сыну Мише Не прикасайся к падали – не ешь останков человеческой эпохи, впечатанных в винительный падеж – все комплексы людские и пороки. Я – дьявол, смерть. К финалу бытия, закованного суетностью тлена, мне думается – это был не я, а тень судьбы, скользящая по стенам, и уходящая – сама – туда, где падежи и суетные числа теряются и льются, как вода – уже без зависти и смысла. Освобождаясь от порока, речь становится прямой и четкой, и, как угодно впредь ее калечь, но не пеняй, что сердце и печенка стучат в едином ритме пустоты. Не жалуйся – ты сам твой суд и выбор. Будь осторожней: ты – всего лишь ты – пусть даже ты почти, как рыба. Но в том и суть, что это вот «почти» не отпускает до последней строчки, и все, какие есть в тебе мечты, и все твои земные оболочки – стремятся вырваться. Гори, гори, моя звезда пленительного счастья. Мы – окультуренные дикари, порвавшие наш мир на части. Все излечимо – стоит замолчать, как ты увидишь то, что есть и будет, когда слетит последняя печать земного зла, лежащего на будде рефлексами телесного вранья и туалетным привкусом обеда. Но дальше замолкаю даже я. Ты сам когда-нибудь узнаешь это. --- Ступайте следом. Каждый шаг – туман, в котором еле видимы предметы, и кажется, что всё это обман и что вокруг давно уже не это, а нечто отстранённое совсем от категорий суеты и блуда, и всё, что есть – даровано нам всем, и в каждом оживает свой Иуда, и виснет тьма в намыленной петле материального благополучья. Так снова прорастают прах и тлен, а небо заволакивают тучи, и непроглядно делается вдруг, как будто спишь, и нет тебя в помине. Лишь крутится впотьмах гончарный круг и сыпется на плечи звездный иней вселенской перхоти. Ты должен жить в любых ненастьях, леденящих душу, мой Прометей, мой вздёрнувшийся жид, предатель, бросившийся в стужу. Терпи – воздастся. Чёрная дыра – еще не смерть в привычном пониманье работника ножа и топора, романтика с наркотиком в кармане. Пройдет и этот злой галлюциноз, в котором долго цокали копытца скитальцев, заблудившихся в мороз – как все пройдёт. И мне уже за тридцать. --- Оно дается только если ты готов к тому, чтоб взять и не разбиться, слетая с поднебесной высоты – подрезанный в крылах самоубийца. Шлепок – и всё – размытое пятно на паперти кромешного злоречья, которым чуть прикрыто наше дно и наша смерть, и наша человечья всегдашняя фантазия войны – как затянувшаяся кинолента про чувство неприкаянной вины планеты. Бедная планета… Но не жалей особенно – за сим еще случится всякого в избытке, и даже мир вдруг станет выносим, когда закончатся земные пытки. --- Чистыми числами чресел и дней в году выпадет новая память иных времен. Слышно, как Бог говорит: «Я уже гряду». И совершенно ясно, что это – Он. Светом от Света – истиной из лица. Дым сигареты не трогает тишины. Сын, не успев появиться, пошел в Отца – под покровительством Матери и Жены. Духом объято всё – каждый Божий день. Бесы послушны и даже подчинены Свету, и глупо бояться свою же тень, падающую на ложное чувство вины каждого встречного – за исключением тех, кто отказался все-таки от себя. И отступили ужасы библиотек, и наконец-то выгорела судьба. Ночь растворилась полностью – до бела. Ждать бесполезно и незачем – всё уже – каждая жизнь, которая здесь была. И так спокойно делается в душе. рассвет Багровая заря коснется рук, кладя в ладони бледную луну. Когда-нибудь пройдет и этот круг, поделенный на всю его длину парсеками и скальпелями мглы. Мы люди и не больше – здесь, теперь – бросаемся на острые углы немыслимых наследственных потерь. Нам сети саванов, как нити паутин. Не ворожи – всё сбудется, лишь ты поймешь, что ты на свете не один бредешь на ощупь прочь из темноты. |