Достойное завершение
Благословение Папы
При всех своих многочисленных достоинствах ирландские странники были разобщены и по большей части не ставили перед собою конкретных целей. Монастыри открывались, но связь между ними далеко не всегда была должным образом налажена. Власть имущие не могли подчинить себе непреклонных кельтских перегринов, но у ирландца-аббата не было своей «крыши», поскольку епископы обычно были ставленниками герцогов или королей, и в делах церковных смыслили мало. В результате во франкской и германских церквях отсутствовала иерархия, что делало невозможным ни решение возможных проблем, ни реформы, ни влияние на окружающий мир.
Достижения ирландцев были своей значительностью подобны неприступным для противника высоким башням среди гор. Но одни башни – это еще не замок. Кто-то должен был построить стены, соединить, связать все достижения предшественников, объединить их усилия, свить эти нити в могучий канат. До этих пор монашество оставалось монашеством, а епископы – епископами. Монахи поднимали моральные стандарты христианства, проповедовали язычникам, а епископы и священники, не дававшие ни обета бедности, ни обета безбрачия, продолжали вести прежнюю жизнь, напоминая скорее изнеженных вельмож, чем . Здесь кельтской романтики было явно недостаточно. Нужна была свежая струя организаторского таланта, который умелой организацией завершил бы старания своих предшественников. Снова нужна была помощь извне. И помощь пришла – к ирландцам присоединились англосаксы и Рим.
Римские папы думали об объединении церквей, оставшихся после падения Рима, еще со времен Григория Великого, а авторитет Вечного города, ставшего местом славы великих апостолов, притягивал еще отцов Церкви. Даже ирландцы, практически не связанные с Римом, преклонялись перед Апостольской столицей – Колумбан писал папе восторженные послания, а монастыри скоттов на родине без особых возмущений подчинись авторитету наместника Петра . Рим даже будучи завоеван варварами всех мастей и византийцами всякого пошиба, все же хранил величие древней Империи, объединившей множество народов, принесшей миру законы, мир и цивилизацию. Учитывая тот факт, что римская область находилась под правлением Папы, который таким образом не зависел от милости никакого государя, неудивительно, что падение Рима языческого было только началом славы Рима христианского, который останется таковым несмотря на все пороки, которыми наполнят его христиане. Но покамест помыслы римских клириков были далеки от политических амбиций и услащения плоти, которым они так прославились спустя пять столетий. Папы думали о благе европейской церкви, которая со времен вестготов зависела от прихоти мирских владык, что печально сказывалось на ее внутреннем состоянии. Не располагая такими человеческими ресурсами, как Ирландия, папа тем не менее не упускал возможности потрудиться на благо церкви.
Англосаксы же были обращены в христианство не только ирландскими, но и римскими миссионерами, и потому были привязаны к Риму гораздо больше кельтов. С самого начала они держались римского обряда, а их епископы – переписывались с папской столицей. На синоде в Уитби англосаксы занимали сторону римского обряда и Пасхи и именно с их подачи Адамнан и Куммиан взывали к унии. Естественно, что две столь преданные друг другу силы должны были объединиться для общей цели. Так и произошло.
Мы уже говорили, что англосаксы, находясь под сильным влиянием кельтской церкви, были проникнуты идеей «странничества Христа ради», и нередко пускались в путешествия в дальние страны. При этом эти германские покорители кельтских земель, не сломленные даже доблестным Артуром, обладали прекрасным качеством, никак не свойственным кельтам – прагматичностью и склонностью к порядку. Пускаясь в странствия, английские перегрины ставили перед собой конкретную цель – проповедовать язычникам. Уже немало германцев, чьи предки когда-то пришли в Британию завоевателями, отправлялись обратно на континент неся Благую Весть. Такими были Бенедикт Епископ, Уилфрид или упоминавшийся ранее Уиллиброрд. Но наиболее значительным был сакс по имени Уинфрид. Родившись в Уэссексе и получив образование в Эксетере и у ирландцев в Лейнстере, он достиг в науках всяческого совершенства и заслужил прозвище профессора. Но перспектива просидеть всю жизнь за книгами Уинфрида не особенно привлекала. Он проникся идеей кельтского странничества, однако подошел к этому вопросу с чисто англосаксонской деловитостью и основательностью. Уинфрид не желал скитаться без определенной цели, как это делали его учителя. Наоборот, он хотел служить не только Богу, но и людям, а уединенную «келейку» сделать местом проповеди. В 717 году присоединяется к своему соплеменнику Уиллиброрду, проповедовавшего на землях Фрисландии (или Фризии).
Фризы не особенно охотно принимали новую веру – скорее, наоборот. Сохранилась легенда о том, как языческий король Радбод согласился после усиленной проповеди миссионера принять крещение. Уже одетый в белые одежды и ступив одною ногой в купель, он вдруг захотел задать миссионеру два вопроса. Первый касался посмертной судьбы его предков. Второй – участи его врагов-франков. Правоверный миссионер сказал, что предки-язычники горят в аду, а крещеные франки будут вкушать блаженство в раю. Услышав это, король оскорбился и креститься передумал, сказав: «Лучше я буду вместе со своими храбрыми отцами, чем с этими проклятыми франками».
Уинфрид не стяжал особых успехов во Фризии, а неспокойное положение во франкских королевствах ставит жизнь миссионеров под угрозу. Ведь гости с британских островов еще со времен Колумбана снискали немалое уважение со стороны франкской знати. И если «оседлые» или аббаты епископы нередко становились жертвой чьих-то амбиций, то обидеть странствующего перегрина ни у кого бы не поднялась рука (они и требовали гораздо меньше). Поэтому правитель франков Карл Мартелл хоть и присваивал церковные земли, но к Уинфриду и Уиллиброрду был неизменно благосклонен. Поэтому фризы знали, что если кто-то дерзнет поднять руку на монахов – франки придут и спустят по десять шкур, причем с каждого. Но ничего кроме страха франкские мечи фризам не внушали, и поэтому стоило мощи франкской империи пошатнутся в результате внутренних разладов – и фризы не преминули обратить мечи против миссионеров. Почему англам не удавалось найти с фризами общий язык – неизвестно. С одной стороны они, возможно, не ограничивались пассивными методами благовестия и предпочитали «идти в наступление», или же им недоставало мягкости и чуткости ирландцев. С другой – наверное, воинственность фризов играла не последнюю роль в их отношении к заморским гостям любого толка, а неспокойные отношения с франками только подливали масла в огонь. Как бы там ни было, Уинфрид решил, что «негоже продолжать труды на поле, не приносящем плода» и вернулся на родину.
На родине его ожидал старый монастырь, добрые друзья, а главное – престарелый «анамкара» Уинберт. Родная земля быстро исцелила его раны, и жизнь снова стала радовать монаха. Но любая идиллия рано или поздно кончается – Уинберт умирает, и Уинфрид снова не находит себе места. Родная земля и любимый монастырь уже не радуют его. Все яснее он понимает, что место его, его «келейка» – не здесь, а где-то в дальних странах, среди опасностей и трудностей жизни перегрина. Поэтому в 717 году Уинфрид снова покидает родной остров и отправляется куда глаза глядят. Поскольку он был англосаксом проримского направления, то глаза его глядели в Рим. Уинфрид совершил паломничество в Святой город и изъявил папе свою покорность и уважение. Папа Римский Григорий Второй обратил внимание на странного паломника, его ум и энергию. Тем более ему понравились преданность монаха, его готовность послужить интересам святого престола. Уинфрид был знаком и с германцами, и с проповедью язычникам, и с кельтскими миссионерами. Представлялась прекрасная возможность объединить разрозненные монастыри в одну организацию, которая подчинялась бы папе и Риму, и тем самым окончательно освободилась бы от посягательств светских властителей.
В 718 Уинфрид году по благословению папы направляется в Тюрингию, где на протяжении нескольких лет успешно проповедует христианство, а также призывает уже существующие монастыри принять бенедиктинский устав и верховенство Рима. Заслуги Уинфрида были оценены по достоинству: папа дает ему новое имя – Бонифаций – и назначает архиепископом германцев и франков. В течении трех десятилетий Бонифаций совмещает труд благовестника и главы франкской церкви, притом последнее с годами занимает все больше времени и сил, учитывая плачевное состояние франкской церкви. Как и в случае с Колумбаном, труд миссионеру предстоял нелегкий, однако почва была подготовлена, да и Карл Мартелл с сыном были только заинтересованы как в реформе церкви, так и в дружбе с Римом. Надо сказать, что Рим в те времена был вовсе не тот Рим, который Данте низвел в нижние круги ада и который проклял Лютер. В те дни римские священники делали свое дело и жили в согласии с церковными идеалами, страдая только лишь от происков лангобардов или Византии. Именно поэтому Бонифаций был так предан Папе, и труд его нес церквям только благо.
Прежде всего миссионеру следовало преодолеть культурный шок. Воспитанный в христианском цветнике, он не мог ни понять, ни принять суровую галльскую действительность. С удивлением и ужасом писал он папе о епископах, содержавших по несколько наложниц и не умеющих даже крестить, не то что проповедовать, о дворянах, ставивших на епископские кафедры людей, далеких не только от веры, но и от малейшего понятия о совести. Поэтому Бонифаций делал все возможное, чтобы избавить церковь от греховных привычек, столь прочно укоренившихся в ней.
Для этого по его мнению следовало связать церковь с морально-аскетическими идеалами монашества и подчинить епископские кафедры Риму. Теперь епископов и священников должны были ставить не короли, майордомы или графы, но только высшие по рангу клирики – или сам Папа. От священников и епископов в свою очередь .требовалось соответствие монашеским идеалам – в том числе и безбрачие. Обращенные Бонифацием области были целиком подчинены папе, а на уже христианизированных землях миссионер по мере сил боролся с развратом и безграмотностью среди франкского духовенства, с произволом власть имущих, а также – со свободомыслием кельтских монахов и их франкских последователей, чье упрямство подчас мешало реформатору в его благих начинаниях.
С «местными» ревнителями благочестия особых проблем не было (спор о Пасхе на британских островах показывает, насколько лояльны были скотты и их последователи по отношению к Риму). Впрочем, среди кельтов были у Бонифация и противники. Так некие Климент и Адельберт, проповедуя в землях франков и за Рейном выступали против политики Рима – главным образом, против безбрачия священства. После нескольких диспутов они были высланы из пределов той области. Большего Бонифаций сделать не мог, да и, наверное, не хотел.
Один из наиболее значительных конфликтов был у святого Бонифация со святым же Вергилием – уже упоминаемым ирландцем, сведущим в астрономии (наверняка с подачи греческих философов). Бонифаций, не будучи столь учен (все-таки Англия – не Ирландия), не во всем соглашался с Вергилием. Однако спор был решен очень быстро – ирландец с друзьями (наиболее известные из них – святые Марин и Модест) отправился в Зальцбург с тем, чтобы идти дальше на восток, на земли язычников современной Чехии. Таким образом, все остались довольны.
На соборе в 742 году франкские епископы обязались во всех своих действиях подчиняться Риму вместо франкских властей. Таким образом светские правители не могли больше ставить на епископские кафедры своих прислужников и контролировать дела церкви, а клирики не могли делать все, что им заблагорассудится: над ними теперь были иное начальство, которое заботилось о нравственном состоянии своих подчиненных и их прилежании в труде больше, нежели об умении прислуживаться к власть имущим. Франкская церковь теперь представляла собой (во всяком случае, теоретически) слаженную систему, направленную на служение своим прихожанам. Во всяком случае, процент посвященных своему делу служителей в Галлии был намного больше, чем раньше, и теперь люди подобные Колумбану или Григорию Турскому могли реально влиять на ситуацию в стране. Да и правители перестали смотреть на церковь как собственность, которую можно было использовать в своих интересах. Наоборот, авторитет церкви вырос в их глазах настолько, что теперь светские владыки спрашивали у владык духовных совета и помощи.
Карл Мартелл, хоть и мало считался с экономическими интересами церкви, но обеими руками поддерживал Бонифация. Сын Карла Мартелла Пипин Короткий не изменил политике отца, прибрав к рукам всю власть в стране, отправил в 751 году папе Римскому Захарии письмо, в котором спрашивал, не лучше ли будет для франкской церкви, если корону будет носить тот, кто обладает властью? Захария ответил утвердительно, и Пипин без труда сместил ничтожного короля Хильдерика 3 и был помазан на царство.
Для страны наступили благодатные времена. Новая власть думала не только о своих богатствах, но и о духовной жизни страны – во всяком случае, интересовалась церковными делами. Бонифаций не встречал на своем пути никакой оппозиции с его стороны. Пипин относительно своих притязаний на трон спрашивал разрешения Рима, и именно Бонифаций провозгласил его королем.
Престарелый же архиепископ видел, как работает созданная им система, и административные обязанности тяготили его. Большая часть его жизни прошла на нивах благовестия, и теперь Бонифаций попросил у папы разрешения снова отправиться миссионером в страну, с которой когда-то началось его служение на континенте – во Фризию. Папа дал согласия, и Бонифаций оставил кафедру ради народа, до сих пор противящегося Благой Вести. Теперь, когда франкская церковь могла оказывать фризской миссии реальную помощь, дело пошло куда лучше прежнего. Однако апостолу Германии суждено было заплатить немалую цену за христианизацию народов, служению которым он посвятил жизнь. Однажды на лагерь миссионеров напали язычники. Бонифаций с товарищами с Евангелием в руках вышли навстречу недругу и были убиты, стяжав мученический венец.
Бонифаций не был первым, кто проповедовал христианство германцам. Не был он и последним. Да и самым успешным из всех перегринов-миссионеров его вряд ли можно было назвать, если говорить о проповеди язычникам. Большинство территорий, где он прославился, были уже полны монастырей, основанных ирландцами или франками. Но прозвище «апостол Германии» было им вполне заслужено – не столько даром проповедника, сколько организаторским талантом, не столько обращением язычников, сколько объединением христиан. Теперь духовенство нового типа было объединено, организовано и располагало уважением и поддержкой властей. Кроме того, на землях франков царил порядок, а это как нельзя лучше способствовало закреплению за духовенством достигнутых позиций.
Новая империя и новая Европа
У Пипина Короткого было два сына – Карломан и Карл. Отец перед смертью разделил между ними свое королевство, но Карломан вскоре умер, и обе стороны практически единогласно признали Карла своим королем. Карл Великий значительно расширил границы своего королевства, совершая походы против саксов в восточной Германии, лангобардов в Северной Италии. При этом интересно то, что поход на лангобардов Карл предпринял уж никак не из политических. Просто лангобарды очень уж беспокоили своими набегами римские области, разрываемые на части ими и Византией. Иногда папе удавалось принять на себя обязанности военачальника и отразить набег, иногда же становилось совсем тяжело, и тут на помощь пришел Карл. Он разбил лангобардов и подчинил себе их земли. В другой раз византийский император Ирина (именно императора, а не императрица – так эта умная, властная и честолюбивая правительница подписывала все документы) устроила заговор против папы Льва 3, и тому пришлось спасаться бегством. Спасение он нашел при дворе все того же Карла Великого, который помог ему вернуться на престол. В благодарность за это папа наградил короля титулом римского императора (Карл как раз владел почти всеми землями, входившими когда-то в состав Западной Римской Империи). Естественно, папскую область никто не трогал, и Лев 3 оставался единовластным правителем Рима. Для церкви это было как нельзя лучше, поскольку за папой сохранялась независимость.
Вообще правление Карла (768-814) было в высшей степени успешным, и в историю король вошел как Карл Великий – прозвище, совершенно им заслуженное. Был предпринят даже поход за Пиренеи, благодаря чему в восточной части полуострова была основана так называемая Испанская марка, ставшая оплотом христианства в Испании (во время этого похода в Ронсевальском ущелье погиб племянник Карла Хруотланд (Роланд) со своей дружиной, что послужило основой для множества песен и преданий). Разбив лангобардов, Карл Великий избавил римский престол от сильного врага, посягавшего на область, которой папы правили с тех пор, как народ не выгнал из древней столицы византийских наместников. Естественно, что сын Пипина Короткого остался с Римом в наилучших отношениях. Он усердно посещал церковные службы, выполнял все обряды, почитал праздники и всеми силами поддерживал отношения с церковью. Когда в 795 году против папы Льва 3 произошел заговор и наместника Петра чуть было не убили, король лично отправился в Рим, провел судебное разбирательство и восстановил Льва на святом престоле. За это папа в 800 году провозгласил Карла римским императором, а его государство (со всеми завоеванными территориями) – Западной Римской Империей.
Правление Карла Великого принято считать переломным моментом в истории Средневековья, и дело здесь было не только в военных успехах и объединении половины Европы под своим началом силой оружия. Удачливыми военачальниками были и Карл Мартелл, и Пипин Геристальский, и Хлодвиг, и даже Аттила. Карл Великий отличался от своих предшественников прежде всего творческой жилкой, позволявшей преобразовывать завоевания в достижения. Король франков и император Рима прославился не столько как воин, сколько как покровитель церкви и образования (впрочем, две эти субстанции были настолько тесно связаны между собой, что вплоть до эпохи Ренессанса их следовало бы рассматривать как единое целое). Карл Великий с большим вниманием относился к наукам и всячески поощрял открытие школ для священнослужителей и знати, приближал к себе всех ученый людей, которые появлялись в поле зрения, а некоторых даже «выписывал» из других стран. Взяв под покровительство папу, король не пытался управлять церковью, не стремился и пользоваться церковными богатствами. Чувствуя себя превосходно в роли прогрессивного короля, он желал развивать и совершенствовать все, что попадалось ему в руки. Может, король, не чуждый набожности, действительно желал совершать богоугодные поступки. Может, главную роль здесь играли тщеславие короля, желавшего утвердиться в образе «великого». Как бы там ни было, потомки запомнили о Карле Великом только хорошее, и неспроста. Во всяком случае, в деле реформы церкви этому просвещенному потомку варваров с бедствующими наместниками апостолов было по пути. А поскольку поток ирландских странников на континент не прекращался, кельтские перегрины сумели проявить себя и здесь.
Придворные книгочеи
Биограф Карла Ноткер Заика, воспитанник монастыря св. Галла, начинает свои «Деяния Карла Великого» вот так:
«…случилось так, что к берегам Галлии прибыли из Ирландии вместе с британскими купцами два скотта — люди несравненной осведомленности в светских науках и Священных Писаниях. И хоть они и не выставляли напоказ никакого продажного товара, все же имели обыкновение зазывать толпу, стекавшуюся для покупок: «Кто жаждет мудрости, подходи к нам и получай ее — у нас ее можно купить». … Они кричали так до тех пор, пока удивленные или принявшие их за безумцев люди не довели о них до слуха короля Карла, который всегда любил мудрость и стремился к ней. Он тотчас потребовал их к себе и спросил, верно ли молва донесла до него, будто они возят с собой мудрость? «Да,— отвечали они, мы владеем ею и готовы поделиться с теми, кто именем Бога будет достойно просить об этом». Когда же он стал выведывать у них, что они за нее запросят, они сказали: «Только удобное помещение, восприимчивые души и то, без чего нельзя обойтись в странствии — пищу и одежду». Услыхав это, он очень обрадовался и тут же задержал обоих ненадолго у себя. А затем, когда ему пришлось отправляться в военный поход, одному из них, по имени Климент, он приказал остаться в Галлии и поручил ему довольно много мальчиков знатного, среднего и низкого происхождения, распорядившись предоставить им необходимое продовольствие и подходящие для занятий жилища. Другого же, по имени Дунгал, он направил в Италию и вверил ему монастырь святого Августина близ города Тицены, чтобы там могли собираться у него для обучения все, кто пожелает.
Тут и Альбин (Альхвине или Алкуин), родом из англов, прослышав, с какою охотой благочестивый король Карл принимает мудрых людей, сел на корабль и прибыл к нему».
Второй биограф Карла – Эйнгард – указывает, что Карл познакомился с Алкуином еще раньше, а про деятельность ирландцев он вообще умалчивает. Но для франко-германца кельты были не просто инородцами – они были соперниками в карьерной гонке. Ирландцы намного лучше знали и латынь, и греческий, зато требовали для себя меньше и жили по монашеским обетам. Естественно, император способствовал деятельности таких ученых – а «свои» оставались в накладе.
Поэтому Эйнгард упоминает о множестве «чужеземцев», на которых Карл издерживал немалые средства, а Теодульф Орлеанский придумал ставшую знаменитой остроту о тройном имени скоттов: «scottus sottus cottus» (скотт, тупица, тюфяк). Он же и писал о «грозном войске» с «волчьими глотками», из которых доносятся «нечестивые речи». Что поделаешь, дипломатические способности ирландским монахам никогда не были присущи! Впрочем, Эйнгард правильно подмечает, что ключевую роль в каролингском развитии образования сыграл именно Алкуин.. Здесь и Ноткер соглашается с Эйнгардом, и сам Алкуин свидетельствует в свою пользу – от него осталось больше всего сочинений.
Впрочем, дел хватало всем. Прежде всего нужно было организовывать школы и преподавать – как философские, библейские науки, так и грамматику. Здесь усердие Алкуина и спутников-ирландцев пришлось как нельзя кстати, потому как грамотных на франкских землях было немного. К счастью, образование быстро вошло в моду, и миссионеры не встречали больших препятствий. На франкские земли они принесли чисто кельтское отношение как к природе, так и к языческому наследию римлян. Эгберт, учитель Алкуина, говорил, что свободные искусства сотворил Бог, а люди только находят их в природе. Алкуин и сам высоко ценил красоту окружающего мира, посвящая стихи кукушкам и деревьям, окружающим его келью. Если же говорить об античной культуре, Алкуин твердо решил всеми силами сохранить ее. В одном из своих писем к Карлу Великому он пишет о намерении построить в новой Римской Империи новые Афины, превосходящие Афины древние. С восхищением он вспоминает библиотеку в родном Йорке, где хранились труды Вергилия, Овидия, Цицерона, Плиния и других римлян, вплоть до Боэция. Не забывали монахи и про наследие германцев. Данный им толчок оказался столь сильным, что впоследствии в посланиях ученых клириков той эпохи слышны упреки о том, что те читают «Энеиду» больше Евангелия. Сам Алкуин писал: «Что общего между Ингельдом и Христом» (имея в виду героя германских сказаний)? Впрочем, опасаться было нечего – языческая мифология была лишь красивой оболочкой, в которую облекали христианскую культуру и образование. Бога именовали «Громовержцем», а святых – «олимпийцами», муз просили помочь в трудах молиться Богу за свои грехи; однако красивые сравнения оставались красивыми сравнениями, а христианство – христианством.
Климент Ирландский обосновался в Париже, где специализировался в преподавании грамматики и заложил основу Парижского университета (предания приписывает ему даже основание самого университета). До нас дошли его грамматические сочинения. Также при Карле Великом во Франции трудились ирландцы Иосиф Скотт, Дунгалл, Дикуйл, Кадак (или Андрей Скотт). Иосиф, прибывший во Францию вместе с Алкуином (в «Патрологии» аббата Миня он так и назван – «Иосиф, ученик Алкуина»), родился в первой половине 8 столетия, преподавал богословие, а в конце века стал настоятелем монастыря в Баварии или Аллемании, где и скончался. Дикуйл родился в 760 году, а во втором десятилетии 9 века прибыл во Францию. Сохранилось несколько его работ – «Об астрономии», «Об искусстве грамматики». Особенно замечательна книга Дикуйла «Об измерении земного круга» (825) – прекрасный справочник по географии известного тогда мира, ссылается на более, чем 30 греческих и римских писателей – Гомера, Геролога, Гекатея, Вергилия, Плиния, Юбу Нумидийского. Умер Дикуйл в Ирландии, став настоятелем монастыря недалеко от Дублина. Дунгалл, как уже было сказано, преподавал в Павии (школу, вероятнее всего, основал он сам), а также других итальянских городах, и был возведен Лотарем в чин магистра. Ему же приписывается объяснение Карлу Великому затмения солнца в 810 году. Пригодились тут и старания Вергилия-астронома, который хоть и ушел от споров с Бонифацием, но научных занятий не оставлял. Имена многих так и не сохранились, однако не подлежит сомнению ни их образованность, ни их огромный вклад в развитие образованности церкви.
Развитие придворного образования имело немалое значение по двум причинам. Первое – для знати каролингского двора постепенно становилось дурным тоном быть необразованными. Началось, естественно, с методов Петра Первого – деток в добровольно-принудительном порядке вели в придворные школы, но постепенно принудительное образование стало модным, и дворянские дети шли в науку не без родительского благословения. В школах же их учили не только грамматике или риторике, но и философии (естественно в чисто христианской ее интерпретации), и, конечно, Библии. Таким образом в церкви стали появляться грамотные миряне, а у власти – люди, знакомые с христианскими доктринами и нормами поведения.
Но главное – воспитанникам школ предстояло пополнять ряды франкского духовенства, стать епископами, аббатами и священниками. Таким образом обновлялся клир, а следовательно – обновлялась и пробуждалась церковь. Спонтанные перемены «снизу», столь усердно взгреваемые кельтскими перегринами 7-8 веков, превратились в планомерную реформу «сверху», проходящей при полном благословении всей церковной и светской верхушки.
Впрочем, от руководящих ролей Карл все равно не отказывался – он продолжал назначать аббатов и епископов по своему усмотрению. Вообще, спору о главенстве надлежит продлиться еще не одно столетие. И даже победа церкви во время реформаторского движения 11-12 веков не будет ни полной, ни окончательной, споры о власти будут длиться еще долго, а Реформация снова повернет светский меч против духовного, и короли с князьями снова будут именовать себя главами церкви. Не до конца была достигнута победа и в сфере внутренней реформы духовенства – богачи-епископы фигурируют и в документах послекарловой эпохи. Вообще вопрос белого духовенства оставался открытым на протяжении всего Средневековья – окончательно целибат был введен только в 11 веке, а проблема с личным богатством епископов и священников, а также их морального уровня оставалась открытой еще очень долго (в конце концов именно безнравственность духовенства дала толчок к Реформации), да и сейчас обет бедности дают далеко не все служители Божьи. Неполным было и внедрение церковного образования. Проходным минимумом для кандидата в священники было знание Символа веры, ряда молитв («Отче наш», «Радуйся, Мария») и основных библейских историй.
Однако на то время и это малое было значительным достижением. Тем более, что усилия Карла достигли своей цели – в стране сформировалась группа интеллигентов, которым никто не мешал влиять на духовный и интеллектуальный уровень людей. Это было лучшим залогом для последующего повышения учености и духовности духовенства.
Сын Карла Людовик Благочестивый при всех своих достоинствах имел слишком много соперников, чтобы править спокойно, а потому царствование его было омрачено сотрясшими империю войнами. Особенно императору досаждали собственные сыновья, спорившие из-за наследства (Людовик умер, отправляясь на бой с сыном). После его смерти в 840 году начались войны между сыновьями, и в 843 году империя была разделена на три части, две из которых (Францию и Италию) смог после смерти брата в 875 году объединить под своим началом король Карл Лысый.
После его смерти мелкие междоусобицы и споры из-за власти практически не стихали, приведя к феодальной раздробленности в трех государствах, оставшихся от империи Карла Великого – Франции, Италии и Германии. Впрочем, перебранки между знатью мало влияли на жизнь этих стран, поскольку не задевали ни простого народа, ни церкви (представители которой зачастую выступали миротворцами в этих бесконечных ссорах, тем самым и смягчая политическую обстановку, и завоевывая доверие и уважение в глазах народа). Поэтому воюющим графами и королям не удалось свести на нет два основных достижения Карла Великого – установления доминирующей роли церкви в Европе и развитие науки и образования.
Светская поэзия и светская философия
О количестве ученых-миссионеров эпохи Карла Лысого можно судить по словам Эрика (Генриха) Окзеррского, который писал королю: «Что же сказать об Ирландии, которая презрев опасности морских путей, бросилась к нашим берегам? Где еще столь мудрые и сведущие мужи с таким бескорыстием отдают себя на дело науки»?
Наиболее выдающимися из ирландцев той эпохи были Седулий Скотт и Иоанн Скотт Эриугена. Седулий Скотт трудился в Льежской школе и прославился как поэт, переписчик и филолог – ему принадлежит множество стихотворений, учебники грамматики. О нем говорится, что он своей образованностью превзошел всех своих современников. Также он писал комментарии к библейским книгам. Был он ученым и преподавателем, не занимающимся прямо церковными делами. О себе Седулий пишет в коротком «Отчете о своей жизни»:
Пишу я, читаю, народ наставляю в науках,
И ночью, и днем мольбы к небесам обращаю.
Люблю и поесть, и попить, музам песни слагаю,
Не прочь и поспать. И молюсь с превеликим усердьем –
Грехи, что свершил я, на сердце лежат грузом тяжким.
Помилуй меня, О Христос, от Марии рожденный.
Сохранилось и несколько рукописей, которые он переписывал. Седулий-поэт продолжает традиции хвалебной поэзии («панегириков»), которая началась во Франции благодаря стараниям итальянца Венанция Фортуната. Правда, если Фортунат пел хвалы франкским дворянам безо всякой задней мысли, то Седулий не только прекрасно понимал кто мажет ему масло на хлеб, но и не питал ни малейших иллюзий относительно чистоты их рук и мотивов. Но вместе с тем Седулия нельзя назвать чистой воды подхалимом, купающимся в лучах благосклонности начальства – его послания к епископу Артгарию (покровителю поэта) полны не только похвал, но и скрытых (а подчас – и не очень) обвинений в скупости и корыстолюбии:
Радостью веет из кубка, и сердце грусть прогоняет,
Но нету – увы – у меня даров, что несет природа!
А ведь ослабела плоть, что жаждет плодов древесных,
Плодов, что рождает земля, умыта влажной росою.
Что ж? Признаюсь – поэт я, певец, Орфею подобный,
Я – вол молотящий, кому не стоит уста заграждать.
Я – воин с оружием знаний (сражаюсь за вас, между прочим).
Проси же епископа, Муза, - пусть мне еды принесет.
Это уже не панегирист, не коньектурщик, который пишет «что надо». Это скорее сатирик, высмеивающий пороки власть имущих, предшественник Гоголя и Салтыкова-Щедрина. Впрочем, типичным сатириком этот ирландец никогда не был. Седулий не просто высмеивал – он указывал на образец, коему следует подражать. Один из наиболее ярких и выразительных примеров тому– книга «О христианских правителях», где поэт рассказывает о королях, их грехах и добродетелях, и указывает на то, каким следует быть человеку, облеченному властью.
Но помимо сатиры, поучений, од и эпиграмм Седулий был прекрасным религиозным поэтом.
Над народом, что ходит пред Тобою,
Правый гнев смягчи, Всеправитель мира,
Стон услышь их, что слез и скорби полон,
Смилуйся, Боже.
Отче Наш, чей трон в небесах воздвигнут,
Стад обильных великосердый Пастырь!
Роз в твоем саду не срезай до срока,
Мудрый Садовник.
Мертвый станет ли грех свой исповедать?
Иль из гроба встав, гимном Тебя славить
Хоть занесен меч – я к Судье взываю:
Милость яви нам.
Гнев святой на нас изливать помедли,
Язвой не губи край наш беззащитный:
Светит пусть как встарь нам Господня благость –
Так мы взываем.
Тяжкий приговор изрекать с престола.
Не спеши на нас, благостный Начальник.
В смертный мрак, что нас пеленой окутал,
Свет дай нам чистый.
Славный средь святых, Боже правды всякой!
На народ взгляни Свой, Владыка мира.
Ясным и живым одари нас взором,
Не погуби нас.
Впрочем, будучи человеком, несомненно, набожным, Седулий Скотт никогда не считал себя миссионером или клириком. Наверное, монахом он все-таки был (иначе зачем ему было плыть из Ирландии на континент), но церковными делами занимался мало. Это отразилось и на стихах его. Здесь на первом плане – переживания и мысли человека, которые, хоть подчас и обращены к Богу, но никогда не бывают стеснены церковными рамками. Поэтому Седулия можно назвать первым светским поэтом Средневековья. Именно он в большой мере заложил основы французской поэзии, которая в свою очередь задала тон поэзии европейской. У него мы уже видим и обличение пороков общества, щедро приправленное шуткой, и легкое, почти легкомысленное отношение к собственной жизни, и искреннее, бурное излияние чувств перед Богом или самим собой. Словом, в лице этого хитроумного ирландца нам видна вся средневековая европейская поэзия в зародыше – и хитрый Лис Рейнард, и пылкие трубадуры, и даже эпические поэмы (воспевая поеду Карла над викингами, Седулий предвосхитил авторов «Роланда» или «Нимской телеги»).
Иоанн Скотт Эриугена родился в Ирландии около 810 года и между 840 и 847 годами прибыл во Францию, где оставался примерно до конца седьмого десятилетия (по одним сведениям, он умер во Францию по другим – отправился в Англию по приглашению короля Альфреда Великого, где уже в глубокой старости был убит в результате заговора). Вначале он «сделал себе имя» как прекрасный переводчик. Хотя по своим собственным признаниям, в ирландских школах Эриугена познаниями в филологии, видимо, не блистал, переехав во Францию, он успешно восполнил все былые просчеты, став первоклассным специалистом по части греческого языка. Прозвище его (Эриугена) отражает интересы своего обладателя, обозначая по-гречески «родом из Ирландии». Иоанн Скотт перевел на латынь труды Дионисия Ареопагита, Григория Нисского, Максима Исповедника, неоплатоника Прокла. Плодом его работы является и латинское «Житие Боэция», а также ряд богословских сочинений. О последних стоит сказать несколько больше. Такие богословские труды как «О разделении природы» или «О божественном предопределении» написаны в стиле неоплатонических сочинений времен поздней античности. В произведениях своих ирландский философ рассуждает о Боге и Его творении с позиции не просто кельтского барда, растворяющегося в красоте природы (стоит ли упоминать, что Эриугена был неплохим поэтом), но и с позиции неоплатонического философа, утверждающего единство Высшего Разума с сотворенным им миром. Не имеет смысла приводить все тезисы разработанной Эриугеной системы – она понятна только в свете неоплатонической философии и ее христианской интерпретации, в свете работ Плотина и Прокла, Августина и Синезия. Укажем только два положения. Бог-Творец не просто раскрывается в природе – Он познает Себя через свое творение, подобно тому, как певец раскрывает себя и познает себя в песне, а художник – в картине. Многие считали такой взгляд скорее пантеистическим, нежели библейским, папа Николай даже вызывал Иоанна в Рим на разбирательство, однако никто никуда не поехал, а заслуги Скотта на переводческом поприще гарантировали ему прощение всех научных грехов и огрехов.
Кроме того, Эриугена снова начал августино-пелагианский спор, утверждая, что Бог не предопределяет людей ко греху. Взгляды философа не всем казались ортодоксальности, но авторитет, которым Эриугена пользовался среди ученых мужей, долгое время хранил прославленного ирландца от осуждения. Даже после того, как его философские взгляды были осуждены, на положении Эриугены это никак не отразилось. Даже Карл Лысый, который периодически «ставил на место» духовенство, уважительно относился к столь славному его представителю. Сохранился анекдот об Эриугене и Карлы Лысом: они сидели на пиру, друг напротив друга. Вдруг Эриугена под влиянием выпитого как-то нарушил правила приличия – то ли уронил мясо, то ли разлил вино. Король пошутил на это: «в чем разница между скоттом и скотом?». Эриугена не моргнув глазом ответил: «они сидят по разные стороны стола». За доброту монарха философ платил сполна – до нас дошло немало хвалебных од Эриугены, посвященных королю.
Иоанново увлечение неоплатониками разделяли и другие ирландцы, из-за чего их называли и «греками», и «александрийцами». Идеи его философии не нашли широкого применения в то время, зато благодаря ему, а также многим другим ученым ирландцам и шотландцам во Франции начался расцвет философской мысли, возродилось увлечение античной философией, причем не в сугубо религиозной интерпретации (как Алкуин упрощал Августина, Альфред Великий – Боэция, а проповедники - Платона), а «в подлиннике», то есть, как философов, а не только предвестников христианства. Интерес к учению Платона и Аристотеля об устройстве мира и человека дали начало научно-философскому течению под названием схоластика (в переводе с латыни – «ученость»). Знаменательно и то, что через несколько веков именно кельтский ученый – шотландец Иоанн Дунс Скотт – начнет движение, целью которого станет борьба с крайностями схоластики и возврат к мистическому постижению Того, Кто превосходит всякое человеческое разумение.
Пока же Эриугена и его единомышленники и продолжатели изо всех сил добиваются того, что мистические идеи платоников и неоплатоников, совмещенные с пантеизмом кельтов, приживаются на французской почве и пробуждают в местных клириках и книгочеях интерес к философии как пути постижению Бога разумом. Подобно тому, как в оформлении средневековых инкунабул германский плетеный орнамент соединился с типичными для скоттов химерами (многие из которых благополучно перекочевали на стены романских и готических соборов), в творениях Эриугены кельтский бард, созерцающий природу, соединился с греческим мыслителем, поднимающимся к запредельным небесам на крыльях мысли. В результате ученость приобрела ценность не только как способ изучать Писание и святых отцов, но и как самодостаточный инструмент для постижения божественного. Помножив все это на обилие школ, открытых ирландцами и англосаксами (естественно, вместе с «местными» европейцами) можно представить себе влияние заморских книгочеев.
Продолжение следует
Достижения Бонифация и Эриугены, можно назвать достойным завершением трудов ирландо-британских перегринов (одного – на поприще проповеди, другого – науки). Бонифаций, хоть и был англо-кельтским миссионером, все же действовал по приказанию папы, заботящегося не только о язычниках, но и о христианах. Тем самым он, глядя на вещи под другим углом, смог увидеть нужду в объединенной церкви, в сильной организации и четкой структуре, благодаря которым западная церковь приобрела единство и строгую иерархию, а с ней – и силу, которой не лишалась даже в годы своего наибольшего упадка, и которая помогла ей подняться после Реформации и стать такой Католической церковью, какую мы можем видеть сегодня. Тем не менее, и Бонифаций, и Карл опирались на кельтских ученых и миссионеров, на их честность и преданность своему делу, их доброту и умение находить общий язык с людьми, их интеллигентность и романтичность. Эриугена же, хоть и продолжил дело, начатое англом Алкуином, но именно его творения и переводы внесли столь огромный вклад в развитие европейской науки и образования, а с ними – и церкви. Это не значит, что англы или папы были меньшими интеллектуалами или меньшими подвижниками. Просто ирландцев было намного больше.
Темные Века были эпохой перегринов, эпохой Кельтской Империи. Как легендарный король Артур (в отличие от своего исторического прототипа) покорил всю Европу, а песни о нем покорили Европу уже в действительности, так и кельтские странники, не пролив не единой капли крови, практически задали тон всей западноевропейской цивилизации.
Однако труд ирландцев был завершен в логическом смысле, но никак не в историческом, не в хронологическим. Путешествия ирландцев и англичан на континент продолжались. Так в 970 году в Бельгию путешествовал св. Фораннан, оставивший Ирландию после чудесного видения. Проповедь его была вполне успешной.
Святой Минборин возглавлял группу ирландских миссионеров в Кёльне. Архиепископ поселил их в монастыре Святого Мартина. Поскольку монастырь был объявлен Ирландской обителью, многие церкви в окрестностях были посвящены ирландским святым, включая пять церквей и семь часовен во имя Святой Бригиты.
Святой Патто или Пасифик был родом из Англии. Он был аббатом ирландского монастыря Анабарик в Саксонии, основанном Карломаном приблизительно в 780 году. Позже он был рукоположен в епископы Вердена в Саксонии. Там он и умер.
Святые Турнин и Фоиллан трудились в Нидерландах, особенно в окрестностях Антверпена, где он и умерли.
Святой Финген переехал в королевство Лотаря (внук Карла Великого), где прославился как восстановитель старых монастырей. Один из них, монастырь св. Симфориена, был передан ему приблизительно в 991 году святым епископом Адальбером и ирландским сообществом. Позже римский папа Иоанн XVII выпустил хартию, согласно которой монастырь был передан под управление лишь ирландских монахов до тех пока их можно будет найти.
Среди последних из известных кельтских миссионеров той эпохи выделяются двое – Маэльбригт и Муйрдах, вошедшие в историю под одинаковыми именами – Мариан Скотт. Маэльбригт родился в Ирландии в 1028 году, а в 1052 - принял монашество под именем Мариан. В 1056 году он отправился во Францию, где обосновался в ирландском (!) монастыре св. Мартина Турского. Через два года он переезжает в Фульду, а в 1059 году епископ Зигфрид рукополагает его священником в Вюрцбурге, но ирландца всегда больше прельщали зеленые просторы и привольное одиночество. Через год после рукоположения он становится отшельником. Правда, ненадолго: Зигфрид, ставший архиепископом Майнцским, призывает Мариана к себе и садит его за научную работу (впрочем, на этот раз Мариан был не особенно против). Трудов Мариана до нас дошло несколько, но бесспорно принадлежит ему только «Хроникон» - своеобразная «всемирная история» (сохранившаяся в нескольких манускриптах и переизданная в «Патрологии» Миня). В своем труде Мариан описывает историю известного ему мира от Рождества Христового до своего времени – по годам. При этом он приводит две системы летоисчисления: общепринятую и свою (Мариан полагал, что Дионисий Неразумный, которому мы обязаны современным летоислислением, ошибся в своих подсчетах на двадцать два года).
Остальные произведения вызывают сомнения по причине его не менее трудолюбивого тезки – Мариана Скотта, в миру Муйрдаха, который большую часть своей жизни трудился на родине, но в 1067 году отправился в паломничество в Риме. Но достигнув Германии, но остался там и принял монашество в бенедиктинском монастыре. Вскоре он с несколькими товарищами отправился в Регенсбург (возможно, по приглашению местного епископа), где основал монастырь св. Петра и стал его первым аббатом. Естественно, что монастырь превратился в школу, типографию и миссионерский центр. Мариан не ограничивался подготовкой миссионеров – он был выдающимся каллиграфом – чем-то средним между переписчиком и художником, способным превратить рукописно Евангелие или Псалтирь в произведение искусства. Был он и способным экзегетом. Воспитанники регенсбургского монастыря расходились по Австрии, а также отправлялись в соседние страны. Существует даже предположение, что кельтские миссионеры этой поры основали один или несколько монастырей под Киевом. Ирландия продолжала поддерживать регенсбургский монастырь в течение нескольких столетий, присылая финансы и миссионеров, и до сих пор церковь св. Иакова в Вене, церковь в Регенсбурге и еще нескольких городах Германии и Австрии называют «Schottenkirche» - ирландская церковь.
Впрочем, о такой массовой миграции, как в 6-8 веках не могло быть и речи. Несмотря на Фораннана или Муйрдаха с Маэльбригтом, зеленый поток кельтских перегринов действительно ослабел, поскольку Европе суждено было вновь всколыхнуться под новой волной варварских нашествий – последнего отголоска Великого Переселения, ставшего причиной упадка Британских островов и возрождения континентального могущества.
| |
|
Христианское творчество / Заславский Виктор Александрович / Кельтские миссионеры в средневековой Европе. Часть 4.
