1.
Ау… Ты слышишь меня, Ева?
Хоть что-то, но я все-таки сберег,
и это небо, это наше небо,
исхоженное вдоль и поперек –
тому свидетель. Милая, родная,
я все еще люблю тебя. Лечу –
вокруг страна до боли ледяная –
к далекому, но яркому лучу.
Осталась пара-тройка откровений,
и мир изменится, оттает, отомрет
от умопомрачительных мгновений,
спешащих мимо – задом наперед,
как в заговор бунтующего низа
среди зеркал, разбитых перед тем,
как посетила нашу глушь Алиса.
И это небо – в полной темноте –
лишь кажется жестоким и свирепым.
Оно живет. Поверь – оно живет.
Мы навсегда сроднились с этим небом.
В нем наше счастье, а не эшафот.
Не обращай внимания на стрелки.
Не заполняй себя кромешной тьмой.
Не замерзай, душа моя, у стенки.
Лишь этот мир, который твой и мой,
со дна, из бездны, из-под покрывала
снегов, заиндевевших в небеса,
спасет нас, чтобы ты не горевала
и не напрасно плакали глаза.
2.
А потом приходит мир, за которым тьма.
Если есть глухая, то это – глухая ночь.
Наступает новая, очередная тюрьма,
и уже не в силах хоть что-то по жизни смочь.
Наступает кромешный и осязаемый мрак.
Никаких сомнений в своей реальности нет,
и опять становишься, как средневековый ведьмак,
озадаченный светом оживших внутри планет.
А потом приходят прозрение и тишина.
Всю бы жизнь вот так – на коленках у образов.
Появляются – Сын, а за ним – Жена.
Отпирается потихонечку мой засов.
Вслед за этим – цельность, а не каждый сам.
Вековечных истин накатывает ярмо.
Отворяется потихонечку мой Сезам.
Открывается потихонечку всё само –
каждый атом опрокинутого естества,
каждый вросший в камень безверия стебелек.
Мир осыплется, как обугленная листва.
Я всего лишь сейчас озвучиваю эпилог.
Надо срочно начать совсем по-иному быть.
Надо все устроить не так, как заведено.
Надо сделать так, чтоб этот поганый быт
превратился в слепо-глухо-немое кино.
Если вечность бьется в тебя, а не ты в нее,
то становится безразличным все, что вокруг,
и со временем отступает слегка гнилье,
и пытаешься выскочить за порочный круг
представлений о мире и собственном бытие.
Превращаешься в источение доброты,
продолжая тенью скользить по серой стене
и давно уже сомневаясь, что ты – это ты.
Личность – только если боишься небытия.
Остальное – мелочи, первородный грех.
Я давно уже сомневаюсь, что я – это я.
Мне родней земных теченье небесных рек –
как и каждому.
3.
Миша скоро станет совсем большим.
Мне приснилось, будто мы с ним бежим –
я и он – облаками, и Солнца свет
наполняет нас, и печали нет
в целом-целом мире, и этот мир
стал настолько добр и настолько мил,
что нестрашно даже – совсем, ни-ни.
А вокруг сияют огни, огни –
звезды, луны, планеты, хвосты комет,
и чудесна жизнь, и печали нет.
Посмотри на небо – какая синь!
Посмотри, как сладко уснул наш сын.
| |
|
Христианское творчество / Рафиев Алексей Родионович / моей жене Кале
