1.
К ногам прикованы гири,
наручники на запястьях.
В железобетонном мире,
в железобетонной пасти
железобетонного зверя –
пространство кажется точкой,
страданием кажется вера,
бессмысленной кажется строчка –
любая, любого писания
любой человеческой мысли –
пока не обрушатся знания,
пока не проступят числа –
на всем, что вокруг и дальше,
и больше, чем элементы,
и больше, чем сам ты даже
и мир твой, и путь, и это
Единое Правосудие
для каждого исключения,
и участь слепого орудия
без помыслов и значения.
Срываясь с орбиты памяти,
уже не чувствуешь скорости –
как миг, обращенный в памятник
на дне человеческой пропасти.
2.
В танце кружится вечность.
Легче пушинки век.
Это – моя человечность.
Это я – человек –
выживший среди гама
многоязыких гамм
у подножия храма,
который пришедший хам
уже возвел до орбиты,
доступной моим словам.
Я – повидавший виды,
какие не снились вам –
теперь зарекаюсь все это
любить – хоть бы малый миг.
На свете так много Света.
Так много между людьми
Людей, что животный ужас
выскакивает из души
и может только снаружи
на числа и падежи
накинуть теперь удавку.
Я зарекаюсь впредь
любить вавилонскую давку
и жить, чтобы умереть.
3.
Человек – поле битвы добра со злом.
У каждого свой – сугубо его – излом.
Время капает – скоро уже я уйду на слом.
Останется только (моя ли?) моя – душа,
замаранная тщеславием тиража
при соответствии времени и падежа.
Останется только (мое ли?) – мое кино.
Под старость лучше шахматы, чем домино.
Под старость лучше крепкого, чем вино.
Если получится, в юности не колись.
Тебя ждут на небе. Ты хочешь увидеть Высь?
Бояться бессмысленно. Он уже рядом – Дух.
Трижды отречься, пока пропоет петух.
Мы будем одними из стариков и старух.
Чувствуешь, как сжимается вечный круг?
Человек – не дверь, а, конечно, окно.
Останется только (мое ли?) – мое кино
и новое дно, за которым – новое дно.
И все становится так, как будто Оно
в едином пространстве Единственное, Одно.
…и наступает такой долгожданный дзен.
…и тихий Свет, скользящий в меня со стен.
4.
Человек – поле битвы добра со злом,
и неважно становится, кто и в чем виноват.
Жизнь идет, как идет, и порой бываешь козлом,
а порой сияешь, как лампа в сто тысяч ватт.
Жизнь идет, как и шла, как и будет идти и идти.
Дети вырастут. Станет отчетливей привкус Конца.
Ты веди меня. Ты меня только, мой Милый, веди –
через Сына и, если получится, до Отца.
Будет зверь скулить, разрывая себе нутро
и глотая заживо собственные потроха.
И не спрятаться даже в самом глубоком метро
от повальных бомбежек совести и греха.
5.
Выше и ниже – Свет.
Утренняя заря,
и больше на свете нет
ни одного царя,
ибо пришел черед
новому на века –
будет новый народ
и новые облака
будут по-новому течь,
и будет новая речь,
и будем так долго жить,
что будем собой дорожить,
а выше и ниже – Свет,
и горя на свете нет
и не было никогда.
Веками станут года,
люди станут собой
и станут своей судьбой
счастливо в мире жить,
и миром начнут дорожить.
6.
Есть две стороны утешения
и две стороны расплаты.
Преодолев притяжение
своей больничной палаты,
вырвешься через тучи
собственных заблуждений.
Сколько же нас – живущих
в мире смертей и рождений,
в мире короткой памяти,
в мире огня и воздуха,
в мире, где не оставите
в покое Павлика Морозова.
7.
Только б достало силенок
не повернуть назад.
Мир мой пока так тонок,
так затуманен взгляд.
Окрашенная скамейка
под проливным дождем,
и позабытый мельком
мною – уже потом –
путь по дну Поднебесной.
Ангелы – все в огне –
прямо над этой бездной –
уже мерещатся мне.
8.
моей Кале
Ты меня вытащила из плена.
Трубы напротив коптят небо.
Все это – пена. Вокруг – пена –
в мире, где нет права и лева.
Все это – отзвук, зарница, искра –
будто не знаешь еще чуда.
Все так мелькает вокруг быстро –
древние идолы, майя, вуду –
безостановочно, бесповоротно.
Зелья утрачивают силу.
Мечешься в этом грехе первородном.
Бесишься, будто бы жизнь взбесила.
Вдруг вырываешься, и оковы
падают в пропасть помойной ямы,
и, ухватившись за край иконы,
видишь сквозь марево купол храма.
9.
Между самым небом и самым дном
заблудился маленький человек –
потерял свой путь, потерял свой дом.
Так и прожил он свой недолгий век –
между самым небом и самым дном.
Поначалу чего-то еще хотел –
все искал, все спрашивал, но потом
он отбился от рук, отошел от дел,
и от самого неба до самого дна
даже имени больше такого нет.
Промелькнула жизнь, а была одна
на одной из на редкость живых планет.
10.
Сквозь затуманенность рассудка
настойчиво стучится речь,
и хочется так сладко, жутко
ее не спрятать, но сберечь –
чтоб людям делалось от слова
не легче если, то хотя б
яснее, и чуть меньше злоба
чтоб лезла из слепых котят –
меня, тебя, его, другого,
иного вовсе, чем все мы –
чтоб людям делалось от слова
светлее в лабиринтах тьмы,
чтобы завесы полоумья
не обволакивали мир
в затменья или в полнолунья,
чтоб оставались мы людьми,
а не кривляками своих же
размазанных кругом гримас,
и падали все ниже, ниже –
пока совсем не станет нас.
Одушевляя в каждом слове.
Одушевляясь через речь
в самой своей первооснове –
любая тень, любая вещь –
стремится вынырнуть из тлена
порабощенных смертью тел –
как Буратино из полена,
как снеговик через метель,
как оторопь немого счастья,
летящего на дно мечты,
чтоб расколоться там на части.
Любая вещь – и я, и ты.
Но вдруг – сквозь вязкий омут лени –
чуть брезжит за окошком день –
как оживают даже тени,
и все, имеющее тень,
одним движением единым
соединяется в одно,
и тают наших страхов льдины,
и нам уже не страшно дно.
11.
молитва
Выйдем туда, где от ветра качается даль,
в легком тумане клубясь вдоль изгиба черты.
Каждому дай то, что Ты мне, помиловав, дал.
Нет ничего в этом мире яснее, чем Ты.
Нет никого, кто бы мог, уподобившись дню,
выбелить самую глубь самых темных основ.
Видишь, мой Бог, как летим мы сквозь вечность ко дну?
Ты же все слышишь – любое из сказанных слов,
каждую мысль, каждый помысел, каждую тлю,
вспомнившую, как когда-то – еще до всего –
Слово звучало, одно только Слово «люблю»,
и это Слово, сошедшее от Него,
правило миром, и не было зависти, тьмы,
денег с портретами сиюминутных гримас.
Но мы отринули, мы исковеркали, мы
сделали так, будто мир этот был не для нас.
Смилуйся, Милый мой, над глупым стадом Твоих
даже уже не овец, а свиней и волков.
Дай нам прозрение – каждому, Боже, из них –
малых сих и неразумных – во веки веков.
12.
Перед тем, как очнемся – качнется земля под ногами
и обрушатся в небытие бесы, идолы, смерть,
населенная злобными полунедобогами –
каждый выдох их страха, ложащийся на предмет
постороннего шквала кошмаров умершей эпохи,
облеченной, раздавленной, выжатой, как лимон.
Надоели до чертиков эти все полубоги,
лжепророки и лженауки любых времен.
Попрощаться бы раз и навек с омертвевшим наречьем,
чтоб не выла внутри острозубая жадная пасть,
осквернившая все, что зовется во мне человечьим
и мешает совсем, безвозвратно и замертво пасть
в непроглядную муть философствующих острословов,
разделивших пространство на то, что моё и Твое.
Поскорей бы сошла эта копотью скрытая злоба.
Поскорей бы ожить и пожить – не спеша – без нее.
13.
Ни имени, ни отечества, ни обличия.
Языческий отзвук за гранью судеб и времен –
бездушная участь отринутого величия,
разрушенный храм и униженный, изгнанный Он –
готовый единым мгновеньем принять покаяние,
молящийся денно и нощно за наши грехи
и верящий в нас, несмотря на любые деяния
любой нашей мысли и самой кровавой руки.
14.
Скоро спадет завеса
и рассеется тьма,
и ни единого беса
не впустим в свои дома.
Скоро, уже так скоро,
что содрогнулась плоть
и встрепенулся город
в бессилии расколоть
мир на землю и небо,
к жизни прибавив смерть
рукотворного гнева.
Надо суметь посметь
выскочить вон из кожи,
выйти прочь из лица,
чтобы мы стали похожи
на своего Отца.
15.
Потихонечку, не спеша
оживает моя душа,
и вот-вот совсем оживет,
и совсем оживет вот-вот,
и не будет кошмарных снов,
жутких выходок, страшных слов,
потому что моя душа
оживает во мне не спеша.
16.
батюшке Серафиму
Батюшка, я иногда блуждаю.
Мне не хватает порой совета.
Батюшка, я ведь миры рождаю
и отвечаю потом за это.
Видел я ангелов, знаю бесов,
делал такое, что не отмыться.
Жизнь проходила, как черная месса.
Мог бы и дальше вот так томиться
между молитвой и самоубийством,
испепеляясь в праведном гневе,
видя себя, как отвесный выступ
там, где заря зажигает на небе
мягкие сполохи отражений
слов, наполняющих силой ветер.
Батюшка, слишком много решений.
Батюшка, я нуждаюсь в совете.
17.
Мой Милый, все тщета и пыль,
когда касаешься земного.
Я эту жизнь чуть не пропил –
за неимением иного.
Я чуть ее не проторчал,
сгорая в паутине века,
отдав себя его речам,
уничтожая человека
внутри нутра. Мой Милый, мне
вновь посчастливилось родиться.
Придется жить теперь вдвойне,
а не, как кукле, находиться
внутри нутра обвисших форм,
лелея собственные бзики,
и чувствовать весь этот фон –
всегда отчетливый на стыке
эпох. Я падаю порой
так низко, что горю от боли.
Жизнь – не игра, не смех, не роль.
Хватило бы мне только воли.
Скорей бы все пришло туда,
где начинается с начала,
и нет порока и стыда,
и жизнь так много означала,
что хочется ее прожить,
сходя с ума от наслаждений,
и каждым мигом дорожить,
и каждым из своих рождений.
Скорей бы все осталось там,
где появляется навечно,
где мы, как Ева и Адам,
друг друга любим бесконечно,
где мир прекрасен и высок,
и каждый атом, каждый атом,
и каждый малый волосок
еще не скован нашим адом.
Там дышит все, кругом – душа.
Куда не глянь – везде отчизна.
И небо, небо – чуть дыша –
прекрасно, высоко и чисто.
И нет печали, нет времен.
Одна лишь утренняя нега,
и так тепло со всех сторон,
и так прозрачно это небо,
что хочется его обнять,
прижать к себе, быть светом, светом.
…и никогда мне не понять,
как можно не мечтать об этом.
молитва
То выпаду снегом, то вновь растаю.
Воздух то давит, а то – разрежен.
Папа, я по ночам летаю.
Неужто в этом я тоже грешен?
Храм – тот, который внутри – разрушен.
Там не осталось камня на камне.
Но даже такой я Тебе стал нужен
и был, и буду – пока веками
не доползу до своей природы.
Быстро мелькают годы, вёрсты,
страны, сходящие в прах народы,
Солнце, Луна и звезды, звезды.
Я пролетаю все это разом.
Скорость несет меня – вслед за светом.
Вот он какой – наш единый разум.
Как же я мог позабыть об этом?
Как же случилось, что все в разрухе?
Идолы высятся над погромом.
Папа, возьми мою душу в руки
и не бросай меня вслед за гробом.
молитва
Папа, Ты видишь – Твой сын в печали.
Ты же все видишь – я ближе, ближе.
Я уже здесь – я почти в начале.
Скоро я тоже Тебя увижу.
Не покидай меня только, только
не оставляй меня на съеденье.
Все так непрочно пока и тонко,
что я кажусь себе серой тенью.
Было так пусто и одиноко.
Вдруг все ожило, зажило, набухло,
и переполнились памятью Бога
каждое слово и каждая буква.
| |
|
Христианское творчество / Рафиев Алексей Родионович / за чертой
