Из голодной души высекаю чуть теплый огонь,
Согреваюсь моментом и снова под лед зарываюсь,
Этим льдом укрываюсь в протяжность я ночью и днем,
Чтоб чрез синюю корку копить впечатлений на старость.
Только в тех рубежах предсказуемость щиплет глаза,
Только там, на границе, обыденность роет мне яму,
Я стучусь в свое сердце, и вновь пламенеет азарт,
И волнует рассвет, умирать еще молодость рано.
И мне кажется клятвою этой навеки скреплен,
И в седых временах не найдется покоя и мира,
Будет вечно безумен и вечно безумно влюблен
Самодержец и царь, обреченный на маску сатира.
Иссыхают недели, как влага небесной росы,
Календарь пожирает конвейером призраки-числа,
Я последние силы кладу на простоя весы,
Чтобы с сонной души оборвать хоть еще одну искру.
Выдыхаются вина, что спели задором побед,
Приспускается занавес сцены, сносившей нам славу,
Мы уходим в мечты, оставляя истоптанный след,
И сидим на обочине, в даль упираясь упрямо.
Мы пределы судьбы заковали в ладоней узор,
Но, лишь верой сильна благородная, светлая участь,
Я сижу на обочине, как незадачливый вор,
Сам себя обокрал, а в судилище выносил случай.
Вот и солнце встает, я открою навстречу лицо,
Пусть стекает лучистость по тропкам морщинистой кожи,
Пусть похмелье стучит в голове, обливаясь свинцом,
Я беспечность достану из пыльных и стершихся ножен.
Той беспечностью голод и скудность души утолю,
Что от Бога наследует милость и всякую мудрость,
А коль встретят в штыки, без пристрастья обиду солью,
Дабы льда покрывало очей никогда не коснулось,
Дабы твердой ногою держать обозначенный курс,
Спотыкаясь о дебри не падать, а множить терпенье,
И надеждой смирять обуздавшую черную грусть,
Ибо в вере, лишь зрит благородная стать воскресенья.
| |
|