---
но плавится в сладкой и жуткой
серебряной ложке хорей
о йезус мария считайте – меня – проституткой
о йезус мария простите что – я – не еврей
я тоже пытался хоть как-то – хоть сикось хоть накось
хоть раком хоть боком хоть гадом меж образов –
как нехристь заштопавший веру отечества накрест
закрывший себя и вселенную на засов –
забившийся в угол и там из угла как улитка
отстукивал вальс превращаясь в дешевый вальсок
…земля – это небо в эпоху убытка
и пытка вплетенная в волосок
моей белоснежки – я думаю – йезус мария
могла бы попробовать если не может понять
ты видишь – горю я горит моя нарко-мания
и хочется все это все это разом объять
и больше не видеть и больше не слышать и больше
и меньше и даже – быть может – не я
а кто-то большой кто-то истинный – кто-то как боже
но только не я кто угодно но только не я
---
Чтобы все было так, а не как-нибудь сикось и накось,
чтобы звери – хоть звери – пытались ходить по воде –
а не думалось, будто какая-то дикая наглость,
или помнилось смутно, как будто бы в животе
у мамаши лет тридцать, а, может быть, даже сто тридцать,
или – хуже того – пару тысяч отравленных лет –
одиночеством, обмороком, нежеланием бриться
перед тем, как вернуться и выбросить партбилет
на ухоженный стол, под гримасы большого начальства,
под портретом братка, под убийственным взглядом извне –
вот такое со мной происходит – не то, чтобы часто,
и не так, чтоб уж в очень глубоком, разорванном сне –
на перине пуховой, в обнимку с поверхностным жестом,
окрестившим меня человеком лет тридцать назад.
…я пошел по рукам, по влагалищам, по невестам –
как примятый со временем в толщу дороги фасад
непонятного здания с признаком архитектуры,
неприятного привкуса, если глушить самогон
в первородной глуши, между ног у стареющей дуры.
…или камнем лететь из высоких парадных окон.
Так рождается тема – одна, потому что негоже
эту морось плодить на потеху себе мудаку –
эта сраная мудрость, как татуировка на коже.
…я уже не могу, я совсем ничего не могу.
---
Отекаю каплями воска
между тысяч мсье и мадам.
Где-то там уже труповозка
семенит по моим следам.
Еще очень – я знаю – долго –
будет длиться короткий век.
Посреди людского потока
заблудившийся человек.
В середине огромного люда –
между галстуков, брюк и блуз –
тихо вздернулся мой Иуда
на веревке фонарных бус.
Умираю – опять – в который
далеко не последний раз –
книгой мертвых и мертвой торой
человеческих теплотрасс
опоясан, облит бензином,
обречен на безвольный век –
Божьим Промыслом, Божьим Сыном –
Человек, Человек, Человек.
Божьей Матери
Богородица, гололедица –
осторожнее, Богородица.
В зиму – каждый немного ленится
или навзничь летит, как водится –
то бишь – падает ниже плинтуса.
Осторожнее. Осторожнее.
В гололедицу окна Wиндоса
все какие-то пустопорожние.
Или кажется? Точно – кажется.
Отворотится. Приворотится.
Гололедица. Снега кашица.
Вот и жизнь моя, Богородица –
разбегается, разлетается,
навзничь падает, больно рушится.
Посмотри хоть на этот танец-то,
Богородица – снег как кружится…
Это – музыка. Это – мистика.
Как не ерничай, как не нервничай –
проживаю жизнь легче листика –
хвостик кроличий, носик беличий.
---
…и эта труба над фашистской больничкой…
…и этот гестаповский подвиг Гостелло…
жизнь платит с избытком и только наличкой.
а как ты, скажи мне на милость, хотела?
под утро, склонившись над кафельной плиткой
холодного пола уездного гетто,
ты снова почувствуешь все это пыткой,
втыкаясь в бессонницу, как сигарета.
…втыкаясь и каясь, икаясь на втыке.
…и вскрикивать в снова прожженном халате –
на стремные рожи, на Божии лики,
на бесов, попрятавшихся под кровати.
---
“За радость тихую дышать и жить…”
О. Мандельштам
А жизнь уходит, как вода в песок,
и мы от смерти все – на волосок.
На тонком льду, на стеклышке мечты
когда-нибудь очухаешься ты,
и вдруг увидишь, как течет вода,
не причиняя берегу вреда,
и лишь сыреет от воды песок.
…Чтобы пожить единственный разок
на тонком льду, на стеклышке мечты –
когда-нибудь очухаешься ты,
и в этом нет особого вреда.
…Одна вода. Кругом одна вода.
Вся жизнь твоя – песчаный островок,
и весь песок уместится в совок.
На тонком льду, на стеклышке мечты
мне хочется кричать – до немоты.
Увы, но не услышать голосок
того, кто, как вода, ушел в песок,
оставив только мокрые следы –
среди воды… Меня не слышишь ты,
и не услышишь больше никогда.
…Одна вода. Кругом одна вода.
---
Ведь так всегда – я помню, знаю, видел -
как будто ворожба на Рождество.
Потом – другие – скажут, мол, не прав.
А я опять запутываюсь в нити.
Найти бы повод среди наших травм
прожить не двести, даже и не сто,
а сколько дадено, но так, чтоб не хотело
мое, которое задолго до меня –
уже не вымысел, еще не тело –
переродиться смыслу вопреки.
Оно во мне, по-прежнему маня –
в разрывы неба, в омуты реки.
Ведь так всегда – задумайтесь, поймите,
попробуйте хотя бы. В мире стен
все сущее отбрасывает тень.
Все движется, вращается, течет.
А я – опять запутываюсь в нити,
как параноик или звездочет.
---
Меня на полвитка опередив,
душа уже причаливала к раю,
когда я допивал аперитив
и понял, что сегодня умираю.
Душа спешила. Прямо по пятам
за ней бескрылой гадиной маньячил
косматый бес… А я хлестал “Агдам”
под завыванья местного марьячи.
Эй, музыкант, сыграй на посошок.
(Не музыка, а легкая простуда.)
…Моя душа испытывала шок,
когда смотрела на меня оттуда.
---
/Кале/
Кухня в кафельной плитке,
легкая тошнота…
Мы с тобой – недобитки.
Да и война – не та.
Стремное это дело –
вечно лезть на рожон.
Я люблю твое тело,
лучшая среди жен.
Нам бы еще лет тридцать
выцарапать на жизнь.
Вот он, моя царица, -
обыкновенный фашизм.
---
Земля принимает обмылки дряхлеющих душ.
Я завис здесь, как мумия – в долгой-придолгой коме.
Я нуждаюсь в гармонии. Дайте контрастный душ,
дайте хоть что-нибудь – что угодно, кроме
осознания собственной правоты,
запечатанной джином в литровой бутылке водки.
Дайте глоток холодной живой воды,
а не эти цветные и глупые фотки,
на которых одна на всех, но моя – моя,
отраженная в привкусах, перманентная вялость,
чтобы что-нибудь было, чтоб были – земля, моря,
чтобы что-нибудь от меня оставалось,
кроме отзвуков непонятно куда
подевавшегося и слепого остатка,
из которого нарождаются города,
от которого может быть даже гадко, сладко,
но совсем не хочется все это ворошить.
Поднимите мне веки. Поднимите мне веки.
Я не умер, но мне надоело, как прежде, жить –
запечатанным наглухо в человеке.
У безбожия тоже имеется знак судьбы.
Разобрать бы только. Разобраться бы лишь.
…я иду по дороге, вокруг шелестят дубы,
и уже подрастает мой годовалый малыш.
молитва
Помолимся… Прости меня за все –
за каждую написанную фразу,
за то, что я могу сказать не все,
за то, что я не произнес ни разу.
Прости мне глупость даже этих слов.
Так повелось, что мы – косноязыки.
Пожалуй, если существует зло,
то следует искать его на стыке
добра и смерти, речи и мечты –
любой мечты, не подкрепленной делом.
Что тело в нашем мире нищеты?
Что вообще должно считаться телом?
Я отвлекаюсь… Ты меня прости…
В конечном счете ведь себе дороже –
расти, чтоб наконец-то дорасти
до совести, до истины, до дрожи
в коленных чашках, в лучевых костях.
И толку? Неужели все – впустую?
Мне страшно оттого, что я в гостях.
Вот и бастую. Оттого бастую,
что невозможно пережить хоть раз
порочный круг своих перерождений
и не запутаться в обрывках ряс
и прочих неприличный выражений,
намотанных нательным шутовством.
Ты понимаешь? Слышишь? Я – ребенок,
уставший пробавляться воровством –
до глухоты, до треска перепонок.
Прости меня, пожалуйста, за все –
за каждую написанную фразу,
за то, что я могу сказать не все,
за то, что я не произнес ни разу.
Я буду жить, наверное, века –
как ангел, разрывавшийся на части,
как дождь, ушедший паром в облака,
как ставшее собой деепричастье.
Хочу прожить еще лет двадцать пять,
чтобы увидеть внука, чтобы дело
доделать, и уйти – уйти – опять
в очередное крошечное тело.
---
Катится мир – катится твой и мой –
не оставляя шансов, ни одного.
Я расправляю крылья – большая моль –
серая моль, летящая вдоль него –
вдоль пограничников на краю рубежа,
за которым плещутся три кита
и застыла смерти моей баржа,
и уже не торопишься никуда –
ни секунды, ни мгновения, ни
хоть какого-то повода – хоть чего.
Я прикрою горящего мира огни –
серая моль, летящая вдоль него.
---
/Кале/
Дышат линии, по руке
тихо скользит моя
растворившаяся вдалеке
лилия – ли-ли-я –
завтрашнего, через десять дней.
Кошка – и та – мудрей.
Так и пройдет – и на этот раз –
так же, как и всегда
это проходит. Не жизнь – каркас –
понедельник, вторник, среда –
и так далее. Не жизнь – колея,
лилия – ли-ли-я.
Ну, какой же я даосский монах,
если дальше себя – никак?
Эта вечная путаница в именах –
пробуксовка в своих снегах.
Ледяные крылья. Себе – свое.
Остальное – тоже ведь есть.
Я хочу прожить эту жизнь вдвоем.
На двоих в мире хватит мест.
Я хочу прожить эту жизнь с тобой –
только ты, только ты и я.
И не нужен бой, и Господь с тобой,
и так далее – ко-ле-я.
| |
|
Христианское творчество / Рафиев Алексей Родионович / старенькие уже стишки отчасти по теме
