От берегов, что с малых годов
Сердцу навеки милы,
В синие дали друзья отплывали
На кораблях белокрылых
Как рыцари смелые в бой уходили,
Крест подняв над собою.
Любимые книги мечом служили,
Горящее сердце – бронею.
Слезы глотая, корабль направляли
Прочь от прибрежных скал.
Добро творить и правду любить
Каждый в душе желал.
Чтоб свет любви зажечь над землею,
Чтоб реяло истины знамя –
В путь отправлялись, влекомы волною
И белыми парусами.
Долог путь их, нелегко будет
- Чистым, неискушенным –
Главы не склонить и душой не скривить
Пред королевским троном,
В суровом бою за мечту за мечту свою
Должную славу стяжать,
Мудрость обресть, приумножить честь
И душу не проиграть.
Но в испытаниях, что на пути
Перенести придется
Руки сильней, и сильней в груди
Верное сердце бьется.
И если буря нагонит страх,
Тревогу трубя в снастях –
Лишь быстрей летит отважный курраг
С крестами на парусах.
Кельтские миссионеры в средневековой Европе
ЗАПОВЕДНИК НА КРАЮ ЗЕМЛИ
После грозы
К концу 6 столетия непрекращающиеся войны, перекроившие карту Европы, слегка поутихли. Германские племена отвоевали себе земли каждый понемногу: вестготы утвердились на Пиренеях в Испании, франки – в Галлии и на восточном берегу Рейна, лангобарды – на севере Италии, англы и саксы – на юго-востоке Британии. К востоку от франков лежали земли варваров-язычников: баваров, алеманнов, тюрингов, саксов, ютов, фризов. Еще дальше хозяйничали славянские племена. На востоке же Византия прекратила попытки вернуть земли, принадлежащие когда-то Риму, ограничившись несколькими областями в Италии, которых все равно вскоре лишится. Великое переселение народов было практически завершено. Даже викинги, которые будут держать Европу в страхе два с лишним века, не смогут изменить сложившегося порядка.
Утвердились и границы христианского мира – Италия, Испания, Британия, Галлия и Британия с Ирландией. Толерантность последних завоевателей Западной Империи Одоакра и Теодориха дали Риму и близлежащим областям стать оплотом ортодоксального христианства, духовности и образования на итальянских землях, возвысив папский престол и положив начало объединению епископатов Западной церкви. Франки, завоевав Галлию, приняли религию покоренных земель – ортодоксальное христианство, тем самым связав себя с Римом (пусть и формально). Зато итальянские лангобарды и испанские вестготы были арианами. Арианская ересь умаляла божественность Христа по сравнению в ортодоксальной Троицей. Еретиков в церкви не жаловали. Исключения, конечно, бывали – например, лангобардский король Ротари, давший свободу исповедания ортодоксам и вообще старавшийся жить согласно заповедям, которые исповедовал. Хоть он и был арианином, но ортодоксы считали его «своим», и появилась даже легенда о воре, осквернившим гробницу короля. Ему потом явился Бог и сказал, что грех осквернять могилу такого человека: «Хоть его вера была ложной, однако он вверял себя Мне». Однако этот случай являет собой скорее исключение, чем правило и светлым пятном смотрится на фоне религиозных ссор – примерно так же, как свидетельства Беды Достопочтенного о мирной унии Ирландии с Римом смотрятся белой вороной на фоне последующих крестовых походов, альбигойских войн и инквизиции.
Варварские короли (как ортодоксы-франки, так и ариане) тоже мало думали о дружбе с инакомыслящими соседями и старались вести диалог с окружающими странами исключительно языком оружия (исключение составил Теодорих Великий, но его планам не суждено было сбыться). Последующее принятие лангобардами ортодоксального христианства положения не изменил. Поэтому отношения между арианскими и ортодоксально-христианскими странами в Западной Европе ограничивались войнами. В свою очередь церковь в Византии, хоть и не находилась в горячей точке, де-факто подчинялась императору и его политике и вдобавок была раздираема богословскими спорами, благодаря чему не могла вести плодотворный диалог с западными братьями по вере. Поэтому папский Рим и земли франков были единственным оплотом христианства в западной Европе.
Важно понимать, что Рим тех времен был вовсе не тем могучим Римом, перед которым склоняли головы короли и императоры, а Папа вовсе не претендовал на верховную власть над светскими владыками. Лежавшей в руинах бывшей столице Империи было далеко до всемогущего Рима Высокого Средневековья. Инквизиция появилась в середине 13 века, споры из-за верховенства власти начались в 11 веке, да и грехи, заставившие гуманистов и реформаторов заклеймить Вечный Город престолом Сатаны, появились в среде римского духовенства много позднее. Рим Темных Веков страдал от непрекращающихся притеснений со стороны как лангобардов, так и Византии, а потому шаткое благополучие местной церкви было под постоянной угрозой падения. Лангобарды, хоть и приняли в большинстве своем христианство ортодоксального толка, но отношение их королей к папскому государству от этого не поменялось. Будучи сильной духовной и образовательной базой, папские земли тем не менее были слабы в отношении военно-политическом. Поэтому римские библиотеки и церкви вкупе с учеными и священниками могли в любой момент погибнуть в огне лангобардских нашествий, сведя к нулю все труды прошедших лет.
Не лучше дела обстояли и с франками. Королевства, сильные в военно-политическом отношении, были слабы в отношении религиозности и благочестия, а догматически правильная церковь проигрывала там, где дело касалось христианской морали и добродетели. После смерти Хлодвига его королевство разделилось на четыре области – Нейстрию (северо-запад), Австразию (северо-восток), Бургундию (юго-восток) и Аквитанию (юго-запад). Понятно, что эти соседи использовали любой предлог, чтобы выступить войной друг против друга. Кроме того, франкские короли никогда не отличались добрыми нравами – любили погулять по лупанариям (так в старину называли публичные дома), с неугодными подданными расправлялись жестоко. В этом они, может быть, мало отличались от своих венценосных коллег других стран и эпох, но особенность франкского государства состояла в том, что Хлодвиг, приняв ортодоксальное христианство, тесно связал судьбы духовенства и политики. Епископ крестил короля, а король обязался всеми силами помогать церкви – способствовать ее процветанию и бороться с ее врагами (язычниками и еретиками).
К делу он подошел добросовестно, с чисто варварской грубостью. Еще когда епископ св. Ремигий проповедовал ему Евангелие и дошел до крестной смерти Христа, король закричал: «Да если бы я со своими франками был там, я не дал бы Его в обиду»! Ремигий был тронут этим порывом и счел его веру искренней. Вскоре король крестился, а епископ напутствовал его словами: «Сожги то, чему поклонялся и поклонился тому, что сжигал». К сожалению, Хлодвиг выполнил этот завет несколько односторонне. Церкви он сжигать перестал, но дальше внешней формы дело, похоже, не пошло.
Ревность короля в делах веры христианской хорошо показывает ставшая притчей во языцех история с Суассонской чашей. Во время одной из войн город Суассон был в руках врагов Хлодвига. Он шел на него войной, а епископ попросил его вернуть из города захваченную чашу для причастия. Тот клятвенно пообещал принести епископу этот трофей, и после удачной победы, когда начался дележ добычи, король попросил воинов дать ему эту чашу прежде, чем начнут делить все остальное. Никто особенно не возражал, но один ратник возмутился против нарушения священных обычаев древности. Король уговаривал его, но тот стоял на своем. В конце концов он с размаху опустил на чашу свой боевой топор – мол, ни нашим, ни вашим. Король проглотил обиду, но через несколько дней зарубил обидчика прямо перед строем, сказав при этом: «именно так ты поступил и с чашей в Суассоне».
Реакция епископа на этот эксцесс неизвестна, но предсказуема. Дружба королей и епископов требовала компромиссов с обеих сторон. И поскольку сила была на стороне короля и знати, духовенству приходилось поступаться своими интересами намного чаще, смотря сквозь пальцы на грехи власть имущих. Более того, епископа ставил король или любой другой местный властитель, и как следствие на церковных кафедрах оказывались люди, далекие от религии, а то и вовсе неверующие. В сан подчас возводили даже покоренных недругов, дабы отвратить тех от политической деятельности. Как следствие, служители церкви редко жили в соответствии с заповедями Божьими, будучи по сути дела, неверующими чиновниками короля. Обычным делом были епископы, содержащие по несколько наложниц и ходившие в военные походы, чтобы вернуться с богатой добычей. В порядке вещей были и церковные интриги, эдакие дворцовые заговоры с целью сместить неугодного епископа и захватить хлебное место. Впрочем, даже тогда в галльской церкви было немало достойных служителей Божьих, но таковых было слишком мало, чтобы как-то влиять на ситуацию, да и у тех, что были, не хватало для этого ни смелости, ни силы воли, ни поддержки собратьев (без которой реформатор быстро превратился бы в мученика).
Вместе с тем, географическое положение франкских земель делало их чрезвычайно важными в стратегическом отношении. Галлия находилась на перекрестке Европы – через нее проходили дороги и в Испанию, и в Италию, и в земли восточных германцев, и в Британию. Через земли франков держали путь миссионеры к англосаксам и германцам, и через земли франков англосаксонские и ирландские клирики шли в Рим. Кроме того, только франки всегда могли защитить Рим от внезапного нашествия лангобардов или византийцев. Поэтому возможный союз Папского Рима и Галлии был бы вполне уместен. У франков была сила, и Рима – духовность и грамотность (хотя и сильно подточенные постоянными войнами). Однако покамест последние не принимали помощь первых и сами не спешили защищать их.
Окруженная язычниками и враждебными арианами, церковь стояла на краю пропасти. Чтобы выжить, ей необходим был сильный нравственный и научный стимул, который в свою очередь повлек за собой просветление на церковно-политическом фронте. Ни франки, ни Рим не обладал для этого достаточными ресурсами.
Тем не менее, помощь пришла, и христианская церковь смогла воскреснуть из мертвых, став великой силой, могущей не только обратить ко Христу тысячи душ в странах, бывших некогда языческими и варварскими, но и дать европейским землям мощный творческий толчок, приведший к культурному расцвету в Западной Европе. Пришла эта помощь с двух островов, приютившимся на самом краю тогдашнего мира – Британии и Ирландии.
Это маленький заповедник практически не пострадал от Великого Переселения – германцы завоевали Британию только один раз и то не полностью – около 516 года они были остановлены местным героем Амвросием (или Арторием), оставшимся в памяти бриттов как король Артур. Зато Ирландия как была, так и оставалась в руках кельтов-скоттов. Поэтому церковь на этих землях развивалась практически без помех, а вместе с духовностью поднималась и грамотность. Нашествия варваров на Галлию вынуждали тамошних ученых срываться с родных мест и искать пристанища за морем, где жизнь была поспокойнее и научные достижения могли бы пригодиться, Ирландия же от этого только выигрывала. К 6 веку остров был покрыт монастырями и церквями, а ирландские монахи заселили все окрестные острова и обратили в христианство шотландских пиктов.
Кельтские монастыри отличались от обычных римских и греческих по нескольким пунктам. Во-первых, это свои уникальные традиции и особенности аскезы. Ирландские монахи сумели избежать крайностей своих собратьев Сирии и Египта. Самобичевание, вериги и сидения на столпе, столь характерные для пустынь Азии и Африки никогда не были распространены на зеленых островах. Кельтский аскетизм был очень практичным, не мешал монахам ни путешествовать, ни проповедовать, и обычно ограничивался кратковременными постами, простотой в пище и ночными бдениями. Зато когда папа Григорий Великий стал организовывать монастыри по уставу св. Бенедикта и, как следствие, пресекать всякие тенденции к аскетическим подвигам, кельтские монахи оказались на порядок строже бенедиктинских..
Во-вторых, кельтские монастыри воплотили в себе несбывшуюся мечту просвещенных римлян вроде Кассиодора – совместить труд и молитву, подвиги монашеские с подвигами научными. При каждом монастыре в Ирландии была библиотека и скрипторий, где переписывались книги. При этом кельтские книгочеи были гораздо терпимее к языческой культуре, нежели их римские коллеги. Причина вполне объяснима – они никогда не сталкивались с оппозицией со стороны языческих богов. Греческая философия и мифология в Ирландии никогда не противопоставлялась христианству, поскольку проникла туда намного позже святого Патрика. Сократ и Аристотель никогда не противопоставлялись Христу, ибо о них узнали гораздо позже, притом узнали через христианских ученых, которые толковали их идеи в чисто христианском духе. Если для Августина, боровшегося с языческим мышлением, Зевс и Геракл были представителями вражеского лагеря, то для кельтов они были всего лишь героями древних сказаний, которых было нечего бояться. Схожим образом дела обстояли с латынью – на континенте классическая, литературная латынь быстро опустилась и упростилась под влиянием вульгарной, разговорной латыни (сам Григорий Великий намеренно упрощал речевые обороты, дабы быть более понятным для простого люда). Зато для ирландцев разговорной латыни вовсе не существовало, и грамматику со словарем нового языка они составляли исключительно из Библии, отцов церкви и античных философов. Примерно так же обстояло дело и с греческим. С одной стороны, такой подход служил залогом появления в местной латыни совершенно немыслимых оборотов и слов (из-за чего ученые говорят о так называемой «»ирландо-латыни», а переводчику порой так трудно переводить кельтские гимны), с другой – сводил на нет влияние жаргона и просторечия, характерных для вульгарной латыни и гарантировал сохранение латыни «высокой», годной и для стихотворений, и для научных трактатов, а значит – гарантировало развитие наук.
А к началу 7 века в христианство были обращены почти все англы и саксы, захватившие юго-восточную часть Британии. Сильное влияние кельтских миссионеров и активная поддержка властей привели к тому, что церковь на англосаксонских землях быстро выросла и укрепилась. Уния 664 года, когда кельтские миссионеры в Нортумбрии согласились принять римские обычаи, способствовала укреплению отношений между кельтскими и англосаксонскими монастырями и в результате Британские острова (Британия и Ирландия) стали сильной научной и миссионерской базой, способной дать новые силы пробуждающейся континентальной Европе.
Вслед за героями сказок
Современному исследователю нелегко понять, почему монахи и ученые из кельтских стран (а ведь Ирландия долго оставалась «вещью в себе», будучи отчужденной от остального мира) вдруг решили пуститься в столь далекие и опасные странствия? Почему скотты, так любящие свою родину и так гордящиеся ей, пожелали оставить ее ради неведомых земель? Парадоксально, но именно святой Колумба, стяжавший славу вдали от Ирландии, написал столько проникновенных элегий об утраченной родине. Его, в принципе, понять можно – он оставил Изумрудный остров не по своей воле и потому имел полное право тосковать по «отчизне милой, навек оставленной». Но ведь не все же монахи, отчалившие от родных берегов в 7-11 столетиях были изгнанниками!
Можно, конечно, указать на неспокойное положение на ирландских землях, но набеги викингов начались только в конце 8 века, а систематический характер приняли только в середине девятого. Начало же путешествий ирландских миссионеров приходится на середину шестого века, когда ни один завоеватель не ступал на ирландскую землю, а внутренние распри местных королей никак не вредили состоянию церкви – трогать монастыри никто и не думал ибо ссора с монахами была чревата наказанием свыше (примером может служить легенда о короле Суибне, которого Бог наказал безумием за неуважение к церкви). Иными словами, для монахов в Ирландии и Шотландии был сущий рай. И, тем не менее, из этого рая монахи всячески стремились сбежать – заселяли пустынные острова к северу и северо-западу от британских островов или отправлялись на континент. Религиозное рвение? Но почему он в такой мере проявился только лишь на землях скоттов?
Как и в случае, со средневековой Европой, помощь приходит оттуда, откуда ее ждали меньше всего: помочь объяснить парадокс ирландских миссионеров могут ирландские сказки, а именно – сказания о морских путешествиях в неведомые страны. Это саги о Бране и Маэль-Дуйне, о Кормаке и Кухулине, Кондле и Оссиане[1]. Наконец, многое может рассказать и знаменитое «Плавание св. Брендана» - эта «монашеская Одиссея» Средневековья, как называют ее западные филологи. Во всех этих историях герой отправляется в неведомые земли, граничащие со сказочным миром. Естественно, что отважные путешественники были в чести у всех народов. У вавилонян героем-путешественником был Гильгамеш, «все видавший», у греков – Одиссей и аргонавты, у римлян – Эней, а у викингов далекие походы были в порядке вещей (Эрик Рыжий и его дети добрались до Северной Америки, конунг Рюрик вокняжился в Киеве, а его дружинники Аскольд, Дир и позже Олег – ходили на Константинополь), и почти о каждом походе слагались саги. Однако ирландские герои отличаются от своих иностранных коллег прежде всего своими мотивами. В ирландских сказаниях герой чаще всего пускается в плавание из чистого интереса. Бран в «Плавании Брана» слышит дивную музыку, которая увлекает его за море, а святой Брендан просто желает повидать страну, обетованную святым, о которой говорит ему духовный наставник. Короля Кормака языческий бог завлекает в сказочную страну всеми возможными средствами только лишь для того, чтобы он повидал этот чудный край. Бывает, правда, что герой преследует и другие интересы (Оссиан полюбил фею, Кухулина боги позвали на помощь, а Маэль-Дуйн желает отомстить за отца), однако всякий раз путешествие превращается в самоцель, а первоначальные намерения путешественника уходят на второй план. Да и сосватавшие эльфийку герои не приводят ее домой, а предпочитают остаться навеки в сказочной стране.
У других народов герои наоборот, пускаются в путь либо по принуждению, либо для достижения цели – принцессы или сокровищ. Так Гильгамеш хотел спасти друга, викинги – награбить побольше, Язон исполнял поручение царя, Эней спасался от врагов, а Одиссей вообще плыл домой, вот только плыть пришлось окольными путями. В любом случае, все они при первой же возможности вернулись к привычному, оседлому образу жизни, далекому от романтики и приключений. Исключение могут составить рыцарские романы и волшебные сказки позднейших времен, но все они черпали вдохновение у кельтских легенд, а большинство прямо с них и списаны.
Иначе говоря, «муза дальних странствий» всегда жила в склонном к романтизму сердце кельта, и далекое путешествие было привлекательным само по себе – нужен был только повод, чтобы последовать путем сказочных героев. Правда, человеку, обремененному семьей или королевской службой было не до дальних плаваний, но было в Ирландии целое сословие людей, не связанных с насиженными местами ни клятвой верности, ни какими-либо другими узами. Речь идет о монахах – людях, отказавшихся от благ мира сего ради служения Богу, этих вечных добровольцах Царства Божьего, готовых идти на край света ради идеи.
Под знаменами Бога и церкви
Идея монашества всегда играла важную роль в христианстве, а в Средние Века на монахах держалась практически вся церковь. Из этого сословия вышли чуть ли не все ученые и миссионеры той эпохи – вплоть до эпохи Ренессанса. Невозможно понять дух средневековья, не поняв сути монашества, причин, которые заставляли людей принимать монашеские обеты и той непонятной прелести такого образа жизни.
Целью монаха было угодить Богу, а средством – строгая аскетическая жизнь, неотъемлемой частью которой было чтение, размышление о Боге, пение псалмов, делание добра ближним. Впрочем, отшельники при отсутствии ближних могли ограничиться первой частью. Желающий принять монашеские обеты человек давал обеты безбрачия, послушания и бедности. Тем самым он отказывался от благ мира, оставляя за собой только лишь самое необходимое, и вел созерцательный образ жизни, предаваясь размышлениям и посильному труду. Не будучи связан обычными заботами бренной жизни, монах был свободен для дел духовных. Под богоугодными же занятиями могло подразумеваться что угодно: и длительные посты, и всенощные молитвы, и проповедь в церкви и на улицах, и переписывание книг, и изучение богословия или философии, и даже занятия искусством. Естественно, созерцание красот Божьего творения также являлось делом весьма богоугодным, поскольку наталкивало на благочестивые размышления. Знаменательно, что первые восхваления природы появились именно в монашеской среде:
В рассветный час хвалу от нас
Прими, Господь, что дарит свет.
Из кельи ночь уходит прочь.
Заре багряной – мой привет!
О солнца славная сестра!
О дочь младая тьмы ночной!
Всегда светла, всегда мила,
Служебник озаряешь мой.
В окно тайком ты входишь в дом
И шепчешь на ухо: Не спи!
Но в дверь тебя впускаю я.
Войди же! Здесь желанна ты[2].
Увлечения отрекшихся от благ мира сего рабов Божьих были весьма разнообразны. Как ни странно, именно в монастырях записывались и сохранялись языческие предания и мифы, произведения античных поэтов и философов, а позже – и рыцарские романы, и разухабистые студенческие вирши, и лирические песни, впоследствии перенятые трубадурами. Монахами писались первые в Средневековой Европе труды по географии, медицине, биологии. А монастырское пиво до сих пор считается одним из лучших в мире – недаром Мартин Лютер занимался пивоварением даже после того, как сделал Реформацию.
Отказавшись от брака, монахи не разучились ценить красоту и рыцарство. Отрекшись от земных благ, они сохранили радость жизни. А связав себя обетом послушания, они оставили в душе место для свободы духа и мысли. Посвятив себя Богу, рабы Божьи не забыли и о земной стороне бытия. Сковав себя тяжелыми веригами, они оставили отдушину для человеческих чувств и устремлений. Наверное, поэтому ряды пустынников ранней церкви, православных иноков, католических бенедиктинцев, францисканцев, доминиканцев и иезуитов никогда не редели, и монашество процветает даже в двадцать первом веке.
При всех своих неудобствах подобный образ жизни далек от садомазохизма (что бы там ни говорили современные фрейдисты), но напротив, сам по себе обладает необъяснимой прелестью, привлекая людей, далеких от религии – не случайно в двадцатом веке вошли в моду туризм, кругосветные путешествия на яхтах-одиночках или добровольные робинзонады на необитаемом острове вдали от цивилизации. Отказаться от привычных удобств ради высокой идеи, бросить перчатку повседневной рутине, подняться над обыденностью и посвятить себя чему-то более важному или хотя бы более интересному, нежели обычные жизненные запросы – такие мотивы не могут не придать романтического блеска монашеской жизни:
Раскрыта книга предо мной,
Вокруг шумит зеленый лес.
Деревья высятся стеной
Касаясь кронами небес.
И гомон птиц над головой
Разносится по всей земле.
Так сладок труд в тени лесной!
Бог благ воистину ко мне!
Если прибавить к этому чисто религиозное желание сделать угодный Богу поступок, то удел монаха окажется привлекательным вдвойне. А если учесть, что среди монахов было немало ученых, людей творческого склада ума и, как следствие, трудоголиков и ценителей мелких радостей жизни, то совершенно не удивляет, что до нас дошло столько гэльских стихотворений, прославляющих монашескую жизнь.
Жизнь монаха была сама по себе сродни приключению – она была и необычна, и нелегка, и требовала напряжения душевных и умственных сил. Но вместе с тем, монах не был привязан к одному месту и потому услышь он за спиной дивную музыку, подобно легендарному Брану – и ничто не мешало ему отправиться вслед за мечтой. Знаменательно, что из всех ирландских путешественников самым «легким на подъем» оказался святой Брендан и его спутники.
Монашеская жизнь была в глазах ирландцев наилучшим приключением, а жизнь странствующего монаха была привлекательной вдвойне. Поэтому нетрудно понять, почему через сто с лишним лет после того, как святой Патрик, британо-римлянин по национальности, отправился с континента на Изумрудный остров, множество святых рожденных на острове, устремились в обратном направлении, но со схожими целями, наводнив Европу и преобразовав лик западной Церкви.
* * *
Впрочем, говоря об ирландских монахах, отправлявшихся в путешествия на европейский континент, правильнее говорить скорее о кельтском странничестве, нежели о кельтском миссионерстве.
Подобно тому, как герои сказок шли куда глаза глядят, не представляя ясно, какую цель преследуют, скотты также не ставили в своих странствиях конкретной цели. Они могли удалиться в безлюдные леса, чтобы предаться молитвам и чтению Писания, могли отчалить на утлом курраге от родных берегов и отправиться куда глаза глядят, доверившись ветрам и течениям. В случае, если их прибивало к какой-то земле, они основывали там монастырь. А могли просто переселиться в соседнюю страну и вести там благочестивую жизнь. Это называлось у них «странничество Христа ради» - peregrinatio pro Christi. Не имея конкретной цели, такое странничество не стесняло ирландского монаха, давало ему простор для действий, однако в то же время делало его несколько менее эффективным в качестве проповедника по сравнению с миссионером «классического» типа. Впрочем, и таких миссионеров среди кельтов было немало: с конкретной целью отправлялись в путь святые Патрик, Колумба или Айдан.
Зато своим примером кельты заражали ближайших соседей и духовных подопечных – англосаксов. Обучаясь в ирландских или шотландских монастырях, английские и саксонские дворяне и клирики, проникались идеей служения Богу в странничестве, однако подходили к делу с чисто германской прагматичностью: ставили себе конкретную цель и не успокаивались, пока не достигали ее. Труд таких перегринов был полезен вдвойне, и с кельтской церковью непосредственно связаны двое странников из англосаксонского Семицарствия служили на европейском континенте – это Бонифаций и Алкуин (Альбин). Несмотря на то, что генетически этих двух рабов Божьих нельзя отнести к кельтской церкви, тем не менее, тесная связь и общность традиций церквей в землях скоттов и англосаксов не позволяет разорвать надвое этот удивительный цветник духовности – во всяком случае, до прихода викингов.
В ДАЛЬНИЙ ПУТЬ
Неподкупный странник
Ирландцы ходили на континент и раньше – в 6 веке. До нас дошли имена святого Мельдона, епископа Перроны, или Обана (Альбина), епископа Анжера. Возможно, истории о них и имеют историческое зерно. Имена у них кельтские, Обан в Галлии был весьма популярен, да и Перрона ко времени расцвета ирландского странничества уже давно была известна как Перрона Ирландская или Перрона скоттов. Однако эти случаи были единичными, да и немного последователей было у этих святых. Первой ласточкой великой волны кельтского странничества на континент был св. Колумбан, и именно с этим человеком связаны корни подъема христианского самосознания в европейских церквях. Поэтому мы не погрешим против истины, если наш рассказ начнем с Колумбана.
От Лейнстера до Люксейля
Св. Колумбан (или Колумба Младший) родился в 543 году в Лейнстере. В отличие от большинства кельтских святых, которые были сплошь из интеллигенции или знати, Колумбан древним родом не блистал. О его происхождении вообще мало что говорится. Зато известно, что с малых лет юношу тянуло к книгам, в результате чего он и стал монахом. Биограф Колумбана, Иона из Боббио, пишет, что юноша был весьма прельщен красотою одной или нескольких девушек из его родного селения, из-за чего не мог определиться между призванием ученого клирика, и по совету некой мудрой пожилой дамы решил бежать от греха подальше – стать монахом в монастыре вдалеке от дома. Колумбан получил образование в монастыре Бангор, причем его наставником был св. Комгалл (вероятно, тот самый Комгалл, который встал на сторону Колумбы в споре из-за авторских прав и отправился с ним в Шотландию). Полученное Колумбаном образование было блестящим – монах знал латынь, еврейский и греческий, разбирался и в отцах церкви, и в античных поэтах. Еще он был прекрасным проповедником и стихотворцем. В 590 или 585 году он отправляется на континент, в Галлию.
О причинах его отъезда можно только догадываться. Некоторые теории говорят о желании благовествовать германцам, и желании посетить Италию и Рим (сохранилась переписка святого с папой, которого святой весьма почитал). А возможно – в сердце святого жила «муза дальних странствий», желание пуститься в путь за неведомо мечтой, идти куда глаза глядят навстречу опасностям и приключениям. Трудно сказать наверняка. Даже обычно дотошный до мелочей Иона из Боббио кратко говорит: «проведя несколько лет в монастыре, он пожелал идти в неведомые земли, следуя заповедям, которые Бог дал Аврааму…». Чуть позже он говорит, что Колумбан и его спутники шли: «сеять семена спасения». Что послужило толчком для такого решения – неизвестно. Сам Колумбан в одном из своих посланий писал о том, что он искал «подходящее место странствия» - то есть, странствовал без конкретной цели, но искал пристанища, которое подходило бы его духу. Однако насколько можно верить письму? Или агиографу, писавшему спустя несколько лет после смерти святого?
Было ли у Колумбана мистические переживания наподобие тех, что пережил Патрик? Вынуждали ли его к этому обстоятельства, как Колумбу? Шел ли он по приглашению, как Айдан? Вряд ли это когда-либо станет известным. Известно только то, что Комгалл, бангорский «друг души» Колумбана, вначале не желал отпускать способного ученика, который мог бы стать заменой престарелому наставнику. Не то, чтобы он пытался силой настоять на своем – не в правилах мудрого «анамкары» было поступать так. Но Комгалл весьма скорбел из-за ухода любимца, покамест не решил, что странствуя по свету, Колумбан принесет больше пользы, нежели оставаясь в монастыре.
Наставник благословил ученика, и тот в компании двенадцати товарищей пустился в странствия. Погода была спокойной, море – тихим, дул ровный северо-западный ветер, курраг без труда осилил расстояние от Ирландии до континента, и вскоре друзья высадились на Армориканском полуострове. Эти земли звались Бретань или Малая Британия, и жили там переселенцы из Великой Британии, покинувшие родной остров еще во времена Артура. В Бретани Колумбан долго не задерживался, и направился в земли франков[3]. Дорога привела друзей в Бургундию – одно из четырех королевств, на которые разделилась держава Хлодвига.
Мы уже вкратце обрисовали положение на франкских землях в 7 веке: развращенная знать, слабая церковь, словом, для миссионера с острова святых здесь был работы непочатый край. Иона из Боббио пишет:
«В то время христианская вера то ли из-за обилия внешних врагов, то ли по небрежению епископов почти исчезла в тех краях. Люди только и помнили, что символ веры, а о спасительной благодати и борьбе с грехами плоти помышляли лишь немногие…».
Колумбан с товарищами начал ходить по селениям и проповедовать Евангелие. О Боге и Христе франки знали, большинство из них были крещены, и потому проповедь гостя из-за моря была привычна франкскому уху: многое из того, что говорил пришелец из-за моря, они и так слышали от епископов и монахов. Новым казалось другое – то, что приезжие проповедники всерьез относились к своей проповеди, слова подтверждали делом и жили в соответствии с тем, что проповедовали. Они презирали роскошь и жили в строгости, зато прекрасно знали не только Библию, но и отцов церкви (не говоря уже о светских науках), чем являли прямую противоположность «родным» франкским епископам – послушным ставленникам власть имущих. Здесь не столько слова, сколько дела ирландцев привлекли к ним внимание окрестных жителей.
Вскоре слух о заморских гостях дошел до короля. Ученый гость из далекой страны был желанным гостем при дворе, да и просил он немного – всего лишь места для поселения. Король Бургундии Гонтран (Гунтрамн), один из внуков Хлодвига, доброжелательно принял Колумбана. и предложил ему выбрать место для жилья. Колумбан выбрал развалины римской крепости в Аннегрей, где стал жить с немногочисленными товарищами.
Впоследствии он переместился в Люксейль, где основал монастырь и привлек несколько сотен последователей, жаждущих более близкого общения с Богом и святой жизни. Колумбан выработал устав монашеской жизни, во многом похожий на устав св. Бенедикта, но гораздо проще и строже. В нем жизнь монаха разделялась на физический труд и аскетические упражнения (не одобряемые, а впоследствии и вовсе запрещенные Римом), притом сильное ударение делалось на послушание духовному наставнику.
С проповедью Колумбана среди франков связывают возникновения традиции украшения елки на новый Год и Рождество. Германцы-франки, хоть и были крещены, но продолжали по привычке в день зимнего солнцестояния поклоняться священному дереву – ели. Колумбан, не желая мириться с языческими пережитками, но вместе с тем уважая традиции народа, украсил крестами и прочей христианской символикой ближайшую ель и объяснил им христианское значение этого зимнего праздника – рождение Христа. .
В какой-то мере дюжина ирландцев была всего лишь каплей в море, и поднять церковь франков из того упадка, в котором они находились. С таким же успехом десяток дровосеков могли бы начать систематическую вырубку германских лесов. Но все же определенный результат их работа приносила. Слушавшие проповеди Колумбана верующие начинали задумываться о сути веры, которую формально исповедовали. А главное – привлеченные примером жизни святого, франки начали сходиться в монастырь, основанный ирландцами. Слухи же о столь необычном по тем временам монастыре сделали Колумбана и его товарищей знаменитыми.
От Люксейля до Брегенца
Влияние миссионеров на франкских землях росло, все большее количество людей из разных сословий присоединялось к гостям из-за моря. Однако со временем возникли трудности. Дело в том, что Колумбан придерживался кельтских традиций в чине богослужения, праздновании Пасхи и форме тонзуры – кельтская тонзура выбривалась на передней части головы, от уха до уха. Кроме того, его строгий образ жизни не слишком нравился местному духовенству, которое не придерживалось столь строгой морали. Когда в 603 году Колумбана вызывали на собор для разбирательства, святой отвечал, что не он придумал традиции, по которым живет, сеять раздоры не желает, а в Галлию прибыл ради Христа и просит только позволения жить вдали от людской суеты. В свою защиту Колумбан написал даже несколько писем папе – св. Григорию Великому. Реакция папы на его послания неизвестна (два первых письма не дошли, а третье подоспело как раз к смерти понтифика), однако красноречие и вежливость рассыпающегося в комплиментах ирландца дают понять, что папа если не одобрил Колумбана, то во всяком случае не стал осуждать его. Тем более, что труды святого Колумбана были другому святому – Григорию – очень даже на руку: ирландец укреплял франкскую церковь, освобождал ее от влияния королей, да еще и клялся папе в верности и покорности. Кроме того, Колумбан, похоже, римские традиции принял – это видно из того, что конфликт был улажен и еще семь лет святой без особых притеснений трудился на франкских землях.
Так что если бы все ограничивалось тонзурой и Пасхой, Колумбана оставили бы в покое. Но на престоле Бургундии Гунтрамна сменил Теодорих (Теудерих) Второй. Новый монарх симпатизировал Колумбану, однако не мог или не желал отказываться от не слишком целомудренного образа жизни – нормального в глазах франкского короля, но неприемлемого в глазах ирландского монаха. Оно неудивительно – Меровинги привыкли не отказывать плотскому влечению и не церемониться с неугодными подданными, а духовенство либо следовало их примеру, либо смотрело на королевские грехи сквозь пальцы. Столь трагическое положение вещей давно уже вошло в традицию, однако Колумбан прибыл из страны, где в у духовенства в порядке вещей была принципиальность и непреклонность в вопросах морали. Он говорил королю правду в глаза, и слова его не оставались без результата. Этот новый Иоанн Креститель впрямь решил изменить средневекового Ирода, и, казалось, был недалек от успеха. Однако, как и во времена Иоанна Крестителя, здесь не обошлось без Иродиады. Ей оказалась бабка Теодориха Брунгильда, сохранившая влияние при правлении внука. Престарелая Брунгильда поощряла его в разгульном образе, поскольку, как указывает биограф Колумбана Иона из Боббио, постоянно гулявший по лупанариям король не слишком думал о женитьбе, а отсутствие в доме законной жены упрочняло позиции волевой и энергичной бабки. Брунгильда не без успеха настраивала внука против Колумбана. Для этого Брунгильда вынуждала местных епископов поднимать забытые споры о противоречиях между кельтскими и римскими церковными обрядами, пытаясь тем самым выставить Колумбана как раскольника, сеющего смуту в церкви. Поскольку обычно непреклонный святой подобного рода умело обходил и смягчал, личину раскольника и еретика надеть на Колумбана никак не удавалось (несмотря на все старания местного духовенства, которое, конечно же, не слишком жаловало наглого иноземца). Но у Брунгильды были способы и получше. Она время от времени вынуждала последнего отступать от придворного этикета в пользу морали и святости, чем, естественно, выводил из себя короля.
Бомба, фитиль которой тлел несколько лет, разорвалась в 610 году. Однажды Колумбан пришел во дворец, а Брунгильда вывела ему навстречу выводок детей Теодориха (естественно, от наложниц из лупанария). Колумбан отказался благословить их и ушел восвояси. Король, желая решить дело миром, послал Колумбану богатые дары в знак своего расположения и готовности пойти на мировую. Любой франкский епископ или аббат счел бы это невиданным благом, но пришелец из Ирландии почел позором принять дары от нечестивца, пытающегося мздою загасить его праведный гнев. Проповеди Колумбана, угрожавшего грешнику муками ада, возымели определенное действие, но ненадолго. Теодорих не был религиозным по своей природе, и не мог долго идти на поводу у дерзкого монаха. Постепенно король вернулся к прежнему образу жизни, заслужив новые упреки со стороны Колумбана. Терпение его лопнуло, и средневековые Ирод с Иродиадой стали искать повода избавиться от назойливого Колумбана Крестителя. Правда, голову на блюде Ирод решил заменить более гуманными методами.
В поисках этого повода Теодорих пришел к Люксейль и стал упрекать Колумбана в том, что он не только нарушает обычаи и традиции римских церквей, но также не пускает в монастырь никого, кроме «своих» и даже не оказывает ему, королю, соответствующего приема. Речь шла о том, чтобы приготовить королю лучшие покои в монастыре, накормить-напоить и спать уложить. А еще – король оставлял за собой право беспрепятственно заходить в любые помещения монастыря – куда ему заблагорассудится. Пускать мирянина в монастырские покои было и остается по сей день грубым нарушением монастырского устава. Для гостей держали (держат и в современных монастырях) отдельные комнаты. В одном женском католическом монастыре в Израиле для гостей даже устроили маленькую синагогу и мечеть. Но вход в большинство внутренних помещений монастыря светским был закрыт. Для принципиального ирландца это само собой разумелось, для короля же – представляло собой непростительное ущемление королевских прав и привилегий. Напрасно король и монах уговаривали друг друга – никто не поступился своими принципами и в результате Теодорих должен был вернуться домой не солона хлебавши. Обидевшись на Колумбана, он приказал ему с товарищами под страхом наказания возвращаться туда, откуда пришли – в Ирландию. Естественно, Колубман сказал, что не покинет монастыря иначе как только по принуждению. И естественно, его принудили.
Иона пишет, будто король вначале заключил дерзкого кельта в темницу, но идея избавиться таким образом от диссидента, как оказалось впоследствии, оказалось не совсем удачной – слишком велика была популярность у Колумбана и слишком мала – у королевской семьи. Сами стражники не осмелились держать в заключении проповедника, пред словами и делами которого преклонялись. Поэтому то ли чудо открыло двери темницы, то ли доброта охранников, то ли красноречие святого, а только очень скоро Колумбан без ведома короля очутился на свободе и проследовал обратно в Люксейль, встречая на своем пути только поддержку и симпатии народа.
Как бы там ни было, а пределы королевства Колумбан должен был все-таки покинуть. Ведь он отвечал не только за свою жизнь, но и за жизнь своих монахов. Ради них миссионер вынужден был уйти из Люксейля. Он прекрасно понимал это, и потому не стал испытывать королевское терпение и покорно дал провести себя с земляками до границ Бургундии, а там – до ближайшей гавани.
Поведение всех участников этого конфликта вполне обоснованно и предсказуемо. И Теодорих и Брунгильда, и Колумбан следовали каждый своим принципам и защищали свои ценности. Отпрыски Хлодвига считали, что представитель королевского рода может не стеснять себя в удовлетворении своих нужд – от любовных похождений до расправы с неугодными – и готовы были не моргнув глазом пожертвовать жизнью какого-то мелкого клирика, тем более, чужеземца. В свою очередь Колумбан считал, что называющийся христианином человек должен соблюдать хотя бы элементарные Божьи заповеди, и что священники и монахи для того и созданы, чтобы напоминать людям о простых истинах. При этом неважно, какую должность занимает человек – перед Богом все равны, а религиозные убеждения стоят того, чтобы пожертвовать ради них положением, свободой и жизнью.
Сохранилось прощальное письмо Колумбана к монахам в Люксейле:
«Куда бы Бог не послал вас – идите, и множество святых произойдет от вас. В конце концов, в бедах наших нет ничего нового. Разве не было в давние времена философа, мудрейшего среди всех, которого бросили в тюрьму и казнили за то, что он, в отличие от всех остальных, веровал в Единого Бога. Без врагов не будет битвы, а без битвы – венца победителя. А где идет битва – там есть место и для отваги, и для мужества, и для терпения, и для верности, и для мудрости. Без борения стяжать можно разве что отчаяние и невзгоды. Итак, без боя не станешь победителем. И добавлю я – невозможен почет без свободы».
Кельты всегда славились красноречием, доходившим иногда до многословия, однако последнее обращение учителя и пастыря к любимым ученикам не может не тронуть – и не удивить. Может быть, лучше всех житий и панегирик историков вкупе с скрупулезными исследованиями эти несколько слов могут характеризовать своего автора. Здесь и гордость, и достоинство, и свободолюбие, и мудрость, и посвящение своему делу, и – любовь к наукам. Под «мудрейшим философом» святой подразумевает, как нетрудно догадаться, Сократа. Колумбан славился своей ученостью – в своих стихотворениях, посланиях и проповедях он цитировал не только отцов церкви, но и латинских поэтов (включая малоизвестных). Это неудивительно, поскольку библиотеки в ирландских монастырях были богаты всякого рода литературой. От отцов церкви Колумбан мог проникнуться чисто христианской трактовкой жизни и учения Сократа. Удивительно другое – что средневековый миссионер в прощальном послании к ученикам в качестве примера избрал именно Сократа, а не какого-нибудь мученика или святого (благо примеров хватало уже тогда). Значит, не только Писанию учились монахи в Люксейле, и гораздо шире и гармоничнее было образование в ту пору, нежели принято считать.
Из Люксейля Колумбана отправили в Нант, чтобы посадить на корабль и отправить вниз по Луаре и через море в Ирландию. Письмо, приведенное нами выше, писалось скорее всего, оттуда. Иона из Боббио обстоятельно описывает триумфальное шествие ирландцев по франкским землям, сопровождающееся проповедью и чудесами. Так ли это было или нет – трубно сказать. Наверняка слава ирландцев, к которой теперь был добавлены венцы мучеников, гарантировала им теплый прием в любом доме – тем более, что верноподданные франкские клирики никогда не обладали таким авторитетом, а потому их запрет не имел особой силы в сердцах жителей тех земель.
Впрочем, авторитет странников из-за моря не помешал королевским вассалам делать свое дело. По прибытии в Нант законопослушный франкский епископ Софроний и племянник короля Теодебальд нашли корабль, идущий в Ирландию и незамедлительно посадили на него Колумбана с товарищами. Путь, начавшийся столь славно и уже принесший столько добрых плодов, должен был подойти к концу. Конечно, Колумбан сделал на франкских землях достаточно много, монастыри в Аннегрей и Люксейле не остались бы в запустении, а Нейстрия или Бретань приняли бы последующих гостей из-за моря если бы ирландцы хотели вернуться. Но на душе у Колумбана было невесело. Не то, чтобы возвращение в родную Ирландию было бы для него поражением. Страну он покидал по меньшей мере как мученик, да и земляки приняли бы его с радостью в любом случае. Но почему-то не хотел он возвращаться на родной остров, где на каждом шагу можно было увидеть или монастырь, или церковь, или просто странствующих монахов. Ирландия была островом святых и ученых, и не было резона увеличивать их количество. На континенте же жатвы было много, а делателей – мало. Скромные, безупречно честные и посвященные своему делу, ирландцы были солью земли в этих диких краях. С другой стороны Колумбан чувствовал, что его служение в Галлии действительно подходит к концу. Пришло время уходить. Вот только куда? Со скрежетом зубовным он покорился судьбе и тешил себя мыслями о родных берегах, которые ждали его вдалеке.
Однако событиям суждено было обернуться иначе. Буря не позволила кораблю выйти в море и волны выбросили судно на берег. Несколько раз моряки пытались повторить попытку. Капитан корабля почуял неладное, а Колумбан усмотрел в этом перст Божий и воспользовался случаем, чтобы сойти на землю. Он был в Нейстрии – северо-западной области бывшего королевства Хлодвига, где правил король Хлотарь, не особенно выделявшийся на фоне монархов тех темных лет, но, по-видимому, не блистающий и на поприще пороков и жестокости. Во всяком случае он старался не участвовать в войнах между королевствами, а узнав, что на его земле находится опальные кельты, тут же пригласил его к своему двору и предложил остаться в Нейстрии. Придворная жизнь была Колумбану и его товарищам не по душе, и король понимал это. Он предложил им выбрать место для поселения и основать монастырь. Таким образом служение ирландцев в Галлии продолжалось бы в прежнем духе, а враги не могли бы его достать – во всяком случае, так говорил Хлотарь.
Однако Колумбан то ли зарекся верить королям, то ли действовал по принципу «уходя, уходи», но попросил Хлотаря об одном – помощи при прохождении через Австразию (земли короля Теодеберта), чтобы затем идти через Альпы в Италию. Владыка Нейстрии сожалел, что приходится прощаться со столь интересными гостями, однако силой никого не удерживал и провел через свои земли на границу с Австразией. Он еще несколько раз встречался с Колумбаном, просил у него совета и приглашал вернуться в Нейстрию. Впрочем, в Нейстрию Колумбан так и не вернулся, да и вообще с землями франков старался распрощаться как можно скорее. Предчувствие, охватившее его еще в Нанте, усиливалось. Все больше святой понимал, что странствия Христа ради ведут его за пределы наследства Хлодвига.
В Австразии Теодеберт принял его с радостью и подобно Хлотарю предложил ирландцам выбрать место для поселения. Глава кельтских монахов вначале думал отказать и просить только разрешения пройти через его земли, но потом решил принять во внимание два немаловажных фактора. Во-первых, в Австразию к Колумбану пришли многие его подопечные из Люксейля. Очевидно, Брунгильда не ограничилась изгнанием пастыря и решила лично заняться рассеянием овец. Даже несколько епископов уже успело пострадать от репрессий. Оставить своих товарищей, пришедших к ним из соседней страны, ирландцы не могли – наверное, совесть не позволяла. Поэтому нужно было искать компромиссный вариант. Во-вторых, Австразия выгодно отличалась от Нейстрии или Бургундии своим географическим положением. Выгодно для монахов, так как восточные рубежи королевства выходили на земли германских язычников, до сих пор живущих в полуварварском состоянии.
Язычники, не ведающие истинной веры и Всеблагого Спасителя! Разве можно найти более привлекательный удел для перегрина, ищущего приключений ради Христа и желающего сеять семена спасения? Естественно, перед столь заманчивыми перспективами ирландцы не устояли. Колумбан согласился остаться в Австразии, но для поселения выбрал руины древнего города Бригантии (Брегенц) недалеко от Рейна. Для колумбановой задумки это место подходило как нельзя лучше. Отсюда можно было идти к язычникам – алеманнам, швабам, тюрингам, померанам, саксам. Достаточно было просто спуститься или подняться по Рейну на лодке и доплыть до пределов нужного племени. В то же время монастырь находился практически на земле Австразии, поэтому угроза со стороны возможного набега была сведена почти что к нулю. Поэтому, хоть место и не совсем устраивало святого, он остановился там.
От Брегенца до Боббио
Так начался третий период жизни Колумбана – германский (после мирной жизни в ирландском парнике и злоключений на франкских землях). Теперь ирландцу-путешественнику предстояло иметь дело не с добрыми ирландцами и не с франками, хоть и не слишком праведными, но все же имеющими определенное понимание христианства. Здешние обитатели частично были когда-то крещены (вероятно, во времена Хлодвига или даже вестготов), но давно уже забыли о делах давно минувших дней. Большинство же были язычниками чистой воды, не имевшими никакого понятия о Боге, которому молятся пришельцы из далеких краев. Работа была куда труднее предыдущих, однако же и ирландцы с единомышленниками из Люксейля были не лыком шиты. Тем более здесь было во многом проще, чем в прогнившем насквозь франкском обществе. Язычники не притворялись христианами и честно грешили, не прикрываясь благословением подкупленных пастырей. Могли, конечно, и убить, но для гордеца и романтика смерть от язычников была подобна гибели в честном бою – а это гораздо привлекательнее удара в спину. Такие испытания были гордым кельтам по душе. Подниматься к язычникам вверх по Рейну кельтским странникам было гораздо приятнее, чем плыть по течению. Вероятно, к этому периоду относится песня Колумбана, переделанная с «Песни гребцов», написанной еще во времена Стилихона и вестготов.
Добротно сделан смелый наш корабль.
Пора по Рейну вверх нам уходить.
А ну, споем! Пусть слышит океан!
Несется ветер, пенится волна,
Но храбрый бурю может победить.
А ну, споем! Пусть слышит океан!
Чернеют тучи, ураган гудит,
Но кто не трус – руля не отпускать.
А ну, споем! Пусть слышит океан!
Мы не сдаемся – берег впереди,
И шторм не вечно будет бушевать.
А ну, споем! Пусть слышит океан!
А если горе сердце посетит,
Иль в душу искушение войдет –
Пой как моряк! Пусть слышат небеса!
Как воин, препоясавшись мечом,
Ты искушенье сможешь отразить.
Пой как моряк! Пусть слышат небеса!
Когда горит в душе святой огонь –
Рассеешь ты все замыслы врага.
Пой как моряк! Пусть слышат небеса!
И Бог, источник жизни и добра,
Победы радость разделит с тобой.
Пой как моряк! Пусть слышат небеса!
Что интересно, именно подниматься по Рейну пришлось нашим миссионерам. Колумбан с товарищами стал проповедовать швабам, свевам, и, возможно, алеманнам, периодически выходя из стен монастыря и общаясь с местными жителями. Народ, живущий в окрестностях, давно уже с любопытством поглядывал на чужеземцев, которые отстраивали никому не нужные развалины, с радостью общались с местными жителями, но с неизменным негодованием говорили об их богах.
Единственная информация о служении Колумбана язычникам, имеющаяся у нас в наличии, - это агиография Ионы, повествующая главным образом о чудесах – будто язычники хотели принести пивное приношение богу Одину и специально для этой цели приготовили большой сосуд, наполненный превосходным напитком. Колумбан в негодовании дунул в направлении пивного чана, и он разбился. Чудо повергло в изумление публику и святой смог проповедовать им Евангелие. Навряд ли каждая проповедь Колумбана сопровождалась чудесами. Скорее всего, ирландцы непринужденно общались с язычниками, не слишком изнуряя их проповедью. Впрочем, пиво сыграло в их благовестии далеко не последнюю роль. Ирландцы пиво варить умели, а в варварском мире пиво играло роль примерно такую же, как вино – у народов Средиземноморья (цитирую Иону из Боббио). Несколько чудес с пивом Колумбан совершил еще в Бургундии (умножения его вместе с хлебами, а также нежелание пива выливаться на пол, когда монастырский служитель забыл закупорить бочку). Дикие же германцы, у которых без ячменного напитка не обходилась ни одна встреча, по достоинству могли оценить пиво, предлагаемое им ирландцами. Между прочим, именно так зародились традиции монастырского пивоварения, впоследствии прославившие Германию как страну пива.
Любовь монахов к пенному напитку засвидетельствована в песне, которую будто бы сочинили монахи колумбанового монастыря, узнав о приключении их настоятеля с пивной жертвой Одину:
Зачем вы приносите пиво
Языческим вашим богам?
Ведь можно самим его выпить
Или пожертвовать нам!
Все это способствовало сближению миссионеров с их потенциальной публикой и послужила залогом если не успешного благовестия, то по крайней мере мирного сосуществования. Таким образом, миссия ирландцев в Брегенце была успешной.
О Колумбане сохранилось интересное предание – святой будто бы проповедовал славянам. Если верить Карамзину, проповедь его оказалась неудачной, и святой вернулся в Брегенц, успокаивая себя тем, что для покаяния славян «еще не настало время».
На самом деле Колумбан только подумывал, чтобы идти на «земли венедов, которых также называют славянами, дабы просветить их помраченные умы светом Евангелия». Непроходимые леса и дикие народы манили его куда больше Австразии и швабов с алеманнами. Здесь было кому трудиться, а Брегенц ему никогда особенно не нравился. С другой стороны, негоже было и оставлять место и людей, за которых отвечаешь перед Богом и совестью. Удивительно, но каждый «переезд» этого странника проходил туго – то его не хотели отпускать, то наоборот, гнали в три шеи. Несмотря на тягу к путешествиям, он с большим трудом срывался с места. Вот и сейчас – хоть и тянуло святого пуститься в дальние странствия, но и оставлять поднятый из развалин Брегенц охоты не было. Главным аргументом, который использовала муза дальних странствий, были слова Иисуса из Евангелия - «до края земли», «жатвы много, а делателей мало», «идите и научите». В пользу оседлого решения была забота о братьях, и, возможно, возраст. Что поделаешь – Колумбану было уже за 70, а в таком возрасте даже столь деятельная натура начинает подумывать о покое.
Что было делать святому? В молитве он спрашивал Бога, стоит ли ему идти. Ответ был прост. Бог сказал Колумбану: «Взгляни, как велик мир. Иди куда хочешь и наслаждайся плодами дел своих». Колумбан обрадовался тому, что Бог не будет против, если он останется пока в Брегенце. Там он и сделал – жил в монастыре до 613 года.
В 613 году грызня между Австразией и Бургундией приняла открытый характер. Теодорих и Теодеберт ополчились друг против друга. Бабушка была на стороне любимого внука Теодориха, а Хлотарь, вняв совету Колумбана, остался в стороне. Теодеберт и его армия были разбиты, а сам он был насильно пострижен в монахи своей бабушкой, а впоследствии – убит. Австразия оказалась под властью Брунгильды и ее внука. Тем, естественно, было известно о местопребывании Колумбана, поэтому ирландцу снова пришлось уходить.
Он перешел через Альпы и оказался в Италии, где правители лангобардов Агилульф и Теоделинда выделила ему развалины старой церкви близ Падуи для поселения. Колумбан на выделенной для него земле построил монастырь, где и провел остаток жизни. Монастырь Боббио, подобно другим кельтским монастырям, стал для Италии и сильной богословской школой, и духовным центром, и издательством.
Иона пишет, что Колумбан активно включился в богословские разногласия и даже написал против ариан сочинение, до нас не дошедшее. Странно, но именно арианские короли помогли ирландцу-ортодоксу обосноваться в их пределах. Колумбану, конечно, было не впервой ссориться с меценатами, но в случае с Теодорихом яблоко раздора было куда большим, нежели доктринальные споры – речь шла о христианской морали, которая не могла мириться с открытым развратом. В отношении же богословских споров кельты (сами находившиеся под влиянием пелагианства[4]) были весьма терпимы. Этим они, кстати, и заслужили терпимость со стороны проримских англосаксов. Навряд ли у престарелого путешественника, которому приходилось превращать древние развалины в новую твердыню христианства находились силы чтобы обвинять в ереси своих же благодетелей. Возможно, Иона из Боббио, желая выразить свою политическую благонадежность перед ортодоксальным начальством, просто не мог описать жизнь своего героя в арианской стране, не дав ему побороться с еретиками. Впрочем, предположения остаются предположениями, а факты фактами: лангобарды ирландского странника не трогали, а наоборот: давали ему всяческую помощь и поддержку. Возможно, Агиульф и Теоделинда сами склонялись к ортодоксальным доктринам.
Годы в Боббио были для Колумбана относительно спокойными. Монастырь постепенно пополнялся монахами, а библиотека – книгами. Между прочим, впоследствии Боббио прославится именно как центр учености (в отличие от Люксейля, который будет больше ориентирован на миссионерство и проповедь). Теодорих не смог воспользоваться плодами своей победы, и Хлотарь, наконец, выждав момент, напал на брата и захватил его владения. Брунгильду привязали к хвосту дикой кобылы и выпустили кобылу в поле. Разделавшись с соперниками, Хлотарь стал теперь единоличным властителем франков. Он просил Колумбана вернуться, но тот срываться с места уже не стал. Боббио теперь занимал все его мысли, работы хватало, а с франками у Колумбана были связаны далеко не лучшие впечатления.
Да и годы брали свое. До нас дошло стихотворение, где Колумбан сетует на старые годы, болезни и слабость:
Строки я эти диктую, скован болезнию тяжкой.
Немощно тело, и горько скорбный удел переносит.
Ибо воистину быстро лета мои пролетели.
Значит, конец недалек мой: семьдесят два – уж не юность.
Все в этом мире проходит, время летит невозвратно.
Долгих вам лет! Ибо старость жизнь завершит неизменно.
Наверное, старость и болезни были для непреклонного странника самым сильным испытанием. Стихотворение это было написано на последнем году жизни святого. Умер он в 615 году, как раз в семьдесят два года, основав четыре крупных монастыря, которым впоследствии суждено будет сыграть важную роль в становлении христианского сознания европейцев. Он был первым, кто дерзнул перечить власть имущим, кто показал мирянам и клирикам, насколько чистая совесть важнее благополучия и безопасности. Теперь представители светской власти поняли, что не всегда они властны над душами своих подданных, а церковь далеко не всегда будет послушным орудием в их руках.
Вместе с тем Колумбан сумел наладить контакты и установить благотворное сотрудничество между миссионерами и властью. Именно сотрудничество с властью, а не подчинение ей, как было до того. Хлотарь не приказывал Колумбану – он спрашивал его совета и оказывал ему поддержку. Отныне франкский король или дворянин будет считать за честь пожертвовать денег на монастырь или церковь, поддержать миссионера или ученого. Это было очень кстати, поскольку таковых на франкских землях вскоре развелось в изобилии: Колумбан был всего лишь первой ласточкой в огромной стае, которая направилась к берегам европейского континента.
Герои сказок на волшебной земле
Жития и сказки
Если Колумбан, несмотря на свой романтический характер, был и остается вполне историческим лицом, чей канонический облик, созданный усердным житиеписцем, достаточно разбавлен упоминаниями в исторических хрониках (например, Фредегара или Исидора Севильского), то его спутники и миссионеры следующего поколения – фигуры почти сплошь легендарные. Об их жизни мы узнаем исключительно из житий – источников весьма специфических и подчас даже не претендующих на историческую корректность. Многие жития писались спустя сто-двести лет после смерти их героев (Иона из Боббио – и тот вступил в колумбанов монастырь в 618 году и получал сведения из вторых, а то и третьих рук). Часто монастыри в чисто рекламных целях нанимали ученого монаха, наделенного литературными дарованиями, чтобы тот написал житие их основателя и покровителя (как, например, было со святым Альто). Тот, располагая информацией, полученной в лучшем случае из третьих-четвертых рук, писал житие, неспособное претендовать на какую бы то ни было историчность. Бывало, что проповедник или миссионер, никогда не живший на Изумрудном Острове, превращался в агиографиях в ирландца или шотландца (святые Руперт или Фридолин, судя по именам – франки из франков, разве что с восточногерманскими корнями, а происхождение святого Арбогаста часть преданий относит к Ирландии или Шотландии, а часть – к Аквитании).
Впрочем, не стоит удивляться обилию легенд и сказок, которые роем носятся вокруг этой плеяды святых и которые подчас нелегко отделить от исторического ядра. Кельты дали нам волшебные сказки и рыцарские романы, и потому фантастический и романтический дух никогда не покидал кельтских церковников – в сказочный героев рано или поздно превратились и Патрик, и Колумба, и Брендан, а кем на самом деле была столь почитаемая во все века святая Бригита – истории до сих пор не известно. Один из самых правдоподобных ее прототипов – языческая богиня Бриганция.
Впрочем, и поле деятельности кельтских странников подходило им как нельзя лучше. Снежные Альпы, чистые швейцарские озера и стоящие тесным строем германские леса, заходить в которые страшились даже римские легионы – сама атмосфера этих мест таила в себе бесчисленное количество тайн, а жизнь ее жителей мало чем отличался от жизни их предков времен Римской Империи. Из этих лесов выходили в 4-5 веках полчища готов, франков, вандалов, алеманнов и свевов, крушившие римлян и заселившие их территории. Из этих лесов вместе с готами пришли в Скифию славяне, которым суждено было стать последними хозяевами Руси. Казалось, заклятия, клады и драконы из легенд о Нибелунгах до сих пор были сокрыты под германскими дубами и соснами, а древние боги – готовы были излить свой гнев на эмиссаров новой религии. К чему тогда удивляться, что именно в легенды донесли до нас судьбы ирландских миссионеров, трудившихся на германских землях?
Столь необычный характер первоисточников для изучения ирландских миссионеров раннего средневековья послужил причиной тому, что ученые нашего времени склонны сводить чуть ли не к нулю влияние ирландских миссионеров, оставляя право называть ирландцами только тех, чьи жития писались достаточно рано и чьи дела невозможно опровергнуть (такие монастыри, как Хонау, Перрона или Стабло-Мальмеди).
Однако главная особенность легенд заключается в том, что на пустом месте они не растут. Герои Гомера легендарны, однако же это не отвергает походы греков на Трою. Легендарен артуровский цикл и истории о Робин Гуде, однако это не отрицает того факта, что валлийцы сражались за свою свободу, а опальные дворяне средневековой Англии – партизанили в лесах, мстя власть имущим за обиды. И факт в том, что среди таких опальных были и народные заступники (как, скажем, Симон де Монфор, установивший первый парламент в Европе Средних веков). Легендами оброс образ шотландского разбойника Уильяма Уоллеса, но художественные вольности «Храброго сердца» не отрицают того, о чем пишут шотландские и английские хроники. «Песнь о Роланде» превращает третьестепенную битву в Ронсевальском ущелье в грандиозное столкновение, но это не отрицает героизма франкского арьергарда в роковой схватке с арабами. Чтобы появился миф – нужна реальная основа, от которой будет отталкиваться агиограф, бард, трубадур, или кинорежиссер.
Так и с перегринами Темных Веков: пусть деяния кельтов преувеличили, но ведь была на то причина. Пусть «переселяли» святых в Ирландию, но значит была для этого причина! Значит, была своеобразная мода на ирландское происхождение среди церковников того времени, а раз была мода – значит, не зря она появилась, и скотты таки запомнились потомкам как великие миссионеры.
Благоприятная обстановка
Мы уже говорили о том, что подталкивало кельтов покидать столь любимую родину. Теперь, когда мы переходим к началу массовых путешествий скоттов и частично валлийцев на континент, полезно было бы показать обстановку, сложившуюся в Европе того времени, отношения между странами и их властителями, а также внутренние дела во франкских королевствах, ставших полем битвы, на котором сражались peregrini scottorum.
Итак, Колумбан благополучно завершил свои земные труды в монастыре Боббио, оставив после себя по меньшей мере три сильных монастыря, которым суждено было играть важную роль в укреплении христианства в Европе. Два из них находились на территории франков, и один более других запечатлел его характер и продолжил его дело для государства, церкви и народа франков - Люксейль. Основанный по ирландским порядкам и свободный от посягательств королей и знати,
| |
|
Христианское творчество / / Кельтские миссионеры в средневековой Европе
