-- Боже мой… что творится с миром? С абсолютно всеми мирами… …обозначив себя пунктиром, «Я» застыло в оконной раме. Боже мой… сколько глупой силы, сколько ненависти нелепой… …сигарета, привкус бензина. Я, скорее, правый, чем левый. сыну Мише на год и 2 месяца Маленький мальчик похож на сталь – вихрями кружит, воет и вьет муть отчуждения – сильно устал в мире закованных панцирем вод маленький мальчик, светлый малыш дня понимания радостей дня. Между прощением лишь бы он лишь вспомнил однажды пустого меня – глупого олуха в дебрях пути, вектором вылетевшего в окно. Только бы вспомнилось, Гос-пади… Только и в силах шептать про одно: «Маленький мальчик, приди, забери землю и пепел моих полуснов, переверни меня, перебери, переиначь до самых основ памяти, кротости, суетных слов одномоментных стечений светил, переиначь до самых основ всё, что я выродил и породил, и ненароком терял, ронял, прятал и тотчас же забывал. …ты меня помнил и охранял, ты меня вывел за перевал легкости завтрашнего «не могу», бабочкой взмывшего с языка…» -- «Чем эти самые живут?..» И. Северянин Я вообще принадлежу к иному племени. …порой забавно наблюдать за вами – какими-то – и правыми, и левыми – с какими-то нечеткими словами. Вы так похожи, так вы все похожи – в стремлениях, в своих тупых амбициях. Аж пробегает холодок по коже, и не помогут – армия, милиция, семья, жена и прочее отечество, и прочее, и прочее, и прочее повальное, тупое гомосечество перетекающее в суходрочие. Все это в прошлом. …как же часто хочется забыть совсем про ваши забубенные – не только имена, но даже отчества, и номера, и трубки телефонные. Живите в мире – вами же построенном. Живите в мире, склеенном из фантиков. Живите в мире, вами удостоенном того, чтоб жить и жрать его галактики. Люблю тебя, родное человечество! Ты для меня, как Бог, как многоточие. …повальное, тупое гомосечество перетекающее в суходрочие. -- Только однажды смерть покажется злой. Все остальное время – один испуг, если прикрыться поверх головы золой. Даже не знаю… В который уже из разов кажется Кромвелем каждый махонький вождь – в мире портретов и всех остальных образов. Снег заметает – копыта чертей не стучат. Но отчетливо различим в полутьме весь этот наш всемирный, вселенский чад, весь этот наш всемирный, вселенский смрад. Страшно и холодно из-за этого мне, и отовсюду глядят Робеспьер и Марат, и, как расстрелянный, я ползу по стене. Страшно и холодно из-за этого мне. -- Прости меня, Земля, за то, что я и воля идиотская моя. Прости меня за это все, Земля. Живу – по праву быть здесь и не быть, и чувствовать себя среди орбит и треска бесконечных мегабит. И этот быт – и этот сраный быт! Как пытка – гастроном и туалет, такси, гостиница, немытое стекло и вереница странных-странных лет – за эти годы много натекло немалого и малого – всего, что протекало между и вблизи меня и бесконечного Его. моей Кале Ты – моё счастье, мое бесконечное счастья. Можно было бы вывернуться наизнанку или разрушиться, разъединиться на части, или вспыхнуть, как веток сухих вязанка. Это – любовь – моё отторжение мира – через тебя растворившееся в одночасье. Это – моя глухая, слепая лира, не претендующая на земное счастье. Но – невозможно. Мне хочется – редко-редко быть похожим на лица своих сограждан, быть таким же, как фотографии предков, быть бесцветным – даже если раскрашен каждый атом, каждая единица. Я ведь действительно им завидую, Каля – всей этой шушере нашей с тобой столицы. Только б не сгинуть. Жизнь не бывает другая. Только такая, как вижу сквозь паранойю лунных подтеков на паперти талого снега. И никогда мне уже не слиться с роднёю или с народом – не позволяет эго. Черт с ним… Однажды наступит последний отрезок – тихо зажмурится тельце, навзничь упавши. Я не бываю, милая, груб и резок. Кажется разве что. Ох уж мне эти ваши вечные домыслы глупо изогнутых улиц, все эти лица, все эти караваны делающих карьеры унылых умниц – хоть никогда не вылезай из ванной. …вот облажусь игрушками, как младенец, и позабуду напрочь причуды речи… Только ведь мир все равно никуда не денется – без толку ждать, что с годами в нём станет легче. |