Да, с детских лет,
С младенческого горя
У берегов балтийских бледных вод
Я понял смерть, как дальний зов за море
Как белый-белый дальний пароход...
Даниил Андреев родился в семье известного писателя дореволюционной эпохи Леонида Андреева. Его мать, любимая всеми, умерла от послеродового заболевания. Это определило отношение к сыну Леонида Андреева. Вскоре после смерти матери Даниила взяли на воспитание в семью сестры его матери. Дом доктора Доброва :) стал домом Даниила... свою тётю он называл мамой... Но до революции летом он виделся и с родным отцом, у которого был дом на побережье Финляндии...
Творчество Леонида Андреева, его чувства, глубокое понимание тёмной, демонической стороны мирового закона, предопределяли и его образ жизни. Талантливо исполненные Леонидом копии картин эсхатологии и страшного суда, а также весь трагизм его прозаических произведений - вот та атмосфера, в которой вырос старший брат Даниила - Вадим... Новая семья Леонида Андреева совершенно заслонила от него старшего сына, и он рос, чувствуя себя трагически ненужным... Добровы хотели и его взять к себе, но тот просто не мог жить без отца...
Бор, крыши, скалы, - в морозном дыме.
Финляндской стужей хрустит зима.
На льду залива, в крутом изломе,
Белеет зябнущих яхт корма.
А в Ваммельсуу, в огромном доме,
Сукно вишнёвых портьер и тьма.
Вот кончен ужин. Сквозь дверь налево
Слуга уносит звон длинных блюд.
В широких окнах большой столовой -
Закат в полнеба, как Страшный суд.
Под ним становится снег багровым
И красный иней леса несут.
Ступая плавно по мягким сукнам,
По доскам лестниц, сквозь тихий дом
Подносит бабушка к страшным окнам
Меня пред детски-безгрешным сном.
Пылая, льется в лицо поток нам,
Грозя в молчанье нездешним злом.
Он тихий-тихий... И в стихшем доме
Молчанью комнаты нет конца.
Молчим мы оба. И лишь над нами,
Вверху, высоко, шаги отца:
Он мерит вечер и ночь шагами,
И я не вижу его лица.
А Даниил Андреев оказался у Добровых любимым младшим ребёнком (Уже тогда, когда Даниил был взрослым человеком, его приёмная мать говорила, что он - единственный её ребёнок, который никогда не доставлял ей никаких неприятностей :) Религиозность семьи, люди, которые бывали в гостях у Добровых позволили оформиться той духовности, которой он был наделён при рождении - его душевный мир, духовное богатство находили отклик в его приёмных родителях, и сами они были примером для него. Его воспоминания о том патриархальном бытии, тепло и уютная атмосфера дома Добровых отобразились много позже в посвящении любимому плюшевому медведю, пропавшему при аресте:
Его любил я и качал,
Я утешал его в печали;
Он был весь белый и урчал,
Когда его на спинку клали.
На коврике он долго днем
Сидел притворно неподвижен,
Следя пушинки за окном
И крыши оснеженных хижин.
Читался в бусинках испуг
И легкое недоуменье,
Как если б он очнулся вдруг
В чужом неведомом селенье.
А чуть я выйду - и уж вот
Он с чуткой хитрецою зверя
То свежесть через фортку пьет,
То выглянет тишком из двери.
Когда же сетки с двух сторон
Нас оградят в постельке белой,
Он, прикорнув ко мне, сквозь сон
Вдруг тихо вздрогнет теплым телом.
А я, свернувшись калачом,
Шепчу, тревожно озабочен:
- Ну, что ты, Мишенька? о чем?
Усни. Пора. Спокойной ночи.
И веру холил я свою,
Как огонек под снежной крышей,
О том, что в будущем раю
Мы непременно будем с Мишей.
Отгремела первая война, затем революция. Новые веяния затронули патриархальный быт Добровых - бытие ортодоксального материализма, уплотнение и коммунальные ссоры, голодное смутное время коснулись и этой семьи. И всё же большинство своих стихов Даниил написал в эти годы. Именно в эти годы были первые прозрения, искания Духа, уже потом, в тюрьме сложившиеся в сложную систему...
Ранняя юность, пятнадцать лет,
Лето московское, тишь, прохлада,
В душу стремится нездешний свет
Первопрестольного града
Скверы у белого храма, даль
И из далёка серебряной речью
Мерно несёт родную печаль
Кованый благовест Замоскворечья
По переулочкам тихим брожу
Там разноцветно пестрят пятиглавья
Там, у высоких амвонов, слежу
Теплящиеся огни православия
В смутных мечтах о добре и зле
Долго внимаю рассеянным сердцем
Тёмной, полупонятной хвале
Великомученикам и страстотерпцам
И упований ни с кем не деля
Вижу над сводом зелёного ската
Тихо слетают с зубцов Кремля
Лебеди розовые заката
Бархатен, мягок уличный шум
В тесных притворах ладан, стихиры...
Это готовится детский ум
К вечной легенде о Солнце Мира
Это душа на рассвете лет,
Ещё целокупная, как природа
Шепчет необоримое: "Нет!"
Богоотступничеству народа...
Духовная память, память о прожитых жизнях Даниила сыграла свою, заметную роль при формировании его личности, его мировоззрения. Всё началось ещё тогда, когда умерла его родная мать. Когда маленький Даниил спрашивал о судьбе своей матери, ему говорили, что она на небесах, и потом, когда ему было всего шесть лет, умерла его бабушка, ему сказали, что она уехала к маме. Даня знал, что мама в раю. И он решил отправиться вслед за своей бабушкой. Он уже понимал, что для этого надо сперва умереть, и хотел броситься с моста в реку. Его едва успели остановить. Отношение к жизни и к смерти, сложившееся в голове ребёнка нашло позже отклик в его уважетельном отношении к другим религиям, и более всего к брахманизму.
Люди любили не нашей любовью,
Страстью не той:
Мощной волной их клонил к изголовью
Мрак золотой.
Сквозь поколения нас породила
Древняя плоть.
Есть её час. Её рок. Её силу
Не побороть.
Поздних потомков тревожат призывы
Сгинувших рас...
Вспомни: удушливый вечер, обрывы
Красных террас;
В прорезь ворот - лиловатые горы,
Топи... Туман...
В ближнем святилище - хмурые хоры
И барабан.
С кровли я видел, как, жриц суеверней,
В зное густом
Ты проходила по стогнам вечерним
В красный мой дом.
Ты приближалась, как чёрные волны,
Тканью звеня,
Будто сама первозданная полночь
Шла на меня.
Шла, чтобы вновь колдовать под двурогой,
Гневной луной,
Мчаться всё ниже звенящей дорогой
Только со мной...
Эти стихи - лишь намёк, только веха,
Сумрачный знак,
Твёрдый язык охлаждённого века
Точен и наг;
Слепо распнёт он на числах железных
Сказку мою -
Повесть о незапамятных безднах
В лунном раю.
Но уходя по излучине синей
В солнечный край,
Царств, усыплённых дремучей пустыней,
Не забывай.
"Взрослая жизнь", дни, зачастую поглощённые вынужденным добыванием средств к пропитанию, и творческая работа по ночам. Но и в этих условиях Даниил находил возможность посвящать себя Богу - в уединённых странствиях среди природы и в созерцании книг, в посещении ещё существовавших храмов...
Мой край душистыми долинами
Цветёт меж дедовского бора
Сосновых толп живые хоры
Поют, поют, поют хвалу,
И множествами журавлиными
Лесные шелестят болота
Заклятью верные ворота
В непроницаемую мглу.
Сквозь эту сказку,
Вечно детскую
Прочтёт внимательная совесть
Разбоев, бурь, усобиц повесть
В преданьях хмурых деревень,
Где помнят ярость половецкую
Во ржи уснувшие курганы
Где лес берёг от ятагана
Скитов молитвенную сень.
Часы текли, безвольно ветки висли,
Как руки обессиливших в бою
Лицом к земле, не двигаясь, не мысля,
Лежал я на поляне, кровь мою
Жара, казалось, гонит в землю, в землю
В сухую глину, в жаждущий песок
Сквозь целый мир,
Сквозь всю природу ток единый шёл,
Меня в свой круг приемля
Мне чудилось, к корням подземным вспять
Уже текут моя душа и сила,
Чтобы потом, под яростным светилом
Смолой и соком юным заблистать
А там - в высотах, пурпуром играя,
Уже заря гремела, как труба,
И день меня ударил, настигая,
Как злой хозяин беглого раба!..
Для людей подобного склада природа, искусство или религия есть такое же вместилище Духа, каковым был и сам Даниил... И вот, за всеми исканиями Духа Божьего его настигает война. По стостоянию здоровья он служил нестроевым рядовым, шёл по Ладожскому озеру в блокадный Ленинград, читал отходные молитвы погибшим...
Вперёд, вперёд, быть может к полночи
И мы вот так же молча ляжем
Как эти птицы - фюзеляжем
До глаз зарывшиеся в ил
И озеро тугими волнами
Над нами справит чин отходный
Чтоб непробудный мрак подводный
Нам мавзолеем вечным был...
А спустя два года после окончания войны, Даниил был арестован. Поводом к тому послужила его работа над "Странниками ночи" - романом, который он писал уже десять лет... Он был приговорён двадцати пяти годам тюрьмы...
Ты осужден. Молчи.
Неумолимый рок
Тебя не первого втолкнул
в сырой острог.
Дверь замурована.
Но под покровом тьмы
Нащупай лестницу -
не ввысь, но вглубь тюрьмы.
Сквозь толщу мокрых стен,
сквозь крепостной редут
На берег ветреный
ступени приведут.
Там волны вольные -
отчаль же, правь, спеши!
И кто найдет тебя
в морях твоей души?..
Владимирская тюрьма, "камера академиков" - так называли в тюрьме то место, где являлась на Свет "Роза Мира" - книга, которую он сам считал главным трудом своей жизни... По свидетельству одного из товарищей по неволе, человека научного склада ума, Андреев не придумывал её, а "едва-едва успевал записывать то, что будто бы ему кто-то говорил"... Тюрьма - полторы тысячи ночей без сна, в объятиях духовидения позволили появится образам Духа и сформировать систему "Розы Мира" - почти буквально продиктованной ему вестниками духа, коих он воспринимал духовным слухом...
Милый друг мой, не жалей о старом,
Ведь в тысячелетней глубине
Зрело то, что грозовым пожаром
В эти дни проходит по стране.
Вечно то лишь, что нерукотворно.
Смерть - права, ликуя и губя:
Смерть есть долг несовершенной формы,
Не сумевшей выковать себя...
Он был освобождён во времена "Хрущёвской оттепели" в состоянии безнадёжном после инфаркта, и заканчивал свой труд золотой осенью, существуя и после тюрьмы буквально милостью Божией - помощью друзей и хороших знакомых...
Мне радостно обнять чеканкой строк,
Как влагу жизни - кубком пира,
Единство цели, множество дорог
В живом многообразье мира.
И я люблю - в передрассветный миг
Чистейшую, простую негу:
Поднять глаза от этих мудрых книг
К горящему звездами небу.
Как радостно вот эту весть вдохнуть -
Что по мерцающему своду
Неповторимый уготован путь
Звезде, - цветку, - душе, - народу...
Да, одно лишь сокровище есть
У поэта и у человека:
Белой шпагой скрестить свою честь
С черным дулом бесчестного века.
Статьи / Даниил Леонидович Андреев. Художнику духа и сердца...
