Страстная Седмица

Закуренко Александр Юрьевич

Великий Понедельник
Притча о бесплодной смоковнице

– Бесплодная, почто в коре твоей сухой
Нет влаги для продленья жизни,
И листья ссохлись, не польстясь весной,
И смертью кажется ветвей нагой покой,
И корни кривятся в немыя укоризне?

– Как будто бы всё сну посвящено,
И гнётся ствол, что старческие плечи.
Без веры только прошлое одно
В мир раскрывается со скрипом как окно,
А будущее встретить нечем.

Весна придёт цветеньем полноты,
Но я её свидетелем не буду.
Я не смогу, когда коснёшься Ты
Моих ветвей, в ответ свои листы,
Как душу, протянуть навстречу чуду.

– Тянуть корням сквозь жар живой воды,
Чтоб листья напоить хотя б немного.
Но впредь уже не принесут плоды,
(Забыт Эдемский и Земной сады)
Те, кто себя не сберегал для Бога.
Страстные седмицы 1998, 1999, 2000 гг.

Великий Вторник
Притча о зарытом таланте

Сон есть паденье вовнутрь себя,
Себя самого.
Притча о том, как талант истребя,
Нищего
Облик пребудет вовек на тебе,
То есть ты
Дар закопал в яме-судьбе
Под кусты.
Куст не горит, если золото под
Ним.
Луч ускользает, таков исход –
Дым.
Мера таланту дана не песком,
Не
Добрым хозяином, и не пешком –
Дней.
Передо мною его возврат:
Твой приговор.
– Где мой талант? Раб, а не брат.
Неслух, вор!
Кто преумножит, возьмёт ещё
У того
Кто потерял, этот расчёт
Строг,
Но справедлив: возрастать одним,
Кто в трудах
(Мы увеличим свой скарб, продлим
Труд и страх),
И упадать в вечную тьму,
На дно,
Тому, кто хранит только то, что ему
Дано.
Страстная седмица 1998 г.

Великая Среда
Иудино древо

Егда́ низринулся, чрево его
Разселось и выпало всё из него.
Близ ветел колючих, над жухлой травой
Качаться ему и трясти головой,
Но слову не биться в гортани ущербной,
Захлёстнутой хлёсткой верёвкой как вербой.

Где земле, горшечник, где короб монетный?
Всё тьма поглотила и смрад послесмертный,
Когда бы не Пасха, явленье Среды
Наполнило Мир теми, кто из воды,
В чешуях и зубьях, голодные, злые
Со дна поднимались, для света чужие,

Подобно его иглоперстым ладоням,
Уже не горстями, но лапами, в гоне
Все тридцать скребущих поверхность монет
Серебряных, чтоб обозначился след
В долину, что названа Акелдама,
Где смерть принимает входящих сама.

Багровою ртутью горит суходол
Для тех, кто изменой кошель приобрёл,
Для тех, кто лобзаньем предаст Господина –
И древо дрожит – и скрипит крестовина.
В кровавой земле за долиной Гинном,
Ждёт глина подземная – странников дом.

Не та, из которой Адам сотворён,
Скудельный замес для конечных времён.
Его обожгут только вольные страсти,
В огне сочетая разъятые части.
И цельное тело воскреснуть готово,
И полнится ниша для света и Слова.

Пуста корвана́. Возвративший монеты
Невинною кровью измучен, как светом.
Душой злоречивый, в жестокой петле –
Висит над землёю, ненужный земле.
А кто ею принят и в ней умирает,
Для будущей жизни, как Бог, воскресает.
Страстные седмицы 2000 – 2002 гг.

Великий Четверг.
Гефсиманская ночь

В эту ночь масленичные листья полны
Ветрового пространства, движенья вечны
И дыханья нисана.
Медный свет, преломляясь на лепте Луны,
Путь обратный вершит до кедронской волны,
На вершине же тьма, и тела не видны
Петра, Иакова, Иоанна.

Сон сморил их и два принесённых меча,
Остриями совпав, иллюстрируют час
Третьей стражи.
Город лёг на долину, как Божья печать,
Вдоль потока цикады тревожно кричат,
И летучие мыши чернее, чем чад
Или сажа.

Но костёр, от которого ныне светло,
Не имея огня, изливает тепло
До скончания века
На живую и внешне заснувшую плоть,
И пространства и времени злое стекло
Не способны сей луч преломить до Чело-
Века.

Трижды Он обращается к ученикам,
На которых воздвигнется будущий храм
Веры, где и
Спят все трое, не видя, как льёт по щекам
Пот кровавый, и падает наземь Он Сам,
Обращая отчаянный взор к небесам
Иудеи.

Там, в молчании сфер, явен голос конца
Цифр и зла костяного. Преддверьем венца
Камни склона
Грудь упавшего долу и кожу лица
Раздирают, участвуя в плане Отца.
Коготь смерти острее и твёрже зубца
От короны.

Под ногами солдат зреет ветхая пыль.
Факелы неподвижны. То ветер, то штиль
В русле ночи.
Жизнь свой смысл обгоняет, – пророчил Кратилл.
След, в который ты даже ещё не ступил,
Зарастает уже за спиной твоей, иль,
Авва, Отче,

И для Сына спасенье сквозь страсти грядёт,
Сад пространней пустого пространства, но вход
Нищ и зябок.
Жизнь теснее бессмертия. Створки ворот
Уже жизни – но Вечность за ними поёт.
Нынче ж – тяжко, и спину грядущее гнёт
Ниже яблок.

Я и сам углубляю ладони свои,
Чтоб по капле стекались слова для любви
И прощенья.
Но сквозь плоть не услышать реченья Твои,
И всё меньше любви, так – хоть слёз до крови!
Время грузно течёт, и в теченьи двоит
Смысл теченья.

Мне представилось, будто бы совесть моя
Мимо мира плывёт, размывая края,
Исчезая из вида.
Что душа – это чаша, что чаша сия
Вглубь себя бесконечна, а мера питья
Нам дана не на краткий момент бытия
И присутствия быта.

Что она, как опавшие котики верб,
Взгляд-во-взгляд – отражает сыпучую твердь
Небосвода.
Где карается смертью конечная смерть,
Где твердеющий воздух оформлен как герб
Новой жатвы, где боль причиняет не серп,
А свобода.

Что несёт нам её металлический свет?
Только лязг острия, хруст отчаянных лет,
Ключ сознанья.
Выбор значит – прощанье с надеждой, тенет
Натяженье в тени самодельных планет.
Лучше гвозди любви, чем причинность и бред
Угасанья.

Боже, даруй же мне для судьбы рамена!
Я боюсь не допить до безбрежного дна
Твою помощь.
Сад с долиной всё тоньше, и озарена –
В людях, горах, равнинах – вся Божья страна,
Земли все, вся Земля. В ней – Голгофа видна,
И – начало пути – на вся веки и на
Гефсиманскую полночь.
Страстная седмица 1988 г.

Великая Пятница
Плач грешника у гроба Господня

Я бы добрые дела возложил к Твоей Плащянице,
И цветы принес вместе с плачем ко гробу
В том саду, где камни тихи и высоколобы,
И в апрельскую полночь впервые смолчали птицы.

Я слезами своими Её окропил бы, как миро,
В алавастровом белом сосуде, любовью полном,
В том саду, где в полночь как будто шумели волны,
Набегая на берег скальный со всех четырёх концов мира.

Я бы ждал и ждал, очищая слезами боли,
Шепотками отчаянья, страха, тоски, невзгоды
В том саду, где полночь, – разрушенный дом природы,
Жалом смерти пропятый, иглой греховной неволи.

И от слез моих в сердце моём, и во плоти, во всем существе состава,
Крохах страха и гнева, комьях праха и глины,
Как цветы в том саду, тихи, воздушны, невинны,
Три крупицы веры взросли бы – на смерть дармовую управа!

А затем я цветы возложил бы, омылся смиренным плачем,
В тишину окунулся глухой и смертной гробницы,
А потом вдруг закончилась полночь, и снова запели птицы.
И страницу иную Распятый для смертных начал.
Страстная Седмица, чин погребения Плащаницы, 2006

Великая Суббота
Сошествие во ад

Ближе к вечеру, после того, как завеса
Разодралась и твердь расступилась, и после,
Когда мгла протянулась от моря до леса,
Захлестнув город, гору, реку и поле,
Мгла явилась в обличье величья и силы,
Торжествуя своё пребывание в мире,
По эфиру гуляя, кочуя в порфире
С осунувшихся плеч, распростёртых к могиле.
Где во тьме, где в за-тексте, в заброшенном – там
Только мёртвым стучать по недвижным доскам.

Оттого – землетрус, нищета, пустота.
Стража падает ниц и Мария рыдает.
Оттого Он не стонет и дух испускает,
Что Его уже нет на распятье креста.
Потому что он крепче отчаяний наших,
И пока мы висим между смертью и словом,
Он – во гробе средь нас, а душой – среди падших,
Чтобы им возвестить о рождении новом.
Он снисходит до дна мироздания, чтоб
Растворился земного беспамятства гроб.

Не рыдай Его, Мати! Мария, гляди:
Камень в ночь отпадёт, опустеет пещера.
Смерть Бессмертный приял, в чаше – полная мера,
Пей вино – Его Кровь, Его Плоть – приими.
В день Субботний душой Он спустился во ад,
Чтобы праведник всякий вернулся назад
В мир, где всякий распятьем Его вознесён,
Где уже в эту полночь грядёт воскресенье,
Потому что Он – Сын Человечий, и Он –
Божий Сын, и Отцом послан нам во спасенье.
Страстная седмица 1996 г.