Глава третья, в которой находится место для воспоминаний о прошлом, размышлений о том, как нужно ценить настоящее и ветреных дней на море
Во двор школы вбежала и налетела с разбега на вышедшего ей навстречу Мак Кехта девушка, подобная солнечному лучу, с тем только, что луч нельзя ухватить, а эту девушку доктор Мак Кехт долго и крепко обнимал. Это приехала его дочь Аирмед…
- Погодите, может быть, еще Рианнон и не примет вашего предложения, - успокаивающе сказал святой Коллен.
- Вы думаете? - с надеждой спросил Мак Кехт, для которого счастье Рианнон было превыше всего….
А.А. Коростелева «Школа в Кармартене»
- Отец, как ты думаешь, почему дядя Феликс нас позвал, да еще так спешно, что даже гонцов прислал за нами? – спросила Аэлинн, когда городские ворота открылись перед ними.
Город у моря, которым еще при короле Круниславе начал управлять двоюродный брат Иордана, медленно просыпался. Декабрьское утро было прохладным и серым. С залива тянуло сыростью и солью. Аэлинн вдруг подумала, что море не нравится ей больше обычного: любить его она так и не научилась, хотя бывала здесь в гостях у дяди каждое лето.
- Не знаю, дитя мое, - Иордан поежился от холодного зимнего ветра и ободряюще улыбнулся дочери, пытаясь скрыть тревогу, поведение брата давно уже казалось ему странным.
Еще в сентябре Феликс упросил прислать ему Милана, надеясь, что тот поможет ему справиться с морскими разбойниками, давно уже по осени нападавшими на приморские города. Петр, скрепя сердце, отпустил Милана, и тот сначала писал, хотя и редко, а потом перестал и вовсе, и даже Феликс не упоминал о нем в письмах, хотя все знали, что он поставил Милана во главе городских войск.
И вот наступила зима, а от Милана не было никаких известий, и Аэлинн не находила себе места от тревоги… Петр ворчал, что больше никогда, никуда и ни к кому не отпустит Милана, а Феликс продолжал играть в молчанку.
- Он нас не встречает, - прошептала Аэлинн, без толку всматриваясь в лица редких прохожих, попадавшихся им по пути к дому градоначальника.
- Он нас не встречает, - сказала она, когда копыта лошадей застучали по мощеной камнем улице Книжников, которая выходила на площадь перед домом ее дяди. А тот уже сам стоял на пороге. День был настолько тусклым, что даже его огненно-рыжие казались не такими яркими. Феликс откинул назад полы темно-синего, без всяких украшений плаща и шагнул к гостям.
- Здравствуй! Что за тайны, кузен? – Иордан крепко обнял брата и удивленно вгляделся в его усталое лицо.
- Надеюсь, что ты здоров, и в городе все благополучно, - Аэлинн, привстав на цыпочки, подставила дяде щеку для поцелуя.
- Как ты похорошела, племянница, совсем уже невеста, - Феликс улыбнулся и вздохнул, увидев, что Аэлинн, закусив губу, смахивает слезы. «Он нас не встречает», - внутри у нее все дрожало. «Что, что с ним?!!»
- Да, дома все хорошо, идемте, вам надо отдохнуть и согреться. Вечером нам предстоит серьезный разговор, - сказал градоначальник, делая вид, что не замечает вопросительного взгляда брата. – Нечего нам тут стоять на таком ветру!
Весь день Аэлинн безуспешно пыталась выведать у дяди, что же случилось с Миланом. От разговора с братом Феликс тоже старательно уходил, повторяя «обо всем – вечером, вечером, отдыхайте». Иордан с дочерью подумали, что отдых получается сомнительный, но оба промолчали. Часу в четвертом Феликс вдруг предложил племяннице:
- Не хочешь съездить на остров Ясный, увидеть храм с древними фресками? Побудешь там на вечерней службе и вернешься как раз к ужину. Плыть туда всего четверть часа, а море сейчас спокойное.
Он оказался прав, был штиль, и Аэлинн даже не успела замерзнуть. Сидя на корме лодки, она смотрела на приближающийся берег острова. На высоком янтарном из-за песка берегу стоял какой-то человек в сером плаще, еще казавшийся издалека очень маленьким.
И вдруг он бросился бежать и скрылся среди зарослей ивняка. Едва лодка ткнулась носом в берег, Аэлинн как во сне увидела, что Милан сбегает вниз по крутой тропке.
- Наконец-то! – он помог ей выбраться из лодки, и, обняв, закружил.
- Слава Богу, ты жив! – Аэлинн высвободилась из его объятий и пытливо вгляделась в лицо любимого. Да, его синие глаза сияли по-прежнему, но было видно, как он устал…
Вспомнив о том воине, что привез ее, она повернулась и увидела, что тот только широко улыбается:
- Здесь его тоже полюбили, как и тебя, госпожа, и видеть вас обоих счастливыми – радость для нас.
- Спасибо, что привез меня, мы так быстро доплыли, - поблагодарила Аэлинн.
- Герман, вечером я сам отвезу госпожу Аэлинн в город, - кивнул воину Милан и оттолкнул лодку от берега.
- Почему от тебя не было вестей так долго? – спросила Аэлинн, когда они стали подниматься по крутому берегу.
- Прости, не мог. Не беспокойся, со мной все в порядке. После того, как здесь… все закончилось, я недели три провалялся в беспамятстве в горячке, а когда пришел в себя и попросил твоего дядю отправить тебе весточку, оказалось, что вы уже выехали сюда.
- Рана была серьезная? – с тревогой спросила Аэлинн, стараясь не поскользнуться и не споткнуться о корни, хотя Милан вел ее осторожно и крепко держал за руку.
- Со мной все в порядке, душа моя, - ушел от ответа Милан. – Идем! По дороге в храм я покажу тебе остров, здесь очень красиво.
- Ты живешь здесь?
- Ну, да, - невесело усмехнулся Милан, - можно так сказать, бываю… Жаль, ты не видела, какой здесь сад! По осени я еще застал море астр и целую поляну безвременников, тебе бы понравилось. – Он помог Аэлинн забраться на крутой пригорок и оглянулся на море:
- Знаешь, старожилы говорят, что можно привыкнуть слышать его постоянный шум.
- Не знаю, - Аэлинн вздрогнула, передернув плечами, как от холода, - если прожить тут лет десять, наверное, можно. Мне бы не хотелось здесь остаться, хотя здесь очень красиво.
- Надеюсь, нам и не придется, - улыбнулся Милан. – Твой дядя обещал отпустить меня в начале января. Мне совестно, что я оставил горы так надолго…
- Ты же помогаешь здесь, - попыталась успокоить его Аэлинн, - Петр это понимает. И я тоже, - тихо добавила она. – О, смотри, белые синицы! – и она с восторженным возгласом бросилась вперед, увидев на кустах боярышника стайку веселых гаечек. – Мои любимые!
Потревоженные птицы мигом разлетелись, но Аэлинн все равно была довольна. – Один раз я видела их на нашей яблоне, близко-близко! Осенью они от нас улетают, и когда я была маленькая, мама всегда говорила, что они зимуют там, где есть «приют для белых синиц».
- Наверное, это здесь. А вот в этом доме живу я. Подожди немного, я возьму мед, который прислал твой дядя. Угостим отца Антония. Я мигом.
Пока Милан искал мед, Аэлинн с любопытством обошла сад, хотя все кусты и клумбы были под снегом, а дорожки, судя по всему, Милану расчищать было особо некогда. Больше всего ей понравилось у ручья, к которому вели широкие деревянные ступени. На мостках сидел, распахнув крылья, деревянный сокол, державший в клюве затейливый фонарь. Залюбовавшись разноцветными стеклами и любопытствуя, что написано на его ободке, Аэлинн сняла фонарик и присела на корточки, держась за деревянные поручни.
«Вечность и любовь, моя горлинка, так похожи… Крылатое счастье июля – ставить свечи, растить цветы… Словно слышу голос отца: «Меч на поясе, а вооружиться щитом молитвы ты не забыл?... Там, на небесных дорогах, мы не расстанемся…»
- Вот ты где, - Милан легко сбежал вниз и подал Аэлинн руку. – Идем, звезда моя, мы как раз успеем.
- Сейчас ужинать, греться и потом поговорим, - с такими словами встретил племянницу и Милана, когда они после вечерни вернулись в город.
- Дядя, я уже начинаю тревожиться? Что-нибудь случилось? - спросила Аэлинн, которой хотелось узнать, в чем же дело. – Что с Миланом, он мне уже рассказал. Ты хотел о нем поговорить?
- А других поводов и быть не может? – рассмеялся Феликс, - нет, дитя мое, у меня есть важное дело, и касается оно тебя. Но обо всем после.
- Наконец мы в тишине и можем спокойно поговорить, - Феликс закрыл тяжелые дубовые ставни на огромном, выходившем на море окне в своем кабинете и внимательно вгляделся в лица родных. Иордан был спокоен, Аэлинн, пытаясь унять дрожь в пальцах, судорожно сжимала резные подлокотники… Скромно сидевший с краю стола Милан напоминал натянутую струну. Сердце подсказывало ему, что ничего радостного они не услышат.
- Как вы все знаете, у нас на Мысу Бурь есть маяк, жить в котором постоянно никто не хочет… - Феликс выразительно посмотрел на племянницу, на лице которой ясно читалось: «я это так понимаю!» и тяжело вздохнул. - И каждые три месяца мы бросаем жребий, кому следующему там жить. В этот раз дошла очередь до нашей семьи и Аэлинн придется пробыть там с января по апрель.
- Господин мой, как это? Ты отпустишь ее так далеко, на три месяца, в холод?! – возмутился Милан. - Я знаю ваши правила, хранителя маяка навещать запрещено. Ты понимаешь, каково ей там будет?! Пошли меня вместо нее! Прошу тебя!
- Нет, закон есть закон. Она поедет туда.
- Пошли меня, - Милан наклонился над столом, глаза его сузились, пальцы, сжимавшие край столешницы, побелели. Феликс выдержал суровый, твердый взгляд и покачал головой:
- Не думаю, что тебе это пригодится, мальчик мой, но запомни: любой правитель должен сам прежде всего исполнять закон.
Милан, сосредоточенно глядя куда-то вдаль, молча откинулся на спинку кресла, скрестив руки на груди. Его лицо, казалось, окаменело, губы были плотно сжаты.
- Очень хорошо, что ты умеешь обуздывать горячность и справляться со своим характером, - заметил Феликс, внимательно наблюдая за молодым человеком.
- У Милана прекрасный характер, - с обидой сказала Аэлинн, которая видела, что Милан, совладав с собой, уже смотрит на нее с такой жалостью и нежностью, что слезы наворачивались на глаза. – Я не встречала никого добрее и благороднее!
- Да я и не спорю, - развел руками Феликс, - но будет еще лучше, если он научится держать себя в руках. Итак, племянница, мы будем ждать тебя в начале зимы.
Аэлинн прожила на маяке уже три месяца, а привыкнуть так и не смогла. В чем было дело, она не понимала, то ли в отсутствии гор, то ли в ветрах, пронизывавших до костей, то ли в крадущемся и в ту же минуту обрушивающемся с диким грохотом шуме моря.
В деревню, отделенную от маяка невысокими соснами, к которым она сразу прониклась нежной жалостью из-за их изогнутых ветвей, Аэлинн старалась ходить как можно реже. Там ее не любили, это чувствовалось в каждом взгляде. Как ни старалась, объяснить это Аэлинн не могла. Ведь нельзя же неприязненно коситься на человека всего лишь из-за того, что у него нос с горбинкой, иной выговор, и носит он длинный плащ с капюшоном, а не шляпу и вязаную накидку до колен?!.
Особенно не нравилась она хозяину лавки. Он смотрел на нее с таким недоверием, словно Аэлинн собиралась украсть у него всю вяленую треску, но ей никак не удавалось осуществить это грандиозное намерение, все кто-нибудь да помешает. Даже когда она приходила получить письма из дома, хозяин лавки отдавал ей свитки с неохотой, всем своим видом показывая, что не одобряет, когда почем зря переводят столько бумаги.
Еще ни разу в жизни Аэлинн не чувствовала себя столь чужой. Иногда в той же самой лавке ей могли не продать хлеб или молоко просто потому, что она приехала издалека… Она знала, что терпят ее только из-за того, что никто в деревне не горел желанием жить на маяке. И лишь в храме, где она могла бывать только утром и днем, ее понимали и принимали, а, впрочем, местного священника никто не слушал.
Милану, который уже вернулся от Феликса и под руководством Петра изучал спутанные тропы Моховых гор, а тем более, родителям она старалась не писать об этом, но все они читали между строк, а Милан без конца вспоминал тот разговор с Феликсом и ругал себя за то, что не настоял на своем. Хотя, с другой стороны, что он мог сделать?!.
Придя к себе, Аэлинн убрала на полку шкафа купленную в лавке шерсть для вышивки, сложила прочитанные по дороге письма в шкатулку, присела на колченогий табурет и огляделась. Каменные стены, серые и холодные, промозглый мартовский день за окном… В трубе свистел ветер, и от этого остановилось совсем тоскливо.
- В горах, - сказала она самой себе, - все по-другому, - и вдруг устыдилась, - но и это Божья земля, и море тоже, я понимаю.
Раньше она думала, что приживется где угодно, но теперь знала, что море, его постоянный мерный шум, холодный ветер – это не то, к чему она могла бы привыкнуть, и полюбить это место у нее тоже никак не получалось…
Ветер вроде бы уже был весенний, но временами пронизывал до костей. Особенно это чувствовалось здесь, на перевале. У валуна, отмечавшего перекресток двух извилистых троп, стоял Иордан. Он кутался в плащ с шерстяной подкладкой, но даже это не спасало. А ждать ему нужно было еще долго.
Раз в месяц он получал новости, а откуда, о ком - никто в деревне не знал. Соседи и без того были люди не любопытные, и давно уже перестали спрашивать – Иордан всегда уходил от ответа…
Под соснами уже пробивалась первая травка, даже кое-где развернулись нежные листочки кислицы… Устав ждать, он подошел краю обрыва, будто отороченному густыми зарослями можжевельника, и провел рукой по веткам, словно гладил выгнувшую спину кошку. Вдруг тот же ветер донес до Иордана обрывки разговора – внизу, под скалистым гребнем, шла дорога, и двое путников, не торопясь, ехали домой.
- У тебя такой вид, словно ты хочешь задать вопрос, но никак не решаешься. С чего бы это? О службе в горах ты всегда спрашиваешь сразу, за что тебя можно только похвалить, а в остальном ты у нас – юноша самостоятельный. И почему бы тебе не поговорить с Иорданом? Он – человек мудрый, много повидал в жизни.
- Не могу. Я должен к нему придти, уже зная, что сказать.
- Потешь старика, позволь мне угадать. Так, дай-ка подумать. О, я понял. Теперь можешь спрашивать…
- Господин мой, скажи мне, как у вас здесь принято…
Иордан, зная, что снизу, из-за кустов можжевельника, Петр и Милан его не увидят, не смог сдержать улыбку. Не желая подслушивать даже невольно, он резко развернулся и решительно направился к своему обычному месту. Он уже видел гонца, издалека махавшего ему рукой…
Всю Страстную Седмицу стоял густой туман, окутавший все побережье, и маяк должен был гореть и днем, и ночью. Аэлинн понимала, что иначе нельзя, иначе погибнут моряки, но все же очень огорчалась, что в первый раз в жизни она не могла ни в храме быть, ни дома к Пасхе готовиться. Вокруг были только холодные серые стены… «Спаситель пострадал за нас, и мы тоже должны в меру сил», - говорила она себе, вспоминая наставления их священника, отца Ипатия, который напутствовал ее перед отъездом.
На рассвете, когда ветер донес ликующий звон колоколов, туман рассеялся, и Аэлинн успела увидеть бледнеющие звезды – первый раз за эту долгую неделю, показавшуюся ей бесконечной.
Когда яркое праздничное солнце заглянуло и на маяк, Аэлинн накинула плащ и вышла на крыльцо. Ноги подкашивались, очень хотелось спать, но в сердце стучалась пасхальная радость… Постояв немного на ступеньках, поспешила в деревню в надежде, что храм еще не закрыли.
Сторож, собиравшийся запирать церковь, был так добр, что согласился подождать ее несколько минут… Едва Аэлинн снова оказалась на улице, то увидела, что к ней от трапезной бежит какая-то молодая женщина в синем платье и белой вязаной шали.
• Христос Воскресе! Постой! Пожалуйста! Мне сказали, что ты на маяке
живешь… - незнакомка подбежала и, едва переведя дух, выпалила: - Меня зовут Марина. Мы только сегодня приехали сюда, и нигде не можем найти жилье и работу.
• На маяке не очень хорошо, - предупредила честная Аэлинн. – Но мой срок
заканчивается послезавтра…
• Ты, наверное, родилась не у моря? – улыбнувшись, спросила Марина.
• Да.
• А мы родились и выросли у моря, у нас в деревне все умеют плавать,
удить рыбу, управляться с лодкой. И, если честно, мы с мужем всегда хотели жить на маяке, - закончила Марина.
• А я так и не смогла привыкнуть, - призналась Аэлинн. – Идем, я все
покажу, только, - она совсем смутилась, но, в конце концов, нашла, что сказать, - давай я дам ключи, а сама чуть позже приду, обустраивайтесь.
• Да нам особо нечего раскладывать, - покачала головой Марина, - я сейчас
схожу за мужем, он с детками нашими сейчас в трапезной. А тележка с вещами у нас крохотная, мы же погорельцы…
Показав Марине, куда идти, Аэлинн со всех ног помчалась в лавку. Не то что угостить, но и просто накормить гостей ей было нечем – ни картошки, ни муки, ни сухарей у нее уже не осталось…
Побывав на маяке, Марина и ее муж пришли в такой восторг, что Аэлинн смотрела на них с умилением. Они радовались всему – массивным стенам, огромной площадке наверху, где и был сам маяк, крутым лестницам, крохотным окошкам…
- А вокруг можно развести брусничник! – радовалась Марина. – И вереск посадить…
Когда через два дня Наместник приехал забрать племянницу, у Марины и ее мужа появился еще один повод для радости. Оказалось, что их жалованье гораздо больше, чем им сказали в деревне. «Оно таким бы и было, не реши моя племянница доплачивать вам от себя», - подумал Наместник, но вслух, конечно, ничего не сказал…
Аэлинн столько раз представляла себе, как возвращается сначала в город, к дяде, а потом домой, и когда этот день настал, все оказалось очень хорошо, хотя и не так, как она думала. Отец встретил ее на берегу, и Аэлинн повисла у него на шее, едва лодка коснулась сырого песка.
- Христос Воскресе!
- Воистину! - Иордан, улыбаясь, заглянул в сияющие зеленые глаза дочери. – Ты похудела там, но словно выросла… Мама ждет тебя дома, а Милан все время пропадает где-то в горах, но он просил передать тебе вот это, - Иордан вложил в руку Аэлинн завернутый в сырые гладкие листья сиреневый крокус: первый цветок весны, пришедшей в Моховые горы…
Когда Милан ушел, Иордан, покачивая головой, отправился разыскивать Линнэь. Оказалось, что она сидела на веранде, и, отложив вышивку, задумчиво смотрела на едва тронутые первой зеленью луга. Иордан молча обнял жену, а потом устроился рядом на скамье, положив ладонь на подлокотник ее кресла-качалки.
- Я видела, как он уходил, - начала Линнэт. – Он так волновался, что долго не мог открыть замок калитки: пальцы дрожали.
- Милан приходил просить руки нашей дочери. И, по всему видно, выведал что и как кого-то из старожилов, очень уж правильно он все делал. Даже показал мне кольцо, что, в общем-то, не обязательно. Там два камня, синий и зеленый, и я вдруг понял, что он прав – это их цвета… Представляешь, у мальчика оказался хороший вкус: он его заказывал у того ювелира, у которого я покупаю вам с Аэлинн украшения. И знаешь, я всегда думал, что традиции – это хорошо. Они приучают молодежь к порядку, заставляют преодолевать какие-то препятствия, прежде чем что-то получить – завести семью, стать мастером… Воспитывают, в общем. Но сегодня я слушал Милана и думал, что по правилам он должен приходить шесть дней, просить ее руки, и каждый раз я должен буду без ответа отправлять его домой со словами «приходи завтра». Ужасно… Я же вижу, что он мучается – а вдруг я откажу.
- Милый, мы же знаем, что он нам не родич, - улыбнулась Линнэт. – В нашей семье не было потерянных детей ни у кого. А других причин не могло бы быть.
- Я знаю, что он уже готов выкупить дом на Липовом холме. Бедняга, он же знает, что без этого не имеет права жениться. Наверное, на всем экономит… Жалованье-то у него пока совсем не большое…
- И что же ты решил?
- А что я могу решить, - рассмеялся Иордан. – Пойду позову Аэлинн, и мы ей все расскажем. А завтра я дам ему ответ, - он вдруг стал серьезным и пристально вгляделся в глаза жены, заметив на ее лице знакомое сосредоточенное выражение. – Я знаю, о чем ты думаешь и что вспоминаешь… Спасибо тебе. За эти годы ты ни разу не пожалела, что вышла за меня. Хотя мы вкусили горечь печали, а не только радость, поженившись.
- Я ни разу не пожалела, - отозвалась Линнэт. – Хотя мне безумно жаль, что я не видела родных с тех пор, как отец… - она не договорила и уткнулась мужу в плечо.
Иордан обнял ее содрогающиеся плечи и вздохнул. «Как все хрупко, - подумал он. – И как мы должны быть осторожны, принимая решения. Думаем, что защищаем честь семьи, а на самом деле разбиваем несколько сердец…»
В саду, окружавшем гордый замок князя Орто, было тихо. Легкие черничные сумерки затушевали летние дали и наполнили туманом чашу двора. Даже часовые на стенах казались героями древней легенды. Обвивавшие беседку цветы ипомеи начали закрываться. Становилось прохладно, но Иордан, стоявший перед старшим братом князя, седовласым Лоре, ничего не замечал.
- Я слышал о твоей семье только доброе, да и о тебе тоже, но… - Лоре некоторое время рассматривал свои руки, лежавшие на столе, а потом поднял глаза на юношу. – Я сомневаюсь не в тебе, а скорее в силе твоей любви. Не обижайся, - добавил он, увидев, что Иордан дернулся и побледнел, - я не хотел тебя задеть, но сейчас речь идет не просто о том, можешь ли ты сделать предложение моей племяннице или нет. И ты это понимаешь, раз пришел ко мне за советом и с просьбой помочь. Мой брат тебя просто не стал бы слушать, а выгнал взашей и все. «Я еще не знаю, буду ли говорить о тебе с племянницей, так что все зависит от тебя, мальчик мой, - подумал Лоре и вслух продолжил: - Я знаю, ты из уважаемой и богатой семьи, Линнэт ни в чем нуждаться не будет, но я даже не об этом тревожусь, - он поплотнее запахнул теплый темно-зеленый плащ со строгим черным орнаментом по краю и тяжело вздохнул. – Вот представь. Ты завтра утром попросишь ее руки, мой брат согласится, но после венчания запретит вам показываться ему на глаза. И Линнэт должна будет оставить своих родных ради тебя. Ты понимаешь, какая это жертва? А если через несколько лет твоя любовь пройдет, что моей племяннице тогда делать? Отец, я его характер знаю, - еще раз вздохнул Лоре, - ей двери не откроет. Конечно, если она пожелает вернуться, я и моя жена всегда ее примем, но подумай, сколько боли для всех… Загляни в себя и спроси – что ты чувствуешь. Если это увлечение, которое растает, словно дымок от костра, то не надейся на мою помощь. Если ты полюбил Линнэт на всю жизнь, глубоко и истинно, то я схожу к ней, и если она пожелает спуститься со мной в сад, разрешу вам поговорить. Это вам обоим необходимо. Вы же виделись всего один раз, сегодня на ярмарке. А утром тебе уезжать, мой брат уже отобрал лошадей и завтра должен за них заплатить. Верно?
- Да, господин, - поклонился Иордан. – Если я уеду, то вряд ли смогу еще раз войти в ваш дом…
- Опять верно. Что ж, времени у тебя и, правда, нет. Итак, - Лоре поднялся со скамьи и, выпрямившись во весь рост, сурово посмотрел на молодого человека. – Что ты мне скажешь?!
А потом Лоре позвал племянницу, и Иордан смог поговорить с Линнэт, хотя и недолго, пока ее дядюшка с задумчивым видом сидел на ступеньках беседки…
То, что произошло после, утром, Иордан помнил с такой ясностью, что при каждом воспоминании от горечи можно было задохнуться… слезы появлялись на глазах. Для Линнэт тем более эти дни оставили столь глубокий и четкий след, что она с трудом научилась не плакать, вспоминая.
… Они часто, даже после рождения Аэлинн, говорили об этом, потому что если пытаться держать все в себе, можно было сойти с ума…
Иордан отстранился и заглянул в полные слез глаза жены. Он знал, как сильно она переживала все то, что произошло после: гнев ее отца, его негодование, крик, угрозы…
Лоре, пытающийся успокоить брата… Бледная, но с такой любовью и гордостью смотрящая на сестру Линнир. Они с Линнэт родились в один день и были внешне очень похожи, только по характеру – разные: Линнир, в отличие от спокойной рассудительной сестры, была беззаботной хохотушкой.
- Уступаю, но только потому, что вижу решимость дочери. А принуждать ее к браку с нелюбимым человеком я никогда бы не стал, - князь обвел родных тяжелым взглядом и повернулся к Иордану: - жалею, что решил купить у тебя лошадей! Лучше бы ты тут не появлялся. Поженитесь и убирайтесь, с глаз моих долой! Как хорошо, что моя жена этого не видит. Это был бы такой удар для нее! А сейчас – проваливай!
Через две недели Иордан вернулся, обвенчался с Линнэт, и потом они с Лоре долго сидели в саду в той же самой беседке, пока Линнэт прощалась с сестрой. И с отцом, хотя князь даже не пожелал впустить ее в свои покои, и Линнэт так и простояла перед закрытой дверью… Да, она сказала обо всем, что переполняло ее сердце, и о том, как любит отца, но так и не узнала, слышал ли он ее…
Линнир проводила их до городских ворот, разрыдавшись, крепко обняла, и долго смотрела им вслед, пока украшенная цветами повозка не скрылась из виду…
| |
|
Христианское творчество / Анастасия Даль / "В горах мое сердце" глава III
