Затем, что мир устал, а мор наполнил море
пропитых голосов, прибитых к бледным снам –
я выбираю жить – хотя бы тушкой моли
с душой, как оберег, дарованный не нам,
а тем – иным парням – крылатым и могучим,
закрывшим облака и, в оперенье крыш,
почувствовавшим нас. Я прилипаю к тучам
подземных гаражей таксомоторных рикш,
заморенных затем, чтоб легче было править
и проще помыкать, и проще хоронить
одну, совсем одну, но всё же – нашу память.
Ах, если бы, мой друг, не оборвалась нить
никчемных наших дней, напомнивших утехи
полузабытых слов прославленных отцов,
запечатлевших нас в пустой библиотеке.
Я больше не могу, и мне, в конце концов,
положено летать. Мой брат, ты тоже, тоже.
Пускай тебе твердит назойливая дрянь,
что ты давно не тот, что прежний был моложе
и благородней был, и вышел из дворян,
а ты – всего лишь ты. Какая, право, малость,
когда в нее взглянув, увидишь в ней себя.
Вот только тень совсем примялась и измялась.
Но это ж только тень, упавшая с тебя.
Подумаешь, пустяк. Пустое и такое,
о чем и говорить, тем более – писать
не следует. Оно и так тебя догонит
и заберет с собой – насильственно – назад.
И лишь шагнешь, как там – за кромкой отчужденья –
забудешься совсем, однажды и навек.
Мой милый человек, не уходи за тенью,
не уходи за ней, мой гордый человек.
| |
|