1
Кончался дождливый июльский день. Под навесом сидели завсегдатаи пивной и медленно пили пиво. На столах между бутылок и кружек виднелись горки обглоданных скелетов хилых рыбешек, остатки кальмаровой стружки, пакеты со всякой подобающей случаю снедью. Устоявшийся запах — смесь винного и пивного перегаров, сигаретного дыма, выхлопных газов и других производных скученного человеческого бытия — окутывал сидящих, прохожих, через форточки проникал в квартиры и конторские (в переводе на заморский — офисные) помещения и пропитывал собой все и вся вокруг.
Меж столами ходила девушка со светлыми и, судя по пучку на затылке, длинными волосами. На ней было простое ситцевое платье, голубой форменный передник и такого же цвета шапочка. Одежда ее приятно гармонировала с большими синими глазами. Девушка убирала пустые бутылки, освободившиеся кружки, накопившийся мусор, вытряхивала пепельницы, вытирала столы и подметала пол, выходила с совком и метлой под мелкий моросящий дождь на тротуар и убирала за прохожими и посетителями возле пивной, магазина и сигаретного ларька. В редкие минуты, когда нечего было делать, она стояла и равнодушно смотрела на капли, равномерно падающие с навеса в лужицы на асфальте…
...Вот и тогда, когда она приехала на электричке в Москву, стояла дождливая погода. С неделю промыкалась на вокзалах и в переходах на Комсомольской (или как она сейчас называется?) площади. Все надеялась найти работу или на встречу: не красавица, но молодая ведь, симпатичная, мало ли. Но такое, наверное, только в сериалах бывает…
...— Эй, красивая, что скучаешь? Иди к нам, у нас весело! — раздалось из-за крайнего у стены и тротуара стола. Рыжий, с круглым конопатым лицом и красный от обильно выпитого пива мужчина, слащаво улыбаясь, уже приподнимался, чтобы направиться к ней. Но она резко отвернулась, посерьезнела и пошла в противоположный угол. Мужчина сел на место…
...С каждым днем жизни на вокзалах она теряла привлекательность. Не было возможности ни помыться, ни постираться. Без билета в комнату отдыха можно было попасть, но стоимость была слишком большой для нее. В районе станции метро «Проспект Мира», она узнавала, есть Казанские бани, но там часовая помывка стоит триста рублей, да и на метро туда и обратно — почти шестьдесят. А на такие деньги она могла худобедно дня три протянуть.
Но даже при тех мизерных расходах, что она себе позволяла, привезенных денег уже почти не оставалось, ведь цены в Москве гораздо выше, чем у них в Егорьевске.
«Да, вроде бы и рядом, а как далеко ты, милый Егорьевск, тихий, ничем не примечательный, но такой родной городок…»,— думала она, сидя на стуле в своем углу. Вспомнились родители — совсем спившиеся, законченные алкоголики — и старшая сестра-наркоманка. Вспомнились уже без каких-либо эмоций — все давно перегорело. А тогда: изо дня в день попойки, вечно пьяные гости, наркоманы… Когда приходила домой — работала воспитательницей в детском саду после только-только оконченного педучилища (в переводе на тот же замор-ский — колледжа),— родители злобились на нее трезвую, собутыльники несли всякую похабщину в ее адрес, наркоманы соблазняли своим «кайфом». Не дом — сплошной кошмар. Она только на работе и на улице отдыхала душой. С детских лет спокойная и выносливая терпела бы еще, но однажды сестра подсыпала что-то в еду, наверное, что-то наркотическое. Она это сразу почувствовала, вызвала искусственную рвоту. После этого перестала что-либо есть и пить дома. Но денег на столовые и кафе стало уходить больше, а ведь нужно было и за коммунальные услуги платить (половину платила она, половину с неимоверными усилиями заставляла платить своих «родственников»). Невмоготу стало. Получила очередную зарплату, собрала самые необходимые вещи и уехала в Москву. «Была не была, столица все же, авось повезет с работой, а может, и…» Москва всегда была для нее чем-то большим и светлым, искрящимся и манящим, обещающим и заставляющим замирать сердце…
Но первое же впечатление покоробило ее. Это был запах «бомжатника» в переходе под площадью, запах, знакомый ей еще по Егорьевску, вернее, по заброшенному дому, где жили «бомжи», к которому она однажды прибрела, гуляя по городу после работы, чтобы не возвращаться рано в свой домашний ад…
...Она встрепенулась — совсем забыла про работу,— поспешно встала и принялась наводить порядок. В зале еще не установили кондиционер, поэтому нечем было дышать. Но там сидели несколько человек — заядлые курильщики, которым безразлично, какой воздух вокруг, так как курят одну за другой… Она быстро убралась и снова вышла под навес…
...Нет, мужчины, конечно, обращали на нее внимание, подходили и заговаривали. Но все это было не то, не того она ждала. А в первый день подошел к ней молодой совсем, пацаненок, начал говорить, лопотать что-то. Улыбается, а сам норовит облапать. Кажется дай ему волю, прямо тут же в переходе завладел бы ею… Потом подошел мужчина зрелых лет и, вертя перед собой ключами, прямо предложил побыть с ним в машине — вон она, рядом — за триста рублей… Всяких-яких было по два-три в час, а то и больше. Видно принимали ее за проститутку. А скромный вид еще более привлекал мужчин соответствующей категории. Да и за кого еще ее можно было принять? Если есть спрос, почему не быть предложению, и наоборот — закон рынка… Однажды подошла женщина, предложила жить — тут недалеко — в доме, на всем готовом: постель, питание, крыша над головой («В прямом и переносном смысле»,— добавила она)… Отказалась, в проститутки идти не хотела изначально. Вот найти работу, снять угол и устроить личную жизнь, если повезет, конечно, — другое дело.
Ее внимание привлекли группы людей, в основном мужчин, толпящихся с краю площадки у входа в метро, что между Ленинградским и Ярославским вокзалами. Они заметно отличались от всех остальных обитателей этого места, именуемого «поляной». А там кого только не было! Между колоннами у входа в метро стояли и прогуливались одинокие девицы и женщины — проститутки-индивидуалки; нагло и целенаправленно двигались от мужчины к мужчине с вопросом: «Девушка не нужна?» работающие под крышей служивые профессио-налки или их «мамы» (приказчицы, или позаморски «менеджеры» этого дела). Были и те, кто пришел «подцепить кралю», в основном гастарбайтеры, без семьи и любви, готовые и на продажную. Тут же бегали и приставали к прохожим с «соцопросом» какие-то агенты и раздатчики листовок со своим явно торговым интересом. Прогуливались Люди, назначившие кому-то встречу, и пассажиры, уставшие сидеть в помещении вокзала в ожидании поезда. На основаниях колонн и на широком парапете, ограждающем высокую «поляну» от нижележащего тротуара, и в еще большем количестве на лужайке у тротуара сидели, полулужали и лежали «бомжи» и, с «серо-буро-малиновым нечто» вместо лица, закон-ченные алкаши. На парапете они сидели маленькими группами в два-три человека. А на свободных местах можно было встретить и одиноких женщин, пришедших сюда в последней надежде, если повезет, познакомиться с другим отчаявшимся одиночеством, ведь нормальная жизнь для мужчины все же лучше эрзац-любви. К ним с притворно деловым видом изредка подходили и охотники «такой» любви.
Люди же, на которых она обратила внимание, отличались ото всех остальных. Они держались особняком и были, как правило, пропитыми, прокуренными, с какими-то серыми лицами и бедно одетыми, но сосредоточенно трезвыми мужчинами. Попадались среди них и женщины того же типа.
Она вначале побаивалась подходить… Мало ли что… Но одна женщина из той среды рассказала, что они приехали из окрестных городов и сел наниматься на низкоквалифицированные работы. И, верно, увидела: когда хорошо одетая женщина с папкой в руках подошла к ним, все тотчас собрались вокруг нее. По-том подходили и другие работодатели. Требовались землекопы, подсобные рабочие на стройки, сельхозрабочие, в основном мужчины на тяжелые работы и вдали от города. На нее же все глядели как на нечто странное, из ряда вон выходящее. А один из работодателей — полный мужчина с широким лицом и затылком, сразу переходящим в спину — даже показал ей на толкущихся между колонн женщин…
Тогда, когда она решила вернуться в Егорьевск — деньги уже совсем кончались, и будь, что будет, не пропадать же здесь между вокзалами — подошел мужчина лет пятидесяти, назвался Тимуром. «Мне нужна уборщица-посудомойка в кафе с проживанием, питанием и зарплатой…» Она согласи-лась…
...К навесу подошел хозяин, Тимур. Недовольно осмотрел все вокруг, выругался и поманил ее пальцем. Показал на валяющуюся на полу у стены скомканную салфетку. Прошел в закуток между туалетом и кладовкой, где хранились метлы и другие хозяйственные принадлежности. «Почему вода на полу?» Взял ее за локоть, отворил кладовку и резко впихнул вовнутрь. По привычке пригнул, снял трусы и сделал свое дело… Она, опять же по привычке, покорно приняла все как должное…
Выйдя из кладовки, она равнодушно поглядела по сторонам, подмела под навесом и на тротуаре и тупо принялась убирать мусор и пустую посуду со столов. Кто-то облапал ее ягодицу. Но она сделала вид, что ничего не заметила и продолжила уборку… С каждым днем, вот уже в течение двух лет работы здесь, она отмечала все более возрастающее внутреннее равнодушие к происходящему с ней и ко всей своей жизни вообще…
...Хозяин оказался владельцем магазина, пивной и сигаретного ларька. Он был женат, имел дочь и сына, который работал в полиции, и с молодой семьей жил в доме отца. Там же проживали и старики — родители Тимура. Дом — название условное. На самом деле это была большая квартира, сделанная из скупленных на одной площадке четырех квартир — «трешки», двух «двушек» и «однушки». Двери их, как обычно, выходили на площадку, но внутри была проведена капитальная перепланировка…
Ее взяли на работу в качестве прислуги: убираться в доме, в магазине, в пивной и на улице, мыть посуду дома и в пивной. Паспорт хозяин у нее забрал, угол определил рядом с пивной, в каморке. В ней помещалась кровать, небольшой гардероб и тумбочка. На стене висела полка. В отношении зарплаты он обманул, денег не платил, но кормил три раза в день, покупал необходимые вещи и то, что она просила — по мелочам. Тем не менее, жизнь здесь ей показалась раем после Егорьевска и трех вокзалов.
Через неделю Тимур устроил, как он сказал, вечер для работников. Среди них: женщин-продавщиц с Украины, сторожа из Подмосковья, кавказца грузчика-водителя были еще и незнакомые ей люди: то ли друзья, то ли родственники Тимура.
Все много говорили, смеялись, поднимали тосты за новую сотрудницу, наливали ей, клали на тарелку еду, поздравляли… Женщины-продавщицы усмехались, молчали… «Ревнуют?— думала она.— Но я не собираюсь тут ни с кем крутить. Завидуют? Но чему? Тому, что я молодая?..» Туман от выпитого вина обволакивал ее, было хорошо, тепло, уютно и негативные мысли отступали, растворялись…
Через какое-то время все, отвечая на призыв хозяина подышать свежим воздухом, встали из-за стола и вышли во двор. Далее она помнит, как, пройдя по двору, оказалась вместе с мужчинами в торговом зале магазина. Почему-то других женщин среди них не было, как не было и сторожа из Подмосковья. В зале было темно, свет от уличных фонарей едва пробивался через окна. «А где же тут воздух?» — спросила она. Мужчины рассмеялись. Потом они подошли, добродушно, но с силой взяли ее за руки и за ноги, так что она и пошелохнуться не могла, когда поняла все… Парень-грузчик и еще кто-то из гостей, что-то крикнув и сплюнув, вышли из магазина, громко хлопнув дверью. Остальные не обратили на это никакого внимания, неторопливо, даже ласково, сняли с нее одежду и нагнули, продолжая крепко держать. Все по очереди овладели ею…
С тех пор это делали с ней, кому не лень: хозяин, сын, родственники, гости. И она безропотно терпела все…
...Дождь закончился, небо на юго-западе прояснилось, была видна последняя стадия заката — улица как раз в это время года открыта ему, и ничто не закрывает это всегда и всех волнующее зрелище. Вот и сегодня идущие домой после работы, после всех дел люди, или просто вышедшие погулять либо выведенные на прогулку своими собаками, или пьющие пиво за высокими круглыми стойками между тротуаром и навесом — все любовались этой красотой, которую небо иногда дарует нам.
Солнце садилось в небольшую тучку. «Значит, завтра будет хороший солнечный день»,— подумала она и засеменила к очередному освободившемуся столу, чтобы привести его в порядок. Люди подходили и подходили, работы было мно-го, она не заметила, как стемнело.
За одной из стоек на улице пил пиво высокий стройный молодой мужчина, с темно русыми волосами, в светло серой футболке поверх джинсов. Она заметила: он с интересом поглядывает на нее. Что-то засветилось в ее отупевшей душе, но не могла объяснить себе что это. Шло время, а он не уходил, даже о пиве забыл — все смотрел на нее. Потом, спохватившись, взял еще одну кружку пива с сушенными кальмарами и стал медленно цедить прохладную янтарную жидкость, едва откусывая от соленой лапшинки-снеди.
Она отходила по делам, возвращалась и вновь ловила на себе его внимательный взгляд.
Как-то, улучив момент, когда она была недалеко и вокруг никого не было, он шепнул:
— Когда у вас кончается работа?
— А что?
— Хочу пригласить вас немного прогуляться.
— Зачем?
— Вы мне нравитесь,— ответил он и порозовел.— Я из Рязани, здесь на заработках, автослесарем устроился… Я тут, недалеко, комнату снимаю. Вот с работы шел мимо и вас увидел…— смущенно продолжил молодой человек.
— О! Наверное, хороший автослесарь, если в Москве устроились?
— Да, не жалуюсь, что есть, то есть — руки растут, откуда нужно…
Надежда тонким-тонким лучиком затеплилась в ней. Солнце зашло, и на улице был тихий и той степени свежести летний вечер, когда все в человеке — и тело, и душа радуются жизни, ибо эта радость непроизвольно входит в него извне. Подобного ощущения не бывает ни в мороз, ни в жару, ни в духоту. Видимо есть некая летняя вечерняя температурная полоса, наиболее благоприятная для гармоничного состояния души. Вот и сегодня был именно такой вечер… Шелест шин редко проезжающих машин и шепот листвы как бы растворялись в лунном свете.
На миг ее застуженная душа развернулась в теплом порыве, и ей показалось, что она свободна.
«А может быть?» — подумалось где-то краешком сознания. Что-то еще от той молодой и почти беззаботной, несмотря на семейные трудности, девушки, осталось в ней.
— Ну, так что, прогуляемся?
— Да… только… сейчас! — она торопливо скрылась во дворе пивной.
Хозяин отъехал по делам. Дома была только дочь, так как мать тоже еще днем куда-то отлучилась. Магазин работал в поздневечернем режиме буднего дня — с одной продавщицей (остальные уже отдыхали в съемной квартире, где жили все вместе, ночуя на надувных матрасах). Она решилась…
Они шли по этому району Москвы — району станции метро «Красносельская», по «красносельским» улочкам, переулкам и тупикам. Он всю дорогу рассказывал о себе — о своем житье-бытье в Рязани и здесь, изредка задавал вопросы, но, замечая неразговорчивость, не настаивал.
С каждой минутой их знакомства в ней росло доверие к нему, и постепенно она становилась более откровенной. Рассказала о семье, о всех своих трудностях, почему уехала из Егорьевска, о своей работе — конечно, что могла, умолчав о самом плохом… И тут вдруг пот прошиб ее: «Да что ж это я делаю? Куда иду? А если хозяин сейчас вернется и начнет искать, что ж это будет?».
Он как будто прочел ее мысли.
— Ты мне нравишься,— говорит.— Давай, уходи с этой работы, иди ко мне, я зарабатываю, будем жить. Хозяева квартиры хорошие — пенсионеры, сами мне уже не раз говорили: «Познакомься с хорошей женщиной. Если она приезжая, приводи, мы не против, живите, и нам веселее будет». У них своих детей нет, всегда мечтали о дочери.
— Нет, так сразу я не могу,— проговорила она, а у самой в душе поднялось что-то снизу, затопило сердце, сжало горло, слезы стали застилать глаза. Но сдержалась. Подавила. Хотя хотелось крикнуть: «Забери меня, забери! Я так больше не могу!..»
«Господи, что же делать, помоги!» — взмолилась она.
В это время сзади послышался шум останавливающейся машины и топот ног бегущего человека. Улица в этом месте была пуста, так как с одной стороны тянулся забор то ли предприятия, то ли каких-то складов, а с другой ничего не было, кроме жилых пятиэтажек. Они обернулись, и она обомлела — бежал Тимур, издали размахивая кулаками и что-то рыча, но что, разобрать было невозможно.
— Пойдем, как ни в чем не бывало,— сказал парень.
Они шли, но она затылком чувствовала приближение хозяина. Уже рядом то-пот его ног, тяжелое дыхание и ругательства. Они все же остановились и обернулись. Он тоже остановился, дико вращая красными от прилива крови глазами на выкате. Рядом стоял старый, выселенный и заброшенный двухэтажный дом с пустыми глазницами окон. От него шел тяжелый запах — на втором этаже но-чевали «бомжи», а первый они, и не только они, превратили в отхожее место.
— Что вы хотите? — спросил молодой человек.
В ответ с какой-то остервенелой ловкостью хозяин выхватил из-под рукава кусок металлического прута и, что есть силы, не замахиваясь и не целясь, наотмашь ударил им парня по голове. Тот упал и не шевелился.
— Ах ты, сука! Бежать задумала? Ты еще мой хлеб не отработала!
Он нагнулся, схватил под мышки парня и толкнул его в пустой проем двери дома, прямо на грязный пол, в дерьмо, туда, где белели клоки бумаги, и плюнул вослед. Потом повернулся, ударом кулака свалил ее на тротуар и начал бить ногами, норовя попасть в грудь и лицо. Она извивалась, пытаясь закрыть голову, прижималась грудью к тротуару.
— Москвича захотела?!
— Он не москвич…— простонала она.
— Не москвич? — переспросил хозяин, продолжая бить, однако уже реже. — Почему не сказала, сука?
Тимур остановился, подошел к машине, подъехал и, открыв заднюю дверцу, запихнул ее на сиденье.
— Если не москвич…— начал он и добавил.— Я бы его не бил!.. Почему не сказала?
Но она уже не слушала. Слезы тихо лились из глаз. Не было ни физических, ни душевных сил даже всхлипнуть. «Боже, сделай так, чтобы он остался жив!» — думала она, про себя повторяя это все время, пока они ехали.
Хозяин запер ее в кладовке, той самой, где сегодня, по привычке, имел ее. Собрав в кучу тряпки и ветошь, она рухнула на них и забылась тупым и глухим сном, случающемся у человека в безысходном горе, когда нет сил думать, дышать и просто жить.
2
— Просыпайся, доченька! — слышит она голос матери.— Настя, проснись!..
Мать собирается на работу, на завод. А ей пора в техникум. Чуть не проспала, вчера долго гуляли с парнем.
— Придешь с учебы, приготовь отцу поесть. Он как раз выспится после ночной смены. Я не успела… А, дочур? Вставай, пора в техникум! — Мать посмеивается, похлопывая своей пухлой доброй ладонью ее по щеке. От матери пахнет кофе и духами «Красная Москва».
Настя неохотно, потягиваясь спросонья, встает, целует мать в щеку и бежит в ванную…
В техникум она пришла минута в минуту.
— Куда Витьку подевала? Признавайся! — посмеивались на переменке ребята. Виктор пришел только к началу второй пары, проспал, наверное.
— Вить, ну, ты что? Я и то вовремя успела!
— Да, что-то не смог проснуться…— отшучивался он.
После занятий он пошел провожать ее до дома. Настя помнила обещание — накормить отца. По пути у них зашел разговор о будущей работе, ведь скоро окончание учебы.
— Кем хочешь работать после отработки?
— В автослесари тянет…
— Так у тебя же после техникума специальность будет?
— Ну и что?..
— Ничего что рабочим?
— Нормально… Хорошо бы в Москву податься, да кто меня ждет? Там своих хватает. Все же мы живем недалеко — два часа и там… А ты, Насть, что думаешь?
— И я здесь, на завод экономистом пойду. Расширяется завод, скоро производственным объединением станет. Экономисты нужны и еще нужнее будут, я узнавала. Опять же, зарплата хорошая и премия…
— Да что ты все о деньгах? Я и сам заработаю! Выходи за меня, а Насть?
— Подожди, подожди… Вот окончим техникум, устроимся, тогда. Комнату в общежитии получим, встанем в очередь на квартиру…
— А ты кого хочешь, мальчика или девочку?
— Ух, какой торопливый,— засмеялась она.— Девочку!
— А я — мальчика!
— Ну вот, видишь, Витя, уже раздор! Как замуж выходить? — и, смеясь, потрепала его по волосам.
Виктор притянул Настю к себе и крепко, сладко поцеловал. Свежий ветер зашевелил ее длинные, до плеч, светлые волосы. Повеяло цветущей сиренью… Но потом, почему-то, этот аромат сменился запахом пива и сигаретного дыма…
...Она открыла глаза и увидела, что лежит в темной кладовой на куче тряпья. Дверь была открыта, и в проеме — фигура грузчика. Доносились голоса подвыпивших посетителей.
— Вставай!.. Хозяин велит приступать к работе, вставай, а то орать опять будет, не в настроении…
Она встала, поправила одежду, подошла к маленькому зеркальцу, приклеенному к косяку: на щеке, возле самого уха, и на лбу, недалеко от виска, были синяки. Она распустила волосы, чтобы незаметнее было, и пятерней расчесала их. Вслед за грузчиком вышла во двор, переоделась у себя в каморке. Глаза ее были сухи и без единого проблеска жизни. Тупой взгляд окинул зал в поисках пустых кружек и мусора…
3
Виктор очнулся… Первое, что он ощутил, было зловоние. Когда глаза привыкли к темноте, и благодаря свету, проникавшему сквозь проемы окон и дверей с улицы, он увидел, что лежит на полу, сплошь усеянном фекалиями. Виктор с трудом приподнялся на руках, пытаясь встать. Он увидел, что одежда вся испач-кана. Сильно болели голова и шея. Он вспомнил все, что произошло накануне…
Выйдя на улицу, Виктор нашел в урне газету и, кое-как обтершись, пошел домой. Хорошо, что была ночь, и по совершенно пустой улице он быстро дошел до своего дома, находившегося в двадцати минутах ходьбы от того злосчастного места. Душу терзала досада, что не сумел защитить девушку. «Вот, сейчас зайду к себе, смою с одежды грязь, приму душ, переоденусь и пойду туда, к пивной, найду ее и заберу. Не оставлю ее там, что бы ни было!» — решил он.
Хозяева спали, и Виктор все потихоньку сделал… За окном уже светлело, начинался ранний июльский рассвет. «Нужно торопиться»,— решил он, и, пока еще ранний час, вышел из дому, прихватив на всякий случай необходимый слесарный инструмент.
Район этот Виктор знал хорошо, а потому дорогу нашел быстро… Все двери были закрыты на замки. Но, вспомнив ее слова о каморке во дворике между пивной и магазином, он сориентировался и нашел две двери: одну, металлическую, и другую, деревянную. Для верности Виктор тихо постучал в деревянную. Тишина. Он постучал еще раз, понастойчивее. В ответ из-за металлической по-слышался голос:
— Кто там?
— Это я!
— Ты? — удивилась она, а это была она, ее голос он уже не спутает ни с каким другим.
— Да, я нашел тебя и больше никогда не потеряю!
Настя молчала.
— Сейчас открою замок,— Виктор порылся в сумке, нашел большой гвоздь и с помощью пассатижей необходимым образом согнул его. Замок был обычный: большой навесной (такой раньше называли амбарным), и он, поковыряв-шись, открыл его — недаром в свое время был слесарем пятого разряда.
Настя, смущаясь, вышла из кладовой, куда ее, голодную, хозяин снова запер после работы, и открыла ключом свою, рядом находящуюся, каморку. Виктор вошел следом за ней и закрыл дверь. Сквозь высоко расположенное над дверью окно проникал свет уже вовсю разгоревшегося утра. Настя, отворачиваясь от него, поправила на себе помятое платье. Он отметил — в каморке царил идеальный порядок.
Виктор подошел к Насте и, осторожно взяв за локти, повернул к себе. Заметил синяки на лице.
— Все! Немедленно уходим!
— Куда?
— Ко мне! Я не позволю тебе больше здесь находиться!
— А вещи?
— Возьми самое-самое необходимое, остальное купим. И нужно побыстрее, пока никто еще не проснулся.
Настя бросила в сумку несколько вещей, положила пару самых, наверное, любимых книг, сняла икону.
— Давай закроем кладовку на замок, чтобы не так быстро хватились меня,— предложила она.
Когда подошли к открытой двери кладовки, Виктор заметил в углу канистру. Подошел, открыл — там был бензин.
— Подожди!
— Что ты хочешь делать?
— Подожгу их всех к чертовой матери!..
— Не нужно! Зачем?!
— Как зачем?!.. И она еще спрашивает? Они избивают ее, превратили в бесправную рабыню, всю жизнь исковеркали, а она еще спрашивает — зачем?
Настя подошла к Виктору, положила свою руку с правильными тонкими пальцами на его державшую канистру руку.
— Не надо!.. Жалко их — дети малые, старики… Да и, вообще, жалко, люди ведь…— сказала она, второй рукой взяла канистру и поставила ее на место.
© Яков Шафран
| |
|
Христианское творчество / Шафран Яков / Жалостливая
