От берегов, что с малых годов
Сердцу навеки милы,
В синие дали друзья отплывали
На кораблях белокрылых
Как рыцари смелые в бой уходили,
Крест подняв над собою.
Любимые книги мечом служили,
Горящее сердце – бронею.
Слезы глотая, корабль направляли
Прочь от прибрежных скал.
Добро творить и правду любить
Каждый в душе желал.
Чтоб свет любви зажечь над землею,
Чтоб реяло истины знамя –
В путь отправлялись, влекомы волною
И белыми парусами.
Долог путь их, нелегко будет
- Чистым, неискушенным –
Главы не склонить и душой не скривить
Пред королевским троном,
В суровом бою за мечту за мечту свою
Должную славу стяжать,
Мудрость обресть, приумножить честь
И душу не проиграть.
Но в испытаниях, что на пути
Перенести придется
Руки сильней, и сильней в груди
Верное сердце бьется.
И если буря нагонит страх,
Тревогу трубя в снастях –
Лишь быстрей летит отважный курраг
С крестами на парусах.
кельтские миссионеры в средневековой европе
ЗАПОВЕДНИК НА КРАЮ ЗЕМЛИ
После грозы
К концу 6 столетия непрекращающиеся войны, перекроившие карту Европы, слегка поутихли. Германские племена отвоевали себе земли каждый понемногу: вестготы утвердились на Пиренеях в Испании, франки – в Галлии и на восточном берегу Рейна, лангобарды – на севере Италии, англы и саксы – на юго-востоке Британии. К востоку от франков лежали земли варваров-язычников: баваров, алеманнов, тюрингов, саксов, ютов, фризов. Еще дальше хозяйничали славянские племена. На востоке же Византия прекратила попытки вернуть земли, принадлежащие когда-то Риму, ограничившись несколькими областями в Италии, которых все равно вскоре лишится. Великое переселение народов было практически завершено. Даже викинги, которые будут держать Европу в страхе два с лишним века, не смогут изменить сложившегося порядка.
Утвердились и границы христианского мира – Италия, Испания, Британия, Галлия и Британия с Ирландией. Толерантность последних завоевателей Западной Империи Одоакра и Теодориха дали Риму и близлежащим областям стать оплотом ортодоксального христианства, духовности и образования на итальянских землях, возвысив папский престол и положив начало объединению епископатов Западной церкви. Франки, завоевав Галлию, приняли религию покоренных земель – ортодоксальное христианство, тем самым связав себя с Римом (пусть и формально). Зато итальянские лангобарды и испанские вестготы были арианами. Арианская ересь умаляла божественность Христа по сравнению в ортодоксальной Троицей. Еретиков в церкви не жаловали. Исключения, конечно, бывали – например, лангобардский король Ротари, давший свободу исповедания ортодоксам и вообще старавшийся жить согласно заповедям, которые исповедовал. Хоть он и был арианином, но ортодоксы считали его «своим», и появилась даже легенда о воре, осквернившим гробницу короля. Ему потом явился Бог и сказал, что грех осквернять могилу такого человека: «Хоть его вера была ложной, однако он вверял себя Мне». Однако этот случай являет собой скорее исключение, чем правило и светлым пятном смотрится на фоне религиозных ссор – примерно так же, как свидетельства Беды Достопочтенного о мирной унии Ирландии с Римом смотрятся белой вороной на фоне последующих крестовых походов, альбигойских войн и инквизиции.
Варварские короли (как ортодоксы-франки, так и ариане) тоже мало думали о дружбе с инакомыслящими соседями и старались вести диалог с окружающими странами исключительно языком оружия (исключение составил Теодорих Великий, но его планам не суждено было сбыться). Последующее принятие лангобардами ортодоксального христианства положения не изменил. Поэтому отношения между арианскими и ортодоксально-христианскими странами в Западной Европе ограничивались войнами. В свою очередь церковь в Византии, хоть и не находилась в горячей точке, де-факто подчинялась императору и его политике и вдобавок была раздираема богословскими спорами, благодаря чему не могла вести плодотворный диалог с западными братьями по вере. Поэтому папский Рим и земли франков были единственным оплотом христианства в западной Европе.
Важно понимать, что Рим тех времен был вовсе не тем могучим Римом, перед которым склоняли головы короли и императоры, а Папа вовсе не претендовал на верховную власть над светскими владыками. Лежавшей в руинах бывшей столице Империи было далеко до всемогущего Рима Высокого Средневековья. Инквизиция появилась в середине 13 века, споры из-за верховенства власти начались в 11 веке, да и грехи, заставившие гуманистов и реформаторов заклеймить Вечный Город престолом Сатаны, появились в среде римского духовенства много позднее. Рим Темных Веков страдал от непрекращающихся притеснений со стороны как лангобардов, так и Византии, а потому шаткое благополучие местной церкви было под постоянной угрозой падения. Лангобарды, хоть и приняли в большинстве своем христианство ортодоксального толка, но отношение их королей к папскому государству от этого не поменялось. Будучи сильной духовной и образовательной базой, папские земли тем не менее были слабы в отношении военно-политическом. Поэтому римские библиотеки и церкви вкупе с учеными и священниками могли в любой момент погибнуть в огне лангобардских нашествий, сведя к нулю все труды прошедших лет.
Не лучше дела обстояли и с франками. Королевства, сильные в военно-политическом отношении, были слабы в отношении религиозности и благочестия, а догматически правильная церковь проигрывала там, где дело касалось христианской морали и добродетели. После смерти Хлодвига его королевство разделилось на четыре области – Нейстрию (северо-запад), Австразию (северо-восток), Бургундию (юго-восток) и Аквитанию (юго-запад). Понятно, что эти соседи использовали любой предлог, чтобы выступить войной друг против друга. Кроме того, франкские короли никогда не отличались добрыми нравами – любили погулять по лупанариям (так в старину называли публичные дома), с неугодными подданными расправлялись жестоко. В этом они, может быть, мало отличались от своих венценосных коллег других стран и эпох, но особенность франкского государства состояла в том, что Хлодвиг, приняв ортодоксальное христианство, тесно связал судьбы духовенства и политики. Епископ крестил короля, а король обязался всеми силами помогать церкви – способствовать ее процветанию и бороться с ее врагами (язычниками и еретиками).
К делу он подошел добросовестно, с чисто варварской грубостью. Еще когда епископ св. Ремигий проповедовал ему Евангелие и дошел до крестной смерти Христа, король закричал: «Да если бы я со своими франками был там, я не дал бы Его в обиду»! Ремигий был тронут этим порывом и счел его веру искренней. Вскоре король крестился, а епископ напутствовал его словами: «Сожги то, чему поклонялся и поклонился тому, что сжигал». К сожалению, Хлодвиг выполнил этот завет несколько односторонне. Церкви он сжигать перестал, но дальше внешней формы дело, похоже, не пошло.
Ревность короля в делах веры христианской хорошо показывает ставшая притчей во языцех история с Суассонской чашей. Во время одной из войн город Суассон был в руках врагов Хлодвига. Он шел на него войной, а епископ попросил его вернуть из города захваченную чашу для причастия. Тот клятвенно пообещал принести епископу этот трофей, и после удачной победы, когда начался дележ добычи, король попросил воинов дать ему эту чашу прежде, чем начнут делить все остальное. Никто особенно не возражал, но один ратник возмутился против нарушения священных обычаев древности. Король уговаривал его, но тот стоял на своем. В конце концов он с размаху опустил на чашу свой боевой топор – мол, ни нашим, ни вашим. Король проглотил обиду, но через несколько дней зарубил обидчика прямо перед строем, сказав при этом: «именно так ты поступил и с чашей в Суассоне».
Реакция епископа на этот эксцесс неизвестна, но предсказуема. Дружба королей и епископов требовала компромиссов с обеих сторон. И поскольку сила была на стороне короля и знати, духовенству приходилось поступаться своими интересами намного чаще, смотря сквозь пальцы на грехи власть имущих. Более того, епископа ставил король или любой другой местный властитель, и как следствие на церковных кафедрах оказывались люди, далекие от религии, а то и вовсе неверующие. В сан подчас возводили даже покоренных недругов, дабы отвратить тех от политической деятельности. Как следствие, служители церкви редко жили в соответствии с заповедями Божьими, будучи по сути дела, неверующими чиновниками короля. Обычным делом были епископы, содержащие по несколько наложниц и ходившие в военные походы, чтобы вернуться с богатой добычей. В порядке вещей были и церковные интриги, эдакие дворцовые заговоры с целью сместить неугодного епископа и захватить хлебное место. Впрочем, даже тогда в галльской церкви было немало достойных служителей Божьих, но таковых было слишком мало, чтобы как-то влиять на ситуацию, да и у тех, что были, не хватало для этого ни смелости, ни силы воли, ни поддержки собратьев (без которой реформатор быстро превратился бы в мученика).
Вместе с тем, географическое положение франкских земель делало их чрезвычайно важными в стратегическом отношении. Галлия находилась на перекрестке Европы – через нее проходили дороги и в Испанию, и в Италию, и в земли восточных германцев, и в Британию. Через земли франков держали путь миссионеры к англосаксам и германцам, и через земли франков англосаксонские и ирландские клирики шли в Рим. Кроме того, только франки всегда могли защитить Рим от внезапного нашествия лангобардов или византийцев. Поэтому возможный союз Папского Рима и Галлии был бы вполне уместен. У франков была сила, и Рима – духовность и грамотность (хотя и сильно подточенные постоянными войнами). Однако покамест последние не принимали помощь первых и сами не спешили защищать их.
Окруженная язычниками и враждебными арианами, церковь стояла на краю пропасти. Чтобы выжить, ей необходим был сильный нравственный и научный стимул, который в свою очередь повлек за собой просветление на церковно-политическом фронте. Ни франки, ни Рим не обладал для этого достаточными ресурсами.
Тем не менее, помощь пришла, и христианская церковь смогла воскреснуть из мертвых, став великой силой, могущей не только обратить ко Христу тысячи душ в странах, бывших некогда языческими и варварскими, но и дать европейским землям мощный творческий толчок, приведший к культурному расцвету в Западной Европе. Пришла эта помощь с двух островов, приютившимся на самом краю тогдашнего мира – Британии и Ирландии.
Это маленький заповедник практически не пострадал от Великого Переселения – германцы завоевали Британию только один раз и то не полностью – около 516 года они были остановлены местным героем Амвросием (или Арторием), оставшимся в памяти бриттов как король Артур. Зато Ирландия как была, так и оставалась в руках кельтов-скоттов. Поэтому церковь на этих землях развивалась практически без помех, а вместе с духовностью поднималась и грамотность. Нашествия варваров на Галлию вынуждали тамошних ученых срываться с родных мест и искать пристанища за морем, где жизнь была поспокойнее и научные достижения могли бы пригодиться, Ирландия же от этого только выигрывала. К 6 веку остров был покрыт монастырями и церквями, а ирландские монахи заселили все окрестные острова и обратили в христианство шотландских пиктов.
Кельтские монастыри отличались от обычных римских и греческих по нескольким пунктам. Во-первых, это свои уникальные традиции и особенности аскезы. Ирландские монахи сумели избежать крайностей своих собратьев Сирии и Египта. Самобичевание, вериги и сидения на столпе, столь характерные для пустынь Азии и Африки никогда не были распространены на зеленых островах. Кельтский аскетизм был очень практичным, не мешал монахам ни путешествовать, ни проповедовать, и обычно ограничивался кратковременными постами, простотой в пище и ночными бдениями. Зато когда папа Григорий Великий стал организовывать монастыри по уставу св. Бенедикта и, как следствие, пресекать всякие тенденции к аскетическим подвигам, кельтские монахи оказались на порядок строже бенедиктинских..
Во-вторых, кельтские монастыри воплотили в себе несбывшуюся мечту просвещенных римлян вроде Кассиодора – совместить труд и молитву, подвиги монашеские с подвигами научными. При каждом монастыре в Ирландии была библиотека и скрипторий, где переписывались книги. При этом кельтские книгочеи были гораздо терпимее к языческой культуре, нежели их римские коллеги. Причина вполне объяснима – они никогда не сталкивались с оппозицией со стороны языческих богов. Греческая философия и мифология в Ирландии никогда не противопоставлялась христианству, поскольку проникла туда намного позже святого Патрика. Сократ и Аристотель никогда не противопоставлялись Христу, ибо о них узнали гораздо позже, притом узнали через христианских ученых, которые толковали их идеи в чисто христианском духе. Если для Августина, боровшегося с языческим мышлением, Зевс и Геракл были представителями вражеского лагеря, то для кельтов они были всего лишь героями древних сказаний, которых было нечего бояться. Схожим образом дела обстояли с латынью – на континенте классическая, литературная латынь быстро опустилась и упростилась под влиянием вульгарной, разговорной латыни (сам Григорий Великий намеренно упрощал речевые обороты, дабы быть более понятным для простого люда). Зато для ирландцев разговорной латыни вовсе не существовало, и грамматику со словарем нового языка они составляли исключительно из Библии, отцов церкви и античных философов. Примерно так же обстояло дело и с греческим. С одной стороны, такой подход служил залогом появления в местной латыни совершенно немыслимых оборотов и слов (из-за чего ученые говорят о так называемой «»ирландо-латыни», а переводчику порой так трудно переводить кельтские гимны), с другой – сводил на нет влияние жаргона и просторечия, характерных для вульгарной латыни и гарантировал сохранение латыни «высокой», годной и для стихотворений, и для научных трактатов, а значит – гарантировало развитие наук.
А к началу 7 века в христианство были обращены почти все англы и саксы, захватившие юго-восточную часть Британии. Сильное влияние кельтских миссионеров и активная поддержка властей привели к тому, что церковь на англосаксонских землях быстро выросла и укрепилась. Уния 664 года, когда кельтские миссионеры в Нортумбрии согласились принять римские обычаи, способствовала укреплению отношений между кельтскими и англосаксонскими монастырями и в результате Британские острова (Британия и Ирландия) стали сильной научной и миссионерской базой, способной дать новые силы пробуждающейся континентальной Европе.
Вслед за героями сказок
Современному исследователю нелегко понять, почему монахи и ученые из кельтских стран (а ведь Ирландия долго оставалась «вещью в себе», будучи отчужденной от остального мира) вдруг решили пуститься в столь далекие и опасные странствия? Почему скотты, так любящие свою родину и так гордящиеся ей, пожелали оставить ее ради неведомых земель? Парадоксально, но именно святой Колумба, стяжавший славу вдали от Ирландии, написал столько проникновенных элегий об утраченной родине. Его, в принципе, понять можно – он оставил Изумрудный остров не по своей воле и потому имел полное право тосковать по «отчизне милой, навек оставленной». Но ведь не все же монахи, отчалившие от родных берегов в 7-11 столетиях были изгнанниками!
Можно, конечно, указать на неспокойное положение на ирландских землях, но набеги викингов начались только в конце 8 века, а систематический характер приняли только в середине девятого. Начало же путешествий ирландских миссионеров приходится на середину шестого века, когда ни один завоеватель не ступал на ирландскую землю, а внутренние распри местных королей никак не вредили состоянию церкви – трогать монастыри никто и не думал ибо ссора с монахами была чревата наказанием свыше (примером может служить легенда о короле Суибне, которого Бог наказал безумием за неуважение к церкви). Иными словами, для монахов в Ирландии и Шотландии был сущий рай. И, тем не менее, из этого рая монахи всячески стремились сбежать – заселяли пустынные острова к северу и северо-западу от британских островов или отправлялись на континент. Религиозное рвение? Но почему он в такой мере проявился только лишь на землях скоттов?
Как и в случае, со средневековой Европой, помощь приходит оттуда, откуда ее ждали меньше всего: помочь объяснить парадокс ирландских миссионеров могут ирландские сказки, а именно – сказания о морских путешествиях в неведомые страны. Это саги о Бране и Маэль-Дуйне, о Кормаке и Кухулине, Кондле и Оссиане[1]. Наконец, многое может рассказать и знаменитое «Плавание св. Брендана» - эта «монашеская Одиссея» Средневековья, как называют ее западные филологи. Во всех этих историях герой отправляется в неведомые земли, граничащие со сказочным миром. Естественно, что отважные путешественники были в чести у всех народов. У вавилонян героем-путешественником был Гильгамеш, «все видавший», у греков – Одиссей и аргонавты, у римлян – Эней, а у викингов далекие походы были в порядке вещей (Эрик Рыжий и его дети добрались до Северной Америки, конунг Рюрик вокняжился в Киеве, а его дружинники Аскольд, Дир и позже Олег – ходили на Константинополь), и почти о каждом походе слагались саги. Однако ирландские герои отличаются от своих иностранных коллег прежде всего своими мотивами. В ирландских сказаниях герой чаще всего пускается в плавание из чистого интереса. Бран в «Плавании Брана» слышит дивную музыку, которая увлекает его за море, а святой Брендан просто желает повидать страну, обетованную святым, о которой говорит ему духовный наставник. Короля Кормака языческий бог завлекает в сказочную страну всеми возможными средствами только лишь для того, чтобы он повидал этот чудный край. Бывает, правда, что герой преследует и другие интересы (Оссиан полюбил фею, Кухулина боги позвали на помощь, а Маэль-Дуйн желает отомстить за отца), однако всякий раз путешествие превращается в самоцель, а первоначальные намерения путешественника уходят на второй план. Да и сосватавшие эльфийку герои не приводят ее домой, а предпочитают остаться навеки в сказочной стране.
У других народов герои наоборот, пускаются в путь либо по принуждению, либо для достижения цели – принцессы или сокровищ. Так Гильгамеш хотел спасти друга, викинги – награбить побольше, Язон исполнял поручение царя, Эней спасался от врагов, а Одиссей вообще плыл домой, вот только плыть пришлось окольными путями. В любом случае, все они при первой же возможности вернулись к привычному, оседлому образу жизни, далекому от романтики и приключений. Исключение могут составить рыцарские романы и волшебные сказки позднейших времен, но все они черпали вдохновение у кельтских легенд, а большинство прямо с них и списаны.
Иначе говоря, «муза дальних странствий» всегда жила в склонном к романтизму сердце кельта, и далекое путешествие было привлекательным само по себе – нужен был только повод, чтобы последовать путем сказочных героев. Правда, человеку, обремененному семьей или королевской службой было не до дальних плаваний, но было в Ирландии целое сословие людей, не связанных с насиженными местами ни клятвой верности, ни какими-либо другими узами. Речь идет о монахах – людях, отказавшихся от благ мира сего ради служения Богу, этих вечных добровольцах Царства Божьего, готовых идти на край света ради идеи.
Под знаменами Бога и церкви
Идея монашества всегда играла важную роль в христианстве, а в Средние Века на монахах держалась практически вся церковь. Из этого сословия вышли чуть ли не все ученые и миссионеры той эпохи – вплоть до эпохи Ренессанса. Невозможно понять дух средневековья, не поняв сути монашества, причин, которые заставляли людей принимать монашеские обеты и той непонятной прелести такого образа жизни.
Целью монаха было угодить Богу, а средством – строгая аскетическая жизнь, неотъемлемой частью которой было чтение, размышление о Боге, пение псалмов, делание добра ближним. Впрочем, отшельники при отсутствии ближних могли ограничиться первой частью. Желающий принять монашеские обеты человек давал обеты безбрачия, послушания и бедности. Тем самым он отказывался от благ мира, оставляя за собой только лишь самое необходимое, и вел созерцательный образ жизни, предаваясь размышлениям и посильному труду. Не будучи связан обычными заботами бренной жизни, монах был свободен для дел духовных. Под богоугодными же занятиями могло подразумеваться что угодно: и длительные посты, и всенощные молитвы, и проповедь в церкви и на улицах, и переписывание книг, и изучение богословия или философии, и даже занятия искусством. Естественно, созерцание красот Божьего творения также являлось делом весьма богоугодным, поскольку наталкивало на благочестивые размышления. Знаменательно, что первые восхваления природы появились именно в монашеской среде:
В рассветный час хвалу от нас
Прими, Господь, что дарит свет.
Из кельи ночь уходит прочь.
Заре багряной – мой привет!
О солнца славная сестра!
О дочь младая тьмы ночной!
Всегда светла, всегда мила,
Служебник озаряешь мой.
В окно тайком ты входишь в дом
И шепчешь на ухо: Не спи!
Но в дверь тебя впускаю я.
Войди же! Здесь желанна ты[2].
Увлечения отрекшихся от благ мира сего рабов Божьих были весьма разнообразны. Как ни странно, именно в монастырях записывались и сохранялись языческие предания и мифы, произведения античных поэтов и философов, а позже – и рыцарские романы, и разухабистые студенческие вирши, и лирические песни, впоследствии перенятые трубадурами. Монахами писались первые в Средневековой Европе труды по географии, медицине, биологии. А монастырское пиво до сих пор считается одним из лучших в мире – недаром Мартин Лютер занимался пивоварением даже после того, как сделал Реформацию.
Отказавшись от брака, монахи не разучились ценить красоту и рыцарство. Отрекшись от земных благ, они сохранили радость жизни. А связав себя обетом послушания, они оставили в душе место для свободы духа и мысли. Посвятив себя Богу, рабы Божьи не забыли и о земной стороне бытия. Сковав себя тяжелыми веригами, они оставили отдушину для человеческих чувств и устремлений. Наверное, поэтому ряды пустынников ранней церкви, православных иноков, католических бенедиктинцев, францисканцев, доминиканцев и иезуитов никогда не редели, и монашество процветает даже в двадцать первом веке.
При всех своих неудобствах подобный образ жизни далек от садомазохизма (что бы там ни говорили современные фрейдисты), но напротив, сам по себе обладает необъяснимой прелестью, привлекая людей, далеких от религии – не случайно в двадцатом веке вошли в моду туризм, кругосветные путешествия на яхтах-одиночках или добровольные робинзонады на необитаемом острове вдали от цивилизации. Отказаться от привычных удобств ради высокой идеи, бросить перчатку повседневной рутине, подняться над обыденностью и посвятить себя чему-то более важному или хотя бы более интересному, нежели обычные жизненные запросы – такие мотивы не могут не придать романтического блеска монашеской жизни:
Раскрыта книга предо мной,
Вокруг шумит зеленый лес.
Деревья высятся стеной
Касаясь кронами небес.
И гомон птиц над головой
Разносится по всей земле.
Так сладок труд в тени лесной!
Бог благ воистину ко мне!
Если прибавить к этому чисто религиозное желание сделать угодный Богу поступок, то удел монаха окажется привлекательным вдвойне. А если учесть, что среди монахов было немало ученых, людей творческого склада ума и, как следствие, трудоголиков и ценителей мелких радостей жизни, то совершенно не удивляет, что до нас дошло столько гэльских стихотворений, прославляющих монашескую жизнь.
Жизнь монаха была сама по себе сродни приключению – она была и необычна, и нелегка, и требовала напряжения душевных и умственных сил. Но вместе с тем, монах не был привязан к одному месту и потому услышь он за спиной дивную музыку, подобно легендарному Брану – и ничто не мешало ему отправиться вслед за мечтой. Знаменательно, что из всех ирландских путешественников самым «легким на подъем» оказался святой Брендан и его спутники.
Монашеская жизнь была в глазах ирландцев наилучшим приключением, а жизнь странствующего монаха была привлекательной вдвойне. Поэтому нетрудно понять, почему через сто с лишним лет после того, как святой Патрик, британо-римлянин по национальности, отправился с континента на Изумрудный остров, множество святых рожденных на острове, устремились в обратном направлении, но со схожими целями, наводнив Европу и преобразовав лик западной Церкви.
* * *
Впрочем, говоря об ирландских монахах, отправлявшихся в путешествия на европейский континент, правильнее говорить скорее о кельтском странничестве, нежели о кельтском миссионерстве.
Подобно тому, как герои сказок шли куда глаза глядят, не представляя ясно, какую цель преследуют, скотты также не ставили в своих странствиях конкретной цели. Они могли удалиться в безлюдные леса, чтобы предаться молитвам и чтению Писания, могли отчалить на утлом курраге от родных берегов и отправиться куда глаза глядят, доверившись ветрам и течениям. В случае, если их прибивало к какой-то земле, они основывали там монастырь. А могли просто переселиться в соседнюю страну и вести там благочестивую жизнь. Это называлось у них «странничество Христа ради» - peregrinatio pro Christi. Не имея конкретной цели, такое странничество не стесняло ирландского монаха, давало ему простор для действий, однако в то же время делало его несколько менее эффективным в качестве проповедника по сравнению с миссионером «классического» типа. Впрочем, и таких миссионеров среди кельтов было немало: с конкретной целью отправлялись в путь святые Патрик, Колумба или Айдан.
Зато своим примером кельты заражали ближайших соседей и духовных подопечных – англосаксов. Обучаясь в ирландских или шотландских монастырях, английские и саксонские дворяне и клирики, проникались идеей служения Богу в странничестве, однако подходили к делу с чисто германской прагматичностью: ставили себе конкретную цель и не успокаивались, пока не достигали ее. Труд таких перегринов был полезен вдвойне, и с кельтской церковью непосредственно связаны двое странников из англосаксонского Семицарствия служили на европейском континенте – это Бонифаций и Алкуин (Альбин). Несмотря на то, что генетически этих двух рабов Божьих нельзя отнести к кельтской церкви, тем не менее, тесная связь и общность традиций церквей в землях скоттов и англосаксов не позволяет разорвать надвое этот удивительный цветник духовности – во всяком случае, до прихода викингов.
| |
|
Христианское творчество / Заславский Виктор Александрович / Кельтские миссионеры в средневековой Европе. Часть 1
