---
Извини, я не прав опять.
Как всегда - безнадежно глуп.
Мы уходим куда-то вспять -
в шелест слов, в шевеленье губ.
---
Я пробовал летать, прочтя Икара
в тенях от облаков, идущих с юга.
Мне показалось - тело легче пара,
быстрей стрелы, отправленной из лука.
Излука дней дрожала паутиной,
издалека тянулись снами ночи,
я был одновременно и мужчиной,
и женщиной. Прямее и короче
был путь от колыбели до могилы,
от темного бездушного забвенья
до громкой славы грозного Аттилы,
сжигающего римские именья.
Имея имя, я имел надежду
надеть на стержень жизни кольца света,
и стоя восковой фигурой между
Осирисом и Сетом, я ответов
просил у них на детские вопросы,
копаясь в памяти, как роются на свалке.
И находил - то ниппель папиросы,
то съеденные ржавчиной булавки,
то ящики, то битой стеклотары
огромные цветные панорамы...
И падал вглубь бездонного Тартара,
проигрывая жизни, словно гаммы.
---
За окном уже вечность утюжит зима.
То ли будет еще под конец января.
Не припомню, как точно у Карамзина
это сказано, но, в двух словах говоря, -
время смрадное. Время халдеев из ГРУ.
Улыбайтесь! Все верно – за нами следят.
Вы не верите мне? Очень зря – я не вру.
Наступает эпоха бесцветных солдат.
Психотронная эра! Да здравствуют СМИ!
Как в отстойнике – вонь и почти тишина!
Скоро станут сажать и стрелять, черт возьми!..
…- Замолчи… замолчи, - шепчет в ухо жена.
---
Я ребенок башенного крана
и почти умершего трамвая.
На меня сошли с телеэкрана
первая, вторая мировая.
Я учился музыке у Блока,
я читал про то, как плачет Таня.
Но двадцатый век уже отклокал.
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Память, ты слабее год от году.
Это не причина, только повод
лишний раз убить свою свободу,
замотаться в телефонный провод
и хрипеть в осипшую мембрану,
одурев от кофе и амбиций -
я ребенок башенного крана,
я случайно выживший патриций.
Тихо ходят стрелки по запястью,
время перемешивая с ленью.
Слишком мало было в жизни счастья,
если брать на душу населенья.
---
Самое странное в этом
мире, всеми забытом, -
молча следить за светом
или за чьим-то бытом.
Или забыть все к черту...
Тень поползет на стену.
Я, по большому счету,
молча играю с тенью.
Ощущение
Прощай, Ямайка.
Кончилось время регги.
Баланда, фуфайка
да глубокие реки.
Бывай, Аргентина.
Отыграло твое фламенко.
Плавучая льдина,
холодная стенка,
нестройные речи,
намеки, ухмылки,
проводы, встречи,
этапы да пересылки,
вагоны, бараки,
неспаные ночи,
лают злые собаки,
жизни вдвое короче,
время втрое длиннее,
тоска без печали.
Где-то там Пиренеи.
Далеко англичане.
Не бывали здесь греки,
египтяне, этруски.
В этом страхе и снеге
выживет только русский.
смерть ветерана
На выходе из запоя
умер полковник Васин.
Трезвый – он был спокоен,
пьяный – весьма опасен.
Его хоронили дети,
соседи горько рыдали.
От этой мгновенной смерти
слегка всколыхнулись дали,
чуть-чуть забурлили реки.
Смирно лежал покойник –
бледен, сдвинуты веки…
Он был настоящий полковник.
Он, как стоял, так ласты
и склеил – в дверном проеме
упал на паркетный настил
в солнечном окоеме.
Птицы неслышно спели,
узнав о гибели мужа,
в лесах всколыхнулись ели,
придя в неприметный ужас.
Он грозно лежал на месте –
в форме и при медалях.
Его бы спасли грамм двести,
но ему их не дали.
Было девятое мая –
праздник всех ветеранов.
На левую ногу хромая,
он встал из постели рано –
сон алкоголика краток,
особенно к старости ближе.
Полковник любил порядок,
но все равно – не выжил.
До праздничного обеда
не дотянул старый грешник.
Да здравствует День Победы!
Умер энкэвэдэшник!
---
Дикий Запад, ты знаешь, ты чувствуешь – мы уже близко,
мы уже на подходе, осталось не больше эпохи.
Время сдавлено до фотовспышки, до радиописка.
Скоро станут бессильны твои виртуальные боги.
Мы почти подтвердили законность границ Чингисхана,
мы преемники древнего слова и синего неба.
Мы не скифы, мы хуже – мы дети ножа и нагана,
и коль нам не хватает чего, то не Бога, а НЭПа.
Так устроено племя людей, покоривших равнины,
позабывших в горячке, откуда и чьих они родом,
променявших когда-то гаремы на кубки и вина
и, по страшной случайности, ставших единым народом.
Мы уже на подходе. Ты чувствуешь? – мы уже рядом.
Как сомнамбулы сходим в угар кокаиновых оргий
для того, чтоб полнее познать наслаждение адом,
испытав для начала этапы, окопы и морги,
перепробовав досыта братоубийство и голод,
преступив все обеты, призвав невиновных к ответу.
Мы уже в двух шагах, чтобы вместе достраивать город
перед тем, как Господь нас рассеет по белому свету.
---
Так и кончится время, как будто и не было лет
у страны-победителя, чтобы зализывать раны…
Это все безразлично. Возможно, останется след
в исторических хрониках, липнущих с телеэкрана.
Наши дети, скорее всего, не припомнят уже
ничего о фабричных гудках уходящего мира,
о такой ненасытной и вспыльчивой русской душе,
на изломе исканий взлетевшей к вершинам Памира.
А страна-победитель, согнувшись под тяжестью смут,
не придумав себе ничего, кроме герба и флага,
предрекает потомкам погибель и прочую муть
и пугает живых рецидивом ЧК и ГУЛАГа.
---
/Оле Нечаевой/
Опять. Опять разноголосица.
Из полутьмы ночного парка
погода на бумагу бросится
удушьем скорого инфаркта.
К рассвету ближе темень спустится.
Как пахнут тополя – мы пьяны.
Блажит весенняя распутица,
срывая первые тюльпаны.
Развеем стяги, Богом данные,
перед дилеммой “либо – либо”.
К чему нам паспортные данные?
И мы ноктюрн сыграть могли бы,
жаль только что-то не срастается
в словах, роняемых без проку,
и мысль, как сбившаяся странница,
не может разобрать дорогу.
---
Эх, прожить бы в Платоновом мире идей
отрешенно, отлучно, отшельно –
каждый миг, каждый час, эври Божий мой дэй,
чтобы с жизнью не путаться – с шельмой.
Где-нибудь в непролазных сибирских лесах
заедать самогонку грибами,
чтобы белая только была полоса,
чтобы только мажорное в гамме.
Так прожить, чтобы не о чем было жалеть –
полуграмотно и неидейно.
Чтобы и умирая, на старости лет
ничего не понять, ни ферштейна.
---
/моей маме/
“Не с теми я, кто бросил …”
Анна Ахматова
1.
Я бы мог научиться ждать.
Но чего мне ждать, черт возьми?
Променять свой город на штат
не могу. Я прирос костьми
к этим улицам и домам –
одинаковым и родным.
Я не в силах уехать, мам.
Не найду я другой страны.
Не найду я такой другой.
Будь я гений или дурак –
эмигрант все равно изгой.
Только кажется, что не так.
Ты пойми, это все мечты.
Впереди пустота, голяк.
Я останусь, пока здесь ты…
Не печалься… Иди приляг.
2.
Остается маленький шанс –
не уверен, но, кажется, есть.
Взять, к примеру, рвануть в Канзас,
воскресив переменой мест
то немногое, что пока
не дает безвозвратно пасть.
Так сказать, свалять дурака,
незаметно пойти не в масть.
Не хочу я общей судьбы,
мне не нужен священный бой,
эти “если бы”, да “кабы”
надоели. Господь с тобой! –
от рождения не ходок
я за вечно живым вождем.
Что ж ты плачешь? Возьми платок…
Подождем еще… Подождем.
---
/памяти Дениса Мирзоева/
Скоро старость – пора покупать кальсоны.
Холода наступают в России рано.
Под конец сентября тускнеют газоны
и становишься медленнее варана.
Даже странно – так быстро кончилось лето –
по-другому только что грело Солнце…
Застрелиться?.. Лучше уж сигарету –
девять грамм свинца перелитых в стронций.
Да, и полно – нашел, в самом деле, повод.
Что ж тебе неймется среди земного?
Затяни потуже на вене провод –
может быть, потерпишь еще немного?
Может быть, ты вовсе изменишь планы?..
Про тебя напишут в большой газете.
Скоро снег покроет собой поляны,
а тебя не будет на этом свете.
Упавший ангел
Я пролетаю ниже, ниже, ниже -
телеантенны, черепичной крыши,
окошка настежь, бельевой веревки,
неоновой рекламы, упаковки
картонной, мимо мусорного бака,
к которому бродячая собака
поджавши хвост и растопыря уши
бежит, как иноходец, мимо лужи,
оставленной дождем на перекрестке
у тротуара, с плесенью известки,
наложенной на выпуклость бордюра -
вот, в сущности, и вся акупунктура.
---
/памяти Паши Воронцова/
Вы уходите тихо – как будто бы понарошку.
Раздается звонок, и становится ясно, что – НЕТ…
Я дышу на стекло, прислонившись вплотную к окошку –
чтоб потом выводить на холодном стекле силуэт,
и угадывать в нем очертания доброго друга.
Год от году… да что там – пожалуй, что день ото дня
вас становится меньше. Мне кажется, эта непруха
нахлобучила многих. Уж точно – не только меня.
Вы уходите молча – оставив Земле перегрузки –
пусть вращается сука. (На то ведь она и Земля.)
Без руки и без слова, спокойно и слишком по-русски.
Забывая нас здесь, округляя себя до нуля.
---
Сколько жалких надменных актеров.
Я устал от такого ремикса.
Я устал жить судьбой, от которой
не уплыть по течению Стикса.
Все смешалось. Я сам перемешан
с дымным жестом, с дыханием кровель -
нечто среднее от Гильгамеша
и от парня по имени Кромвель.
цитаты
Какие-то со мной метаморфозы.
Я чувствую себя, что твой микроб.
Как хороши, как свежи будут розы,
моей страной мне брошенные в гроб.
Воспоминание о полувеке
пронесшейся грозой нахлынет вспять,
в последний раз я приоткрою веки
запомнить мир, увиденный опять.
Но разве впору здесь переиначить
хоть что-нибудь – пусть даже и на взгляд?
Не смог Господь – я не смогу тем паче.
Да и зачем? На кой оно мне ляд?
Ни тайнами, ни радостью, ни славой
мгновенный мир меня не обольстит.
И Святый Крепкий, Он же – Святый Правый
меня поймет и, может быть, простит.
Я в этом мире на правах занозы.
Мне не понять его дорог и троп.
Как хороши, как свежи будут розы
моей страной мне брошенные в гроб.
---
Учись заискивать с пеленок,
и, может статься, - на закате
ты станешь кем-то с фотопленок
или звездой в кинопрокате.
Твои пустые некрологи
чуть позже облетят полсвета…
Когда дела настолько плохи,
что ты не веришь даже в это –
зачем – скажи – тебе карьера,
костюмы, скользкие улыбки,
смрад кабинетного карьера?
Ты совершаешь путь улитки.
---
И вновь продолжается бой.
Попробуй уйти от судьбы –
неважно, в забой ли, в запой –
не сдвинуть и четверть стопы.
Хоть раком, хоть боком – не суть.
Крепись, терпеливо мычи.
В гробу не тебя ли несут?..
И Таня роняет мячи,
и громко грохочет окрест
телега, булыжник дробя.
Смешались оркестр и арест…
И мне не хватает тебя.
А помнишь, мы ели пирог
на кухне – ты вся в бигуди.
Постой, не спеши, “воронок”,
ведь сердцу тревожно в груди.
---
Почти не греют батареи,
из крана капает вода,
я выгляжу чуть-чуть старее
и беззащитней, чем всегда.
Вдоль улиц зябнут пешеходы,
по телевизору война…
Октябрь двухтысячного года.
Так хочется послать все “на”…
| |
|
Христианское творчество / Рафиев Алексей Родионович / 1997 – 2000 г.г. (понакопал в недрах)
