РАЗДЕЛ МОДЕРНИЗИРУЕТСЯ
Интересно:
Рекомендуем посетить:
На Дашиной даче
посвящения 1. /Диме Удаву/ Сбоку от кладбища, на острие войны – между прощением и беспощадным гнетом истины, памяти, разума и вины – по умолчанию, по еле слышным нотам – нас разыграли – каждого наперед. Нам только кажется, что впереди сюжеты. Обморок – это бессонница наоборот, это бессилие, это бесправие, это повод задуматься и породить опять собственный ужас из чужеродного тела. Мы отступаем, сдавая за пядью пядь все, что казалось, все, что казаться хотело, все – до крупицы, до мелочи, до ерунды – типа какой-нибудь крошечной Хиросимы. Быстро редеют наши с тобой ряды – так уж устроены ядерные эти зимы. Так уж устроены мы – бесполезен путь переплетенных в узел пунктирных линий, и никогда не будет когда-нибудь – в рациональном. Лишь ядерный этот иней. 2. /Саше Лугину/ Сбоку от кладбища – с той стороны мечты – стоит попробовать вырвать себя из круга. Я – это ты, все звезды и все кресты нашего общего на Земле недуга. Я – это оборотень, полуночный вой, мечущийся в тоске над жилым массивом спящего общества – спящего перед войной, перед сознанием – сжатым, невыносимым, остолбеневшим, и в судорогах – до зари бьющимся в борт очередной подлодки. Я – это все пророки и все цари, я – это стон в свистящих ударах плетки. Только бы вырулить – пусть не на этот раз, пусть не теперь – не на нашем веку убогом, только бы не запутаться между ряс, похоронивших то, что зовется Богом. Было бы проще, если бы… Но, увы, сопротивляться глупо и незавидно. Разум первичней мозга и головы. Жалко, что это почти никому не видно. 3. /памяти Саши Цветкова/ Сбоку от кладбища жил бы себе да жил, не прикасаясь к влажной земле губами, перебирая числа и падежи между своими собственными гробами, перерождался бы из человека в дух, перемещался бы в нового человека. Жизнь – это отзвук, забывший о том, что звук дольше любого самого длинного века. Дальше не стоит – осилить бы этот миг, переосмыслив, переиначив, пере- дернув за нитки кукольной смерти – их сморщенной памяти, возданной им по вере – каждому без исключений – и я, и ты, и остальных отравленных вереница. С той стороны лежащей поверх плиты – не было, нет и не будет верха и низа. Тени останутся в измерении стен. Стены рассыпятся, как и положено стенам. Дальше не стоит, но все-таки вместе с тем – непогрешима описанная система. 4. /памяти Глеба Олисова/ Тончайший процесс перехода из цвета в свет – дерево, превращающееся в огонь не оставляет след в промежутках лет, если смотреть из выключенных окон на горизонта размытую полосу. Видеть – это еще не значит, что быть. Я заблудился в каменном темном лесу, сдавленный эхом железобетонных плит. Посторонись, нелепая череда жалких столетий и сморщенных муляжей. Не все равно ли – подвал это или чердак? День или ночь упоительных длинных ножей – все в неизвестности! Молекулярный ряд не разорвется под натиском пустоты. Жизнь превращается в холостой снаряд, и безразлично – я это или ты. Поводом может казаться любой каприз. Невозвращенцам прощения в мире нет. …капает, капает из-под длинных ресниц мутная жижа истлевших во мне планет. 5. /соотечественникам/ Делать выводы рано – проще пока без них. Диктаторы и тираны, Библии и Кораны – еле заметный миг между рождением Солнца и пылью сгоревших планет. Мимо меня несется весь наш нелепый социум, которого, в принципе, нет и не было, и не надо. Жаль, не понять умом единство рая и ада. Жизнь летит, как граната в пропасть сознания… Ом… 6. /своим среди чужих/ Бездна созвездий потушит каждую искру тепла и ледяные души оставят в покое тела. И, опрокинувшись в омут скрипящей вселенской оси – над катакомбами комнат, стоя по пояс в грязи сумеречных откровений и переменных фаз слишком быстрых мгновений для ослепленных глаз, больше не будет значить практически ничего. …мир для того и начат, чтобы понять его, чтоб попытаться снова – будто бы в первый раз в небе увидеть нёбо и небо увидеть в нас. 7. /моей жене/ Тихо светится надо мной – вековечная и простая книга жизни моей земной. Я живу за высокой стеной и листаю ее, листаю – каждой буковкой дорожу, каждой выгоревшей страницей. То – от страха опять дрожу. То – как птица опять кружу между кладбищем и больницей. И никак меня не унять – не отрыта пока мне яма. Будет ангел меня охранять еще долго, и перья ронять на меня, как на паперть Храма. 8. /человечеству/ Пахнет остывшим адом. В хаосе ледяном мой расщепленный атом, мой опустевший дом. Что-то сможет воскреснуть. Что-то уйдет совсем. Черти и бесы лезут в щели мертвых систем. Вот они – как на параде – только они и я в этом остывшем аде – там, где была Земля, где колосились пашни и шумели леса, и вавилонские башни врезались в небеса. 9. /самому себе/ Я пройдусь по краешку антарктических льдов, обозначив себе последний рубеж. Это будет значить, что я готов – хоть сжигай меня, хоть вари и ешь. Остается надеяться, что подобного никогда не стрясется со мной на этом моем веку, и еще побудут веси и города, и по-прежнему будут в хлеб превращать муку, и со всех восьми известных теперь сторон соберутся ангелы и наполнят меня, как пустого, и возведут на трон, и спасут от собственного огня. |
