открывается новая красота. Происходит процесс постепенного замещения в человеке прекрасного более прекрасным, более возвышенным. Грубо говоря, ребенку нравится кататься на самокате, а потом он постепенно осваивает велосипед, потом мотоцикл и предыдущее ему уже не так интересно. Дальше, дальше - а потом он осознает, что можно летать на ракете. Так и человек, который узнает Господа, ему все остальное кажется пресным. Один афонский старец после того, как видел Бога и Его сияние, вышел днем из своей пещеры и стал спрашивать, почему никак не рассветет. Ему всё остальное уже показалось темно. Когда человек начинает воспринимать эту невероятную красоту, недоступную тому, кто к этому не поднялся, ему хочется все ближе и ближе идти к Богу. Как влюбленный - чем больше влюбляется, тем больше времени ему хочется проводить с любимой женщиной, общение же с другими людьми ему становится все менее интересно.
- В церковной печати сейчас много пишут о мироточении икон. Вам приходилось воочию видеть, как это происходит?
- Несколько раз. Самый поразивший меня случай был на мои именины. Мы остались на молебен, и тут пришел новый русский в красном пальто, полный такой, вынул бережно маленькую икону, положил ее на аналой. Начался молебен. И на этой иконе - все это видели - стали появляться крупные капли мира - не по всей иконе, а только на ликах Богородицы и Младенца. К концу молебна, лики были полны миром. Ощущение совершенно непередаваемое.
Кстати, позднее я узнал историю этой иконы и этого человека. У него тяжело болел ребенок, его жена очень сильно молилась перед этой иконой. А как ребенок выздоровел, она об этом забыла. И потом снова что-то случилось в семье, женщина опять вспомнила про эту икону, и тут икона начала мироточить.
Говорят, так Господь призывает человека для укрепления в вере...
* Александр Белашов, иконописец, выпускник художественного института им.Строганова, по специальности - художник-монументалист.
"Если вернуться к вопросу западного художественного мышления, то у русских живописцев 19 века была одна очень сложная "формальная" проблема - несоответствие этой живописной манеры и архитектуры православного храма. Для росписи наших церквей эта манера никак не подходит, она "разрушает" архитектуру. Дело в том, что западная иллюзорная живопись создает пространственные дыры, как будто особые окна в храме. А архитектура православного храма от таких иллюзорных дыр "разваливается". Да и вовсе неясно, зачем нужны эти нагромождения облаков, таких же, как на улице, на которых почему-то стоят святые. Когда, например, попадаешь в храм святой Софии в Константинополе, кажется, вокруг тебя другая природа, как говорили, Небо на земле. Человек, благодаря взаимному соподчинению архитектуры и росписи, ощущает с Небом живую связь, а образы при этом не теряют своей художественной выразительности."
Статьи / Иконописец Александр Белашов: РАНЬШЕ Я ДУМАЛ, ЧТО ЭТО МОДА...
