Он свернул с дороги на тропинку, уходящую в лес. Вечерело, но ещё было не темно, мороз начал крепнуть и утрамбованный на дороге снег стал трещать от его шагов. Но кое - где ноги уходили в него почти по щиколотку, и снег, пробиваясь сквозь нижнюю часть штанины, начинал мерзко забиваться в ботинки, обдавая своим холодом и сыростью, и так озябшие ноги. Он шёл в полной прострации, толком не соображая, куда идёт и что делает. Когда душе было не по себе, то лес его притягивал к себе своим могуществом, спокойствием и надёжностью, уверенностью в будущем. Вот и сейчас он упорно шёл в сторону леса, он шёл к нему как другу, с которым он в хороших отношениях, и с которым можно поговорить, или просто помолчать, но который обязательно выслушает и поможет. Издали казалось, что лес стоял строгой стеной, отделяя заснеженное поле от себя, но стоило приблизиться, как он стал, какой – то чужой, отталкивающий, он его не приветствовал, как это бывало летом и вообще в прошлом, нет, лес просто молчал, он как будто был простым наблюдателем за всем происходящим. «Почему он молчит?»- думалось ему, «Почему? А, может быть ему тоже плохо? Вот оно что! Ему тоже холодно и тоскливо».
Он шел, смотря тупо под ноги, ничего не разбирая, ни дороги, ни направления. Сам он походил на отрешенного от всех земных забот человека, влачащего своё бремя, но вынужденный тащить свою ношу в виде измученного тела, сгорбившись и съёжившись от холода, засунув руки в неглубокие карманы, не по-зимнему лёгкой куртки. А вот и сам лес - великан. Он действительно вошёл уже в него, запах ели и сосны приятно начал обдавать своим свежим настоем ладана. Дорога, ещё никем не тронутая сегодня, с лёгкой порошей, шла всё глубже в еловую чащу. Снега навалило с преизбытком, и в эти крещенские морозы он крепко держался на лапках еловых веток, как будто он был на них всегда, составляя единое целое, чем - то напоминая ёлочную игрушку. На нижних ветках елей снег настолько слежался и огрубел, что превратился тяжёлую ношу для новогодних красавиц. Под такой непривычной тяжестью они опустили свои «руки» вниз и поэтому казалось, что ели стали по стойке смирно, ожидая от Всевышнего какого - то приказа. Мелкие осины стояли голые, так же замерзая, как и берёзки, коих было поменьше в этом смешанном лесу, но и они сегодня не радовали глаз, а стояли какие – то понурые и недовольные, слегка тронутые тонким одеяльцем снега. Вся округа не хотела, что бы её тревожили и, наверное, была бы её воля, никого не пускала бы в свои сонные, зимние владения. Однако маленькая песчинка из целого мироздания, возомнив себя царём и хозяином природы, решила нарушить космический порядок и Божественную красоту, причиняя боль всему, с чем сталкивается, не исключая и себя.
Так он продолжал волочиться вглубь, все, более отстраняясь от мирской цивилизации. Он не знал, куда и зачем идёт, но знал одно, что надо куда – то идти и, что - то делать, или если не делать, тогда уж не стоять – то точно, но идти. И он шёл, вот уже почти час он брёл по пустынной зимней, почти таёжной дороге, ноги хоть и были мокрые и озябшие, но ещё послушно слушались своего хозяина. С каждым шагом снег всё более и более приближался к его телу, низы штанин уже превратились в некое подобие колоколов, забитые снегом и стали похожи на обледенелые сапоги. Идти становилось всё трудней, последние ответвления от дороги скрылись полчаса назад и теперь он шёл по тропе нахоженной дикими зверями. Чем глубже он уходил в лес, тем снегу становилось всё больше, а тропа всё уже. Сейчас он брёл в снегу почти по колено, но идти ещё было довольно легко, так как снег был мягкий и пушистый, не слежавшийся, а тот который был глубоко и слежался, ещё держал его, не давая провалиться по пояс. Он шёл вперед ни о чём не думая, как будто кто – то говорил ему: «иди», и он невольно подчинялся своему внутреннему голосу. Но вот и тропинка стала еле заметной и, как – то исчезла вовсе, ничто теперь не показывало наличие живой души, когда – то здесь обитавшей. Оставалось только «лесное» чувство, присутствия за спиной смотрящих на тебя глаз, но и оно сейчас было притуплено отчаянием и безысходностью. Ещё больше углубившись в лес, он теперь оказался среди вековых, мачтовых сосен и елей, уходивших своими кронами далеко в небо, все мелкие кусты и деревья куда – то затерялись среди этих великанов. Идти стало намного труднее, каждый шаг давался нелегко, сугробы в некоторых местах доходили по пояс и коварный обжигающий снег подбирался уже к пояснице, стараясь забираться под куртку. Весь измождённый, в поту и сырости, он ещё не сдавался, он упорно шёл вперед, не разбирая ни направления движения, ни сторон света, да и как возможно было определить это, если солнца как такового не было, а стояла пасмурно – морозная погода и даже в самый полдень невозможно было найти на небе солнце. Наконец – то сумерки отступили и превратили хмурый вечер в ночь, которая захотела своею мглою объять необъятное и посеять жуткий мир темноты и нечестия. Однако тьма не смогла полностью объять ни лес, ни вселенную, ибо было достаточно даже тонкой, звёздной пылинки света, что бы этот, газовый свет, нашёл своё слабое свечение в полной пелене белоснежного покрывала, оставляя малую толику различать окружающее. С приходом ночи, появился и мелкий снежок, кружащийся вокруг деревьев лёгким вихрем. Это - то ветерок и стал заметать ямки между кочками, малые овражки и следы, всё прибавляя и прибавляя, и без того заснеженному лесу, новые порции сугробов. Старые сосны в темноте стали угрожающе большими, ели стали страшить своими черными качающимися стволами, за которыми пряталась обманчивая тишина. Казалось, что все теперь против него, вся природа, и даже его друг - лес, стал его противником, он как бы говорил: «Что ты здесь? Зачем? Здесь опасно. Ты чужой, уходи отсюда». Он ещё шёл и не сдавался, но силы были на исходе, всё медленнее и медленнее становились его движения, дыхание стало частым, он прижал окоченевшие ладошки к губам и стал их согревать своим теплом. Его взгляд превратился в отчаянный, глаза не выдавали того жизненного любопытства, который присущ всем людям ищущим пути. Он даже не знал, зачем согревает ладони, зачем он пришёл сюда, не знал, что делать дальше, он просто дошёл, наконец – то дошёл. Усталость достигла своего апогея, голова кружилась не то от озона, не то от холода, ноги, превратившиеся в ледяные столбы стали коченеть, руки, сначала покрасневшие от холода, теперь стали синими. Он дошёл, ему казалось, что теперь всё…, нужно было только поставить точку. Он остановился, как будто, для разбега и, как будто, хочет сделать свой последний прыжок. Наконец, превозмогая себя из последних сил, он двинулся вперёд. Пройдя несколько метров размашистыми шагами, он запнулся и, падая, в последний момент, задрав голову вверх, издал громкий вопль: «Ааа…». Он рухнул на живот головою вниз и лежал, как подкошенный из оружия солдат, расставив руки в стороны, как будто его распяли на снегу. Снег обжигал ему лицо, не давал дышать, лез в глаза, в нос, но он старался не обращать на это внимание. Он рыдал, рыдал навзрыд, рыдал громко, у него болела душа, он был в отчаянии. «Я пришёл к тебе» - говорил он, отрывисто плача и рыдая. Слёзы растапливали снег под его лицом, дыхание было сбивчивым, но он продолжал: « Как к другу, мне плохо, я не хочу жить, я не хочу так больше жить». Мёртвая тишина окутала лес, всё слушало его,- его плач, мольбы отчаяния. Но вот он стал затихать, и со стороны казалось, что он не дышит, только изредка мелкие вздрагивания тела и редкие всхлипывания выдавали, что он ещё жив. Он продолжал распластанный лежать на снегу, в этот крепкий январский мороз. Его тело стало замерзать, снежок, вяло летавший по лесу, почти полностью замёл его, и с виду уже трудно было отличить, есть ли здесь человек или это всё обычные сугробы. Его дыхание становилось всё реже и ровнее, плачь и рыдания прошли, он затих. Так продолжалось некоторое время, как вдруг «мёртвое» тело стало оживать, оно медленно, очень медленно стало переворачиваться на спину. Наконец перевернувшись, он открыл глаза. Небо, оно было серо – тёмным, и уходило куда – то далеко – далеко, в бездну, но сквозь небольшие тучки, нависшие здесь рядом над ним, вдруг стала проглядываться полная Луна. Её света стало хватать не только, что бы осветить вокруг себя небольшой ореол, а ещё и что бы дать света всем, в этом пугающем мире темноты. Он ещё чувствовал своё тело, оно не замёрзло окончательно, но было, окоченело - теплохладным, и всё - же ещё живым. Он смотрел на небо другими глазами, они, ещё мокрые от слёз и снега начали шевелиться, затем быстро – быстро заморгали и в них, вдруг, сквозь проплаканную боль, появилась какая - то маленькая искорка. Он стал присматриваться к свету, исходящему от Луны, теперь было видно, что этот жалкий отблеск большого солнечного тепла тоже есть свет, тоже есть лучик, холодного, но тепла. Небо стало совсем чёрным, в его глазах ещё были слезы, но он сквозь них смотрел на свет от вечного спутника. Свет исходил не просто лучиком, а каким - то туманным ореолом с крестом. Ему показалось каким – то странным, что свет исходит с крестом, и он стал поворачивать голову влево и вправо, но крестик так же стал поворачиваться в такт движению голове. Он стал моргать ещё сильнее, но крестик не исчезал, он был привязан к центру светила и исходил от него яркими лучиками в стороны. Он улыбнулся крестику и замёрзшими руками стал доставать с груди свой нательный крестик. Руки не слушались, озябшие пальцы ели двигались, он с трудом, но достал с шеи крестик. Дрожащими руками поднёс его к губам и поцеловал его так, как ещё никогда в жизни никого и ничего не целовал, как самое дорогое. Теперь они были вместе, крестик на груди и крестик от Солнца, переданный Луною, они увиделись, они были братья, которые встретились после долгой разлуки. Ему вдруг стало почему – то хорошо, по необыкновенному хорошо и он улыбнулся.
Он глубоко вздохнул и, обращаясь в морозную пустоту, в небо, к крестику проговорил, ещё дрожащим голосом: «Господи, прости. Что я делаю?». Он зажмурил глаза и сквозь слёзы увидел, что его лунный крестик рад ему, что он ему, как бы говорит в ответ: « Не отчаивайся, Бог сверх меры не даёт. Всё пройдёт, встряхнись, ты будешь счастлив ».
« Я буду счастлив? Так, всё пройдёт?» - закрутилось у него в голове: «Значит надо жить? Я могу жить, значит, я буду счастлив!»
Где-то рядом послышался звук, напоминающий собой звук сломанной ветки, потом ему как будто показалось, что к нему бежит чьё-то чёрное дыхание, и в этот момент какая - то сильная боль, почти одновременно, пронзила его и в голове, и в ноге. Два волка налетели на него, вгрызаясь один в голову, стараясь захватить его за шею, другой схватил его своими цепкими зубами за ногу. «Вот черти!» - злобно кричал он, пытаясь сбросить с головы свирепого пса. Ещё мгновение и они бы загрызли его, особенно тот, что подбирался к его шеи, но он, какой – то неведомой силою, сумел приподняться на ноги. Повисший на голове волк, своими клыками расцарапав затылок, всё же держался за волосы, но в тот момент, когда псина пыталась перехватить его за горло, он ударил волка в бок. Тот отлетел в сторону, и только лязг зубов от сомкнутой челюсти обдал его холодком смерти. Второго волка, схватившего его за ногу, он ударил кулаком промеж глаз и тот, от удара, отпустив ногу, с головой ушёл в снег. Он стал бить лежащего волка ногами сверху, одновременно затаптывая его всё глубже и глубже в сугроб. Первый волк, упав в снег от удара в бок, наконец, изловчился и прыгнул, опять пытаясь схватить его за шею, но глубокий снег не дал ему с короткого расстояния подпрыгнуть высоко, и второй удар кулаком настиг его прямо в челюсть. Послышался хруст ломающихся толи зубов, толи челюсти. Волк, не ожидавший такого отпора, отбежал и скрылся в темноте, а он продолжал чётко отбивать ногами «танец» смерти над другим волком, закапывая его всё глубже и глубже в сугроб. Он не чувствовал боли от разодранной ноги, он только знал, что надо давить и давить этого гада ногами в шею, пока тот не издохнет. Потом убедившись, что волк не сопротивляется, достал его ещё тёплое тело из снега и, взяв за задние лапы, собирался бросить его на съедение в сторону скрывшегося волка, но приглядевшись, увидел, что это была большая одичавшая собака, коих в лесах стало не мало, в последнее время. Клыки и морда у неё были размером с хорошего волка, и только курчавая шерсть выдавала в ней собаку. «Хорошо, что не стая» - пробормотал он, уходя с места боя, а в голове у него появилась мысль, не дававшая теперь покоя: « Надо жить. Я ошибся, надо жить».
Теперь его мысль работала чётко, теперь он знал, что ему надо. Нога сильно саднила и кровоточила, лицо тоже всё было в крови, но он старался не обращать на эти «мелочи» внимания, продолжая ковылять по обратным, ещё ели различимым следам. «Ладно, мы ещё поборемся. А ведь меня любят» - подбадривал теперь он себя, после суматошной встряски. Снег, доселе заметавший следы, теперь совсем прекратился, и полная Луна, выйдя из облаков, освещала ему путь. В лесу стало намного светлее, даже появились огромные тени от деревьев, показывая, насколько яркое теперь ночное светило. И всё же, ночной зимний лес, суровый и неприветливый до сей поры, стал менять своё настроение к заблудшему человеку, и похоже не хотел ему причинять осложнения. А, осложнения оставались, всё тело изнывало от боли и усталости, пораненная нога не давала возможности наступать на неё с полной силою, и из – за этого он не мог идти быстро. На голове, содранный клок кожи с волосами обнажил кровоточащую рану, боль от которой усиливалась всё сильнее. Ещё он остался без шапки, где то потерянной в темноте, во время жестокой схватки, но возвращаться и искать её, не было ни сил, ни желания. «Ладно, как-нибудь дойду» - успокаивал он себя, съёживаясь от холода и уходя с головой в куртку. Он шёл пробираясь сквозь сугробы, и то и дело смахивая кровь со щеки, но она липким и солоноватым вкусом, тонкой струйкой, то и дело попадала ему и в рот. Несколько раз он сбивался со следа, несколько раз падал в изнеможении от усталости, но каждый раз, отдышавшись, он вставал, затем смотрел высоко вверх на Луну, доставал свой крестик с шеи, целовал его и снова, и снова продолжал упорно идти назад, домой, где его ждали. Изредка он оглядывался, прислушиваясь и всматриваясь в чёрную пустоту леса, откуда ему казалось, порой появлялись две пары диких глаз, тогда у него самого появлялся животный оскал, и сжимались кулаки. Он был готов опять к новому отражению, и биться хоть с целой стаей волков, но чем дальше он уходил из леса, тем эта опасность становилась меньше. Вот уже три часа он брёл по лесу, правильно выдерживая направление домой, относительно Луны, и ночное светило провожало его теми лучиками, исходившими от неё в виде крестика. Теперь он знал свою дорогу, и знал что дойдёт…
Весь измученный и израненный он пришёл глубокой ночью, на пределе человеческих сил. Только одно, таинственное чувство, помогло ему вернуться и, подходя уже к двери, он подумал: «Сейчас всё будет ясно, я всё пойму по её глазам». Она не спала, ждала его и сначала ахнула от его вида, потом обняла, и на её глазах заструились капельки, которые искрились какими – то знакомыми лучиками. Они оба смотрели друг на друга сквозь слёзы, и их заплаканные взгляды встретились своими звёздочками света…
Ахмеров Олег Руманович. 2010-02-17
| |
|
Христианское творчество / Ахмеров О.Р. / Тьма не объяла его.
