Кале
Не оборачивайся – за тобой беда.
Не надо ничего искать в потемках.
Земля рождается, и небо, как вода,
и нет еще проклятий на потомках.
Я царь пока – по праву, не взаймы,
и нам еще так далеко до жертвы –
до карбышевых ядерной зимы,
которых зацепили рикошеты
обрядов помутнения и лжи.
Однажды и навек приходит мука,
но ты дыши, моя любовь, дыши –
до правнуков. Хотя б – до внука.
Я заигрался, милая, в цари.
Меня тошнит от собственного тленья –
в лучах Его Божественной Зари,
спадающей на спящие растенья
и спальных буреломов корпуса.
Однажды и навек приходит мука,
но ты закрой свои красивые глаза –
до правнуков. Хотя б – до внука.
---
Спасибо, Бог, Тебе за это –
за каждый мимолетный жест
теней, отброшенных от света
на трупы не моих божеств,
предвосхитивших расставанье
людского с обручем судьбы.
Так появилось расстоянье.
Так появляются гробы.
Так воскресает из потемок
свобода, и однажды, вдруг –
из миллиардов заготовок –
всех наших туловищ и рук,
голов и ног, сердец и почек,
и прочих смыслов языка –
рождается единый росчерк,
и следом – первая строка
грядущего еще сюжета,
где заблудился древний лжец –
в тенях, отброшенных от света
на трупы не моих божеств.
---
На новом уровне реальности –
когда уже не будешь пошлым
и, не цепляясь за банальности,
расстанешься с отжившим прошлым.
Когда-то люди были ангелы
и многим больше, чем пророки,
но вспыхнули костры и факелы,
увидев новые дороги.
Когда-то люди были легкими
и малыми святыми детками.
И кажутся совсем далекими
потомки за своими предками.
моей жене Кале
За белым всадником – между больших теней –
там – за монашеским постригом старца Судьбы –
жизнь начинается. Хочешь – ходи под ней,
хочешь – руби топором города и гробы.
Выбор всегда остается за тем, что здесь.
Ты – это ты, а не кто-то, как смерть, другой.
Мир совершенен и счастлив. Он будет весь
вечности напролет над Землей дугой
тихо дышать по округе. Ты будешь с ним,
как иностранка, как иностранец, как
то, что останется нам, только нам одним,
то, что достанется выжившим в эру драк.
Мир не рассыплется, если ты будешь – ты,
а не обрубок разума в дни сует
и растворенной, выжженной красоты,
и ничего иного в помине нет –
только одна эта музыка, до костей
режущая и рвущая, и мечты
к небу влекут вереницы живых людей,
между которыми встретились я и ты.
-
Материя – это миф
разбитого хрусталя.
Планета сатиров и нимф
глядит на меня в упор.
На свете нет ни рубля
и глупо вести разговор
о чем бы то ни было, о
любом на вид пустяке.
Отчизна лесов и болот
в каждом моем стихе.
Бескрайняя засуха трав
на месте колхозных полей,
и освободившийся раб,
как птица, порхает над ней,
как рыба, играет в ней.
-
Исторгаясь в округу, оракул, смотри не соври
и замри, хоть на долю секунды, мгновенья секунды замри,
и уйди, и с собой ничего не бери.
Все, что было когда-то – раздай, остальное – сожги.
Пусть легки и свободны станут твои шаги,
пусть вращаются солнца и звезды едят с руки,
и живут полюса, океаны и материки
нашей маленькой, нашей крохотной теплоты,
чтоб понять, наконец, что такое, когда не ты
на себя и на грешную Землю летишь с высоты.
-
Никогда не узнаешь – за что? Никогда не поймешь –
почему? Лишь потом – после первого дня тишины,
находясь в окружении дам и вельмож,
дни которых заведомо предрешены
и очерчены рамками, и обезглавлены тем,
что, боюсь, не удастся многим преодолеть.
Так рождается новая тема, но вместе с тем
начинаешь долго и тяжело стареть.
На изломах изломов может случиться запой.
Суицид против ангелов – неминучая смерть.
И уже на пороге последний священный бой.
И уже понимаешь, что не умрешь молодой,
и уже умираешь, но можешь не умереть.
---
Может быть даже то, чего нет
и не будет, и кажется мне –
на одной из оживших планет
всё в огне, всё, что есть – в огне.
Пепел кружится на ветру,
искры кружатся в четном дыму.
Этот мир догорит к утру –
этот мир, недоступный уму
и преступный в своём уме,
растерзавшем и выдох, и вдох.
Остаётся – тебе и мне,
и Тебе, мой воскресший Бог,
над планетой лететь в дыму
и не верить глазам, уму
и всему остальному – всему.
-
Мы одиноки в окружении мифов –
шеренги воинствующих Эдипов,
колонны стервозничающих Электр.
Земля, превращенная нами в клитор.
Заведомо тупиковый вектор –
даже если за нас Арбитр.
Как не крути, а выходит клин.
Перед лесом людских колонн –
окруженные миром былин –
отбиваем земной поклон
оживающей пустоте
глубины самоё себя.
Понимая, что ты везде –
в каждой искорке, в каждой звезде –
вспоминай, что во всем есть я.
---
Очищение через свинью
оставляет под сердцем груз.
Сам себя не всегда узнаю.
По утрам – навязчивый хруст.
Пенопласт, оргстекло, мука.
Все вокруг затевают ремонт.
Я мутирую в хомяка
и готов залезть под комод.
В тот мир, из которого я –
тот мир, из которого ты.
И погибает свинья,
и на могилке цветы.
-
У свинцового неба есть человеческий рост.
Через мост, после звезд, чахлых карликов и всевозможных корост –
будет воздух прозрачным и чистым, и столько вокруг
будет радости, что ощутишь себя вечным вдруг.
Не бессмертьем единым. Над полем зеленой травы,
рассекая небо, резвятся крылатые львы,
и не хочется больше уже ничего, ничего,
и не стоит думать, и поводов – ни одного.
Так проходят эпохи коротких и длинных ножей,
толстых книг в окруженье колючки, мин и ежей,
бескорыстных поп-звезд в политиков в длинных пальто,
и во всем этом – что-то не то, однозначно – не то.
---
Поиграем в величие, мальчик на полчаса?
На глазах пелена и боишься за небеса?
Ты возьми и раскрой наконец-то свои глаза,
и увидь то, что есть, а не то, что приснилось вчера.
Если б знали вы,
как мне дороги
подмосковные
вечера.
Лишь в бессмыслице каждодневного пустяка –
заплывая, как правило, издалека –
вдруг поймешь и почувствуешь вольницу-мать,
с матерком проверяя, в порядке ли автомат,
а вокруг жируют ооновцы и немчура.
Если б знали вы,
как мне дороги
подмосковные
вечера.
---
В сравнении с тем, что придумывают себе,
желая укрыться от пристальных взглядов извне –
любая попытка быть светом в своей судьбе
имеет шансы не скомкаться в кривизне
затравленных клеток материального дна.
Там, где нисходят в могилу слова и дела –
жизнь эфемерна и неслышна-невидна.
Не стоит, сливаясь, вселяться в антитела.
Надо укрыться, надо себя сберечь,
надо сберечь свой дом и свою семью,
и пару книжек, еду и родную речь,
и, быть может, что именно по сему
стоит любого – ВСЯКОГО!!! – предостеречь.
---
Переворачивало столько раз,
что даже превращало в унитаз,
и рушил Храм, и ссал в его углах,
и черти жарят бесов на углях,
и закипает с оловом котел,
и каждый получает, что хотел
и что просил – готов он, не готов –
среди полуистлевших полутел.
В таких мирах проходишь – проходи –
как можно дальше, но, взглянув на них,
не забывай о том, что крокодил
подстерегает, если ты один
из вас, из нас. Запомни этот миг,
в который всякий, спрятавшись за жизнь,
кроит мгновенья – малое из них
при соприкосновении с людьми
тебя попросит: милый, отрешись.
---
Онемевшие части одной на всех пустоты
растворяются в полумраке небытия,
и во всём этом кружимся в танце и я, и ты,
и во всём это кружимся в танце и ты, и я –
потому что так надо, мы сами хотели так,
мы ведь сами ходили, спрашивали, ворожа,
а потом разлетелись, как листья – увы и ах,
и забыли нас нас охранявшие сторожа.
Мне бы только – по праву рождения – больше не быть
в измерении этих неумных и странных забав,
и не видеть, и даже не помнить. В силках мегабит
просыпается то, что воскресло, однажды упав.
Слава. Слава.
| |
|
Христианское творчество / Рафиев Алексей Родионович / опять стихи....
