Не позволительно убивать, но убивать врагов на брани и законно и похвалы достойно. Св. Афанасий Великий
Убиение на брани отцы наши не вменяли за убийство. Св. Василий Великий
Всякий ненавидящий брата своего, есть человекоубийца. 1Ин. 3:15
Иногда можно услышать мнение о том, что война, даже освободительная, вызванная необходимостью защиты своей страны, есть грех и, что следует особенно подчеркнуть, грех уже сама по себе. Так, например, воин, выбирающий защиту Родины с оружием в руках, вместо предательства, поступает правильно, но все равно грешит тем, что это оружие применяет. Так, праведник, поступившись постом ради гостеприимства ближнего, из двух грехов выбирает меньший, но и тем совершает грех.
При этом едва ли найдутся такие, которые назовут грехом защиту Родины как бы вообще. Более того, назовут делом по христиански необходимым, а для солдата даже его священным долгом, прекрасно понимая, что «защита Родины» - это не абстракция, но конкретный эпизод войны и боя чаще всего как раз и выражается в том, чтобы уничтожить врага, живого солдата, а не просто вражескую силу. Иначе не будет защиты родины, а будет предательство. Таким образом, утверждается нечто подобное следующему: каждый имеет право на то, чтобы дышать, а некоторые даже обязаны это делать, но никто не имеет права делать вдох и выдох.
Да, воевать, не согрешив, невозможно, но и прожить без греха нельзя. Можем ли мы на этом основании заключить, что жить – это грех? Или: микроб попадая в немощный организм неизменно вызывает болезнь. Однако неверно же полагать, что сам микроб является болезнью.
Если любая война есть грех всегда и грех сама по себе, безотносительно существа наших внутренних переживаний, то, развивая эту мысль и делая выводы, имеем далее все, как в кривом зеркале. Ясное и простое переворачивается с ног на голову, извращает сущность христианства, как мне представляется, по самым ключевым моментам.
Великая Отечественная война. Вот, советский воин с оружием в руках ждет команду отразить танковую атаку врага. Оставим абстракции… У этого солдата здесь и сейчас только два варианта: защищать, убивая, либо бросить оружие и позволить убивать тех, кто доверил ему свою защиту. Если предположить, что и то, и другое есть грех, только первое есть грех меньший, возникает совершенно новое понимание греха: человек может грешить не потому, что желает греха, и не потому, что уже от пагубной жизни своей потерял волю не грешить, но грешен по ситуации. Грешен без возможности выбора между грехом и праведностью. Так католики считают все человечество виновным в падении Адама, но православие не называет первородный грех нашим личным грехом, но повреждением, болезнью, переданной по наследству. Или же: иудеи, не работавшие в субботу поступали благочестиво, ибо исполняли Закон. Но вот пришел Христос и нарушил субботу, исцелив болящего. Можем ли мы сказать, что Христос преподал нам пример того, как из двух грехов, один из которых исполнить субботу, но не помочь ближнему, а второй - помочь ближнему, но нарушить субботу, выбирать меньший? Нет, не меньший грех предлагает нам выбрать, но чистое сотворить.
Покаяние.
Если из двух возможных поступков солдата, приведенных выше, греховны оба, то имеем: покаяние, пусть даже в меньшем грехе, будет невозможно. Почему?
Первое. Покаяние подразумевает обличение своего поступка, то есть вменение его себе в ошибку. Согласитесь, такое обличение будет лицемерием, ибо сей поступок, по сути, не обусловлен выбором человека, но единственно возможен для христианина, ибо второй поступок премного злее первого. Ошибки нет. Лицемерие же и покаяние не совместимы.
Второе. Покаяние подразумевает не только внешнее обещание не поступать по совершенному впредь, но и искреннею решимость в следующий раз в похожей ситуации не поступать так, как поступил. И снова имеем лицемерие, ибо кающийся не может сказать: «Я каюсь, Господи, но в следующий раз поступлю точно так же».
Представим себе подобную исповедь: «Я каюсь Господи за то, что уничтожил сегодня танк с солдатом внутри, это была моя ошибка и мой грех. Завтра армада танков снова двинется на нас, и я знаю, что результатом моего бездействия станут сотни уничтоженных жителей деревни, что за моей спиной. Но я все равно не буду стрелять, потому что убивать - это грех, а Ты не учишь грешить, но призываешь греха отвращаться…»
Разве такая исповедь возможна для христианина?
Итак, если война - это всегда грех и грех сама по себе, то можно быть виноватым перед Богом без вины и каяться перед Богом без покаяния. Либо существует такой грех, в котором человек не имеет возможности каяться.
Это что-то новое в христианстве, не правда ли?
Ну, хорошо, так как же объяснить, что в обоих случаях выбора солдата будет зло, кровь, ненависть, ожесточение? Разве это не грех? Почему священников, пришедших с войны, отлучали от причастия?
Ответ. Человек всегда грешит на войне, но не потому, что война сама по себе это грех, а потому что человек по немощи своей, попадая в условия, где вынужден нести боль и смерть, искушается проявить слабость: в гневе, ненависти, злобе, равнодушии. Так, например, младенец, глядя на сцены разврата, ужели грешит тем, оскверняется? Нет. А вот человек страстный (таковые все), взирая на них, оскверняется и чаще всего попускает грех в душу, по немощи своей, с которой он не привык состязаться, даже если его насильно привязали к древу и отрезали веки, дабы не мог не смотреть. И каяться ему надлежит не в том, что глаза его видели недостойное (а в нашем случае в том, что вынужден был воевать), а в том, что сложил духовное оружие и прежде не радел о Господе, и вот теперь подобное соединяется с подобным. Каяться, как бы исповедуя раны свои. Не сам поступок оскверняет человека, но внутреннее отношение к поступку, в том числе и к чужому. Оно же, это отношение, в свою очередь определяет и приемлемость совершения тех или иных действий для данного человека и собственно их совершение.
Сказанное в равной степени относится и к священнику, однако здесь следует отметить еще нечто важное. Священник есть пастырь овчий, и, что дозволено мирянину не позволительно ему. Не может адвокат быть обвинителем, пусть даже негодяя достойного смерти, не может хирург зарезать больного на операционном столе, даже если тот заслуживает большего, не может добрый пастух зарезать овцу пусть даже заблудшую, потому как стадо лишь вверено ему. Однако не вверены волки…
Полагаю, неуместно говорить об овцах и пастырском долге, если те, закованные в танки, лязгают и грохочут броней, не слышат и не могут слышать назидательного слова, но бездушной массой влекутся раздавить, сжечь и уничтожить все на своем пути.
Мне представляется, что и священнику на войне убийство само по себе может не вменяться во грех. Так и в мирное время лишение жизни может быть вызвано такой необходимостью, которой христианину (и священнику, и мирянину) невозможно противопоставить ничего иного. Однако и в этом случае священник уже не может некоторое время служить, потому как и священники имеют духовные слабости и грязь к ним тоже прилипает, и тогда следует сказать вот что. Подметание улиц грехом не является. Но, если подметавший улицу – хирург, ему нужно время, на то чтобы омыть руки, прежде чем приступит к операции. И если он по нерадению начнет оперировать с грязными руками, пусть даже испачканными делами добрыми, то не уборкой улиц, а пренебрежением к чистоте погрешит против ближнего.
Впрочем, даже если священник не осквернил бы себя духовно, то все равно ему следовало бы подождать, прежде чем приступит к служению небесному. Ибо это вопрос личного благочестия: подождать женщине с причастием, пока она нечиста телесно (что само по себе не грех), или землепашцу после тяжелого труда в поле, прежде чем войти в храм пойти домой и надеть чистую одежду, если есть такая возможность, тем и угодит Богу.
И все же как совместить ужасы войны даже совершенные человеком бесстрастным, с чистотою любви Божьей, в противовес греховному? Спросим себя: когда Христос выгонял торгующих из храма, хлестал их плетью, причиняя боль, переворачивал прилавки, Он перестал быть любовью? Нет. Так как же быть? Причина противоречия заключается в том, что любовь Божья совершенна, но в мире, который пал, в мире, который болен, и любовь приняла формы изначально и по замыслу Божьему несвойственные ей. Само Провидение Божье причиняет нередко ужасную боль людям, не преставая быть любовью. По любви врачует хирург тяжело болящего, но любви этой сопутствует боль. И, только когда целью хирурга станет сама боль, а не выздоровление болящего, можно будет говорить о грехе. Когда же мир преобразится, а будет это по всеобщем воскресении, то в любви уже не будет боли.
Другими словами несовершенное и даже поврежденное не всегда означает греховное. Вот человек, согрешив чрезмерным упованием на Бога, споткнулся и сломал ногу. Теперь, оказавшись в больничной палате, он видит, как нужна помощь его собрату по несчастью, встает и, хромая, а может, даже и падая, спешит на выручку. Да, помощь его несовершенна, медленна и корява.., и корява она потому, что человек тот сломал ногу, а ногу сломал, потому что согрешил, но сама помощь не греховна.
Как же часто несовершенное и все, что связанно с несовершенным, уподобляют собственно греху. Говорят: «…отец лжи дьявол» (Ин. 8:44). И любую сознательную неправду называют грехом. Вот мать лежит при смерти и спрашивает сына, как там ее внуки? А внуки ее погибли час назад в страшной автокатастрофе. Ей отвечает сын, зная о трагедии: «Хорошо, мама, и очень спрашивали о твоем здоровье». Ужели кто назовет отцом этой лжи дьявола?
Главный принцип, по которому мы должны оценивать существо всех явлений: Истина есть Бог, Бог есть Любовь, следовательно, нет истины там, где нет любви. Руководствуясь в оценке тех или иных явлений преимущественно формой, мы мыслим по ветхозаветному. Человек Нового Завета должен смотреть на помысел, на то чем руководствуется человек, совершая то или иное действие.
И ложь, и правда - это только средства. Сами по себе, в отрыве от целей, они не имеют никакой моральной окраски. Мухомор - это хорошо или плохо? Не знаю. В одних случаях – средство убийства, в других – лечения. Причинение боли - это хорошо или плохо? Не знаю. Один ударил другого, чтобы утолить свои садистские наклонности, другой - чтобы разбудить человека, который заснул за рулем. Лишение жизни - это хорошо или плохо? Не могу сказать. Один лишил себя жизни, потому что не хотел жить, другой хотел жить, но пошел на верную смерть, чтобы спасти других.
Иной спросит: а как бы Христос поступил на месте того солдата, о котором я писал вначале? Вопрос не имеет ответа, но не потому что нечего сказать, а потому что вопрос этот подобен следующему: а как ртуть поведет себя, будучи растворенной водой? Ртуть не может быть растворенна водой. Христа же нельзя было бы назвать ни убийцей, если бы Тот взял оружие, ни предателем, если бы Он его бросил. А вот нас можно.
Миссия Христа превышает все прочее, чем Он пренебрег, дабы исполнить несоизмеримо более высокое. Но это Его миссия, особая. Его и только Его. Христос не осудил рабство, царящее вокруг, а рабовладелец, томящий в неволе брата своего, осужден будет. Будет грешен врач, оставивший болящего, хозяин, не отпустивший раба, солдат, бросивший оружие… Но Христос пришел нас спасать.
Остается пожалуй одно: «не убий».
Обратимся и к оригиналу Писания. На древнеарамейском слово «убить» выражалось двумя глаголами «харак» и «ракса». Первое означает убийство вообще, как таковое. Но в Писании не сказано «харак», но сказано «ракса» это глагол, имеющий вполне определенное значение, а именно: кровная месть и убийство ради наживы. Другими словами в Писании вообще нет запрета на убийство по другим мотивам. Хотя понятие «наживы» я бы предложил толковать достаточно широко, в значении любых эгоистических потребностей.
Наконец, в этом вопросе даже светское право различает убийство и причинение смерти, как то по неосторожности, в случае крайней необходимости или необходимой обороны, смертной казни, не называя всякое лишение жизни убийством. Что значит убить? Не убий - значит не будь убийцей. Убивающий себя, убийца? Безусловно. Но разве можно назвать убийцей того, кто идет на верную смерть, спасая других? «Нет большей любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15:13). Самоубийца ли тот, кто добровольно вошел в избу, заранее зная, что за ним ее немедленно закроют и подожгут? Да самоубийца, пусть даже и не своими руками лишил себя жизни. Но разве Христос не знал, куда идет и что Его ждет? И мы не называем Его самоубийцей. Мы делаем различия в данном вопросе и делам это правильно, руководствуясь внутренним, а не внешним движением идущего на смерть.
Итак, не всякое лишение жизни есть убийство. В свою очередь убийцей можно стать, согрешив желанием смерти в помыслах, а можно и на деле лишив человека жизни оскверниться, например, равнодушием ко смерти неприятеля, но не совершить греха убийства по заповеди.
Что же служит здесь критерием? Все то же внутренне отношение к тому, что мы делаем и для чего. Солдат-освободитель, убивающий агрессора, если убивает не ради убийства как такового, не по ненависти к брату своему, но по ненависти ко злу, несущему братом, уже не убивает. Лишение жизни здесь не является целью самой в себе, но только средством избавления от зла еще большего, чем само лишение жизни. Злоба же, возмущаемая в солдате во время умерщвления брата есть грех, но порожден этот грех не лишением жизни как таковым, а немощью человека.
Не редко можно услышать глумливые высказывания отдельных маргиналов в адрес таких понятий как патриотизм, народность и, с другой стороны, не менее безумными нахожу высказывания из церковной среды: «Служить надо не народу, а Богу».
Сказано: «Господа, Бога твоего, бойся, и Ему одному служи" (Втор. 6: 13). Однако велика разница между людьми в призвании на служение. Для одних людей, послужить Христу - раздать все имущество свое нищим, других – кормить и воспитывать малолетних отпрысков, третьим – возле болящей матери подвязаться всю жизнь, четвертым – взять оружие и послужить народу. И все это может быть служением Христу.
Еще одно: «Если же кто о своих и особенно о домашних не печется, тот отрекся от веры и хуже неверного" (1 Тим.5:8). Здесь Павел, как видим, выделяет из всего рода человеческого категорию «своих» - тех, с кем человек связан особым образом, связан верой, историей, традицией. И даже более того, - выделяет домашних. Да, во Христе нет ни эллина не иудея, но продолжим: «нет мужеского пола, ни женского» (Гал. 3:28). Разве Церковь Земная не делает здесь различия? Делает, ибо мы на земле еще, а не на Небе, и немало порадуем дьявола, если сотрем эти различия.
При всем вышесказанном, соглашусь, что есть нечто поврежденное в оправдании войны и вообще зла. Посему думаю так: оправданию зла надлежит быть не в рассуждениях, без должной на то необходимости, а прежде всего в делах, обусловленных невозможностью для христианина поступить иначе, как то: ратных и делах милосердия, примирения ближних посредством лжи, или защиты родины пролитием крови, и тем более в плодах от этих дел.
Все же приведу еще, в заключении, цитату из писем игумена Никона (Воробьева) которая весьма сжато и точно дает мерило всем нашим поступкам: «Для христианина только те дела добрые, которые делаются во исполнение заповедей евангельских, следовательно, во исполнение воли Божией. Убить человека по воле Божией есть добро, а без воли Божией, вопреки воле Божией спасти от смерти человека - есть зло».
А. Миронов
Сайт: http://artmiro.ru
| |
|
Христианское творчество / Миронов Андрей Николаевич / Грех ли воевать?
