Весь мир двигался на север. Светка чувствовала, как он щекотно дрожит под её кроссовками и ползёт на Москву. Потом поняла, что ростовский ветер толкает её, как парусную лодку, и она скользит по обледеневшей обочине.
Выходит, что и природа гонит её вон из дома.
Светка заёрзала по льду подошвами, как на лыжах проскользила к заправке и вступила в тепло магазинчика. Делая вид, что вовсе не околела, а просто пытается выбрать что-нибудь для покупки уж седьмой раз подряд, она бездумно уставилась на полку с мелочёвкой. Но кожей чуяла, как продавщица украдкой за нею следит. Может даже не глазами, а умом или нервами.
Что поделаешь, никак не уехать.
Светка не голосовала и не старалась запрыгнуть в любую попутку. Конечно, в пятнадцать она могла быть и глупой. Но не обязательно. И без того проблем хватало, и взрослеть приходилось быстро.
Сначала она ждала рейсовый автобус. Но дождавшись, узнала, что денег не хватит и до Воронежа. Потом пробовала напроситься в легковушки, зависающие на заправке. Но молодые мужчины ухмылялись, видно в голове воображая какую-нибудь дурь. А мужики постарше будто не видели её вовсе, глядели сквозь. И отказывали коротко и молча.
К вечеру Светка уже настолько погрузилась в сложный мир федеральной трассы, что разбиралась в нём почти как часовщик в часах. И теперь она охотилась за пожилыми стариками на советских машинках.
Они слушали со вниманием, охали с сочувствием, видя, как окоченела девчонка на морозном ветру. И об их горькое удивление она укрепляла свою испуганную душу. Жаль только, что все они ехали близко, по окрестным деревням.
А к вечеру и вовсе попадались редко.
Грелась она в магазине, где, стараясь не глядеть на съестное, слушала уютное бубнение крошечного телевизора и искоса наблюдала за миром людей, заходивших перекусить.
На сей раз, решившись, наконец, потратиться на булку, она расплатилась, глянула на выход, на быстрый, гонимый ветром сиреневый воздух за окном, и замерла в тяжелой нерешительности.
– Ты к дальнобойщикам просись, – посоветовала продавщица, не глядя и не отрываясь от газетки с кроссвордами, но и не упуская Светку из ума. – Выбирай постарше и пробуй.
Светка не ответила, даже не глянула. Научилась за день.
Она молча вышла на улицу, осмотрелась в сумерках.
Все-таки мир стоял на месте и никуда не двигался. Хотя и растянулся между Ростовом и Москвой. Растянулась дорога, прилепленные к её обочине магазинчики, длинные фуры. Растянулись даже снежинки, которые на жестком ветру казались тонкими стрелками, летящими по ветру всё в том же направлении.
Будто в Москве установили мощный магнит, размером с чёрную дыру, и всё теперь тянулось туда.
Только Светка не вливалась в этот растянутый мир, потому что он не принимал её, не слышал и жил сам по себе.
А она как будто обитала в параллельном, не умея пересечься с окружающим и вжиться в его растянутую, странную реальность своей сжатой и стеснённой душой.
Светка вгляделась в сумерки, ссутулилась и попрыгала на месте для разогрева окаменемевших пальцев на ногах. Отступать было некуда, и она двинулась на стоянку, скользя задубевшей резиной по влажной гололедице.
Фуры стояли темными рядами. И эти ряды были похожи на большой тёмный город с его кварталами и проспектами, наполненными чужими, незнакомыми людьми и скрипучим ледяным ветром.
Внезапно из-под вагончика охраны на неё бросилась визгливая собака ростом не ниже колена. Ярясь и клацая зубами, она явно целила впиться в Светкины окоченевшие ноги.
Светка замерла и огляделась вокруг в поисках хозяина. Но в ветреных сумерках увидела только темный вагончик с оборванными электропроводами, которые с недобрым скрипом терлись о железную стенку.
Воображение тут же детально проработало путь отступления - дорога, заправка, магазин, продавщица.
Тупик.
Всё же Светка развернулась обратно к заправке, но собака ринулась к её пяткам совсем уж вплоть и едва не ухватилась за тонкую штанину. И Светка испугалась: быть укушенной - это больно, но разорвать единственные штаны, пусть и тонкие не по зиме… это ещё и горько до слёз.
Она резко развернулась к безумной зверюге, взмахнула на неё руками и вскрикнула. И от собственного, жутковато-испуганного и насквозь одинокого возгласа ей стало до рёва страшно.
Она метнулась за камнем, которого на льду было не отыскать, подхватила для виду пустоту и притворно швырнула в собаку. Потом подпрыгивала, визжа и корча угрожающие гримасы, никому не видные в темноте, чтобы казаться выше и страшнее. Уж так устроен мир - нужно быть выше и страшнее.
Собака тоже была битой, потому что и она взвизгнула вслед за Светкой, а там и вовсе забилась под вагончик, откуда лаяла теперь с остервенением оскорбленного хозяина, напуганного незваными гостями.
Развернувшись лицом к злобной псине, Светка боком, а потом и спиною двинулась в неосвещённое пространство автостоянки, не теряя противника из виду и отмахиваясь мнимыми швырками.
Отделавшись от собаки, она проскользила по гололедице вдоль ночной «улицы» грузовиков, выискивая «жилые» кабины.
Но «опрос» дальнобойщиков оказался пустым и даже по-своему опасным в этой ледяной, вечерней темноте. Иные принимали Светку не за ту девицу, и ей приходилось долго отнекиваться.
Иные же просто посылали восвояси матерно и витиевато.
В конце концов она заблудилась в темноте среди машин и складов, выбрела на освещенную тусклым фонарём площадку, и, отвернувшись от ветра, вслушалась в гудение шоссе.
Идти больше было некуда, и пробовать нечего.
Она вгляделась в окружающее, и взгляд её пал на покосившийся столб с перекрестьем, зловеще напоминающим могильный крест.
«Господи-Божечка, если Ты есть, помоги мне…» – пробормотала она, глядя на «крест».
Потом, не вдруг решившись, опять вступила в темноту, и пошла на рокот шоссе, как на маяк.
По пути она ещё пытала счастье с дальнобойщиками, пока не поняла, что это опаснее, чем просто лечь в сугроб и замерзнуть до смерти - такие сегодня попадались люди.
Но Светка давно научилась не обижаться на чужих людей. Они всего лишь живые декорации. Мир. Что с него взять? Но только теперь она «шкурой» чуяла прикосновения этого мира, втягивающего её чуть ли не насильно в свои сподние подвалы.
Девочка проскользила громадную парковку насквозь и вырвалась из неё другими воротами. По обочине трассы, издали обходя забор стоянки, чтобы не наткнуться на собаку, вернулась к заправке и почти сдалась. Здесь она встала против ветра и вгляделась в облако света за ночным южным горизонтом. Где-то там жил своей жизнью Ростов, где-то в садах клонился к земле их ветхий дощатый домик, мама пекла картофельные драники на сухой сковородке, а тощий кот тёрся об её ноги, думая, наверное, что горелая картошка превратится в рыбу.
Светка вздохнула и покачала головой. Она знала, что не превратится.
Потом отвернулась от ветра, растерла одеревеневшими ладонями стылые щёки и сжала зубы, будто так её лицу будет теплее. Или душа её станет твёрже.
Как могла, она отгоняла мысли о возвращении назад.
Но туда, на юг шло соблазнительно много машин, почти все они до Ростова или дальше. Нет ничего проще, чем вернуться. И нет ничего сложнее, чем двигаться вперёд, в неизвестность, в темноту далекой Москвы, в которой когда-то жил её отец, обозначенный на старом конвертике как Лиховской Андрей Андреевич.
Светка снова глянула на ветер, и воображение нарисовало путь: попутка, большая надпись «Добро пожаловать в Ростов-на-Дону», Будёновский проспект, остановка, автобус №78, сады.
И даже ростовский ветер, который гнал с юга мокрый мороз куда-то на север, где такой холод почитался за тепло, показался ей нужным, близким и родным.
Светка шагнула ему навстречу и вгляделась в противоположную сторону шоссе, выискивая местечко для старта назад.
Но обзор ей перегородила очередная фура, подрулившая к заправке. Водила спрыгнул на землю, захлопнул дверцу, хмурно, с подозрением зыркнул на Светку и ушёл в магазин. Из кабины на миг пахнуло теплом и духом жилища. И пока не вернулся хозяин, Светка грелась воспоминаниями о том тепле, в воображении примешивая к нему мамин голос, мурлыканье кота и даже дурацкие Колькины анекдоты, какие, одни и те же по кругу, он рассказывал маме, если напивался достаточно крепко.
Образ глупого отчима тут же смешался со скандальными выкриками, маминой молчаливой ненавистью, безнадежностью и пустотой будущего. Светка зажмурилась больно, а потом до кругла широко раскрыла глаза, чтобы избавиться от воспоминаний.
Надо уехать!
Само собой ничего не происходит.
Она подошла к кабине фуры вплотную, в надежде, что хоть сейчас ей повезёт.
– Мне ничего не нужно! – холодно отрубил водила, когда, возвращаясь, понял, что Светка его дожидается.
Это был высокий и худощавый, крепкий мужик лет пятидесяти. Седеющий, старый, как по Светке, но пружинистый и весь собою по-волчьи настороженный.
Он быстро и колко оглядел девушку, ловко взобрался на свою "двухэтажную" машину и влез в кабину, прикрыв за собой дверь, но не захлопнув её. И Светка стояла снизу и с надеждой глядела в оставшуюся щель, через которую виделась только нога в утеплённом резиновом галоше без задника и воображаемый призрак далёкой Москвы.
– А я не предлагаю! – выкрикнула Светка в подвижный мороз отчаянно, и тепло её легких паром унеслось за ветром вдоль дороги. – Мне до Москвы. Подвезёте?
Нога двинулась, толкнула дверь, и водитель снова появился в дверном проеме. Он опять оглядел Светку с рентгеновским вниманием, глаза его сузились и холодно всверлились в Светкины испуганные глазёнки. Насколько пускала вечерняя мгла.
– Я до Богучара. Там сливаюсь и назад на Краснодар, – выкрикнул он и молча уставился на Светку. И она поняла, что это был вопрос.
– Ладно, до Богучара, – пробормотала она, но ветер пожрал её звуки. Поэтому она повторила, но теперь уже криком: – Хоть до Богучара! Подвезёте?
Водитель молча мотнул головой в сторону пассажирского сиденья и захлопнул дверцу.
Светка оббежала головастую машину спереди, слепясь её мощными фарами, вскарабкалась по ступенькам в раскрытую для неё пасть двери и вошла в неизвестность.
Больше её здесь не видели.
2. РИСКОВАННЫЙ ПОПУТЧИК
– Обувь снимай! – распорядился хозяин.
Светка закрыла за собой, уселась на сиденье, согнулась и кое-как стащила загрубевшие на морозе дерматиновые кроссовки, кривясь и покряхтывая от боли в заледеневших пальцах.
Водитель вынул откуда-то из-за спины тапочки, бросил на пол, и Светка с облегчением спрятала в них свои ноги в носках, дырявых на больших пальцах.
– Паспорт есть?
– Есть. А что?
– Тебе ж лет четырнадцать, а это дорога, – пояснил он, все ещё не трогаясь и по-хозяйски пристально следя за движениями гостьи. – Зачем мне проблемы?
Светка закопошилась над молнией куртки, трудно расстегнула стылыми пальцами, вынула «блокнотик» из внутреннего кармана, протянул водителю.
Тот принял, надел очки и со внимательностью доктора, изучающего больничную карту, осмотрел документ. Потом вернул молча, кинул очки на полку выше приборной панели и глянул на Светку:
– Ну что, Светлана Андреевна? Поехали? - он улыбнулся по-гагарински, если бы Гагарин был старее, битее и злее. Потом выключил фонарь в кабине и отпустил сцепление. Машина вздрогнула, фыркнула, и жёлтая от света фар дорога сунулась им под колеса.
Поехали.
Когда грузовик разбежался, мир удлинился ещё круче, и снежинки растянулись, мелькая за окном ровными белыми полосками. И теперь всё, что не было дорогой, исчезло в стремительной летящей темноте. Видимы были только линии трассы, отбойники, столбы и нитки проводов, похожие на провисшие строчки нотных станов, так и не заполненных музыкой.
– Что в Москве? – спросил водитель из мерцающей лампочками темноты. – Ты куртку-то сними. Тут жарко.
– В Москве Кремль, – буркнула Светка. Потом привстала, стащила всё ещё холодную курточку, и из её нутра, из подкладки и пустых рукавов в кабину вошел дух печного дыма и нестиранного тряпья.
– Утр-ро кр-расит, – прорычал водила, протягивая «р»: – Нежным светом! Так ты на экскурсию в Кремль?
Он ткнул кнопку, дверное стекло чуть приспустилось, и тёплый воздух, устремляясь во вне, повлёк за собой запах её дома. Грязного и постыдного.
Светка почувствовала, как к лицу приливает кровь.
Она уставилась в зеркало заднего вида, и в свете встречных фар разглядела чужое, осунувшееся лицо девушки с огромными, испуганными глазами, всё ещё ярко-красными от мороза щёками, в дурацком мужском свитере под горло и чёрной вязаной шапке с надписью "Be happy".
Хотя… Глаза её всегда были испуганными, внимательными и удивленными.
С детства.
В последние годы к ним примешалась разве что только злость, которая удобно отталкивала таких вот случайных и неслучайных попутчиков.
Но Светка-то знала, что это только защитные очки. Надёжные, прочные и неодолимые с виду, но такие бесполезные, если вдруг что.
– Меня Олег зовут, – зачем-то представился водитель. У него был голос с брутальной хрипотцой, какою иные мужики напрягают свое горло, чтобы придать словам больше напора. Не хватало только «блатной» походочки и папироски в углу рта. Хотя, кто знает, может в его арсенале имелось и такое.
– А отчество? – буркнула Светка, подозревая стремление Олега сойтись с ней налегке.
– Тоже есть, – он глянул на неё коротко, но тут же вперился в дорогу. Да и толково разглядеть её в темноте кабины все равно не смог бы. – Только мы здесь, на трассе, все равны. Все без отчества. Водилы – «братаны», продавщицы – «девушки», менты – «начальники». Даже без имён.
Потом ехали молча, и эта тишина давила на Светку. Может быть он просто едет в свой Богучар, чтобы там высадить её на обочине и исчезнуть навсегда где-нибудь в далеком Краснодаре. А может жди от него несусветностей, какие и в голову не придут. Как от её отчима, который даже трезвый для неё был непредсказуем, а иногда глуп и жесток без причины.
– А откуда добираешься? – Олег опять тронул её жизнь своими любопытными «пальцами».
– Из дома, – ударила она Олега по «рукам». Но потом, помолчав и смягчившись усилием воли, добавила примирительно, хотя и со снисхождением: – Из Ростова.
– Понял, – кивнул Олег и по-боксерски размял шею, ворочая головой влево-вправо. – В бега, значит? Не ладится у тебя?
Светка не ответила.
– Мама? Папа? – в темноте он не видел её хмурого лица, и «защитные очки» не работали. А словами грубить ему на его же территории Светка не хотела. У мира свои правила, вроде физики. И их лучше не нарушать.
– Мама…
Олег покивал головой, как автомобильный болванчик, и цыкнул сквозь зубы, будто по ошибке смачно откусил лимон.
– Сожитель, выпивка? – спросил он и, подумав, добавил с тою же серьезностью в голосе: – Подростковое одиночество?
– И то и другое…– с неожиданной для самой себя откровенностью ответила Светка. Обыкновенно раздирающего её одиночества люди касались насмешливо и холодно. Но в Олеговом голосе она не уловила надмения.
А потому вздохнула, и в конце выдоха её гортань мелко задрожала, и этот звук напомнил ей тихий, сдерживаемый плач. Знакомый, болезненный и бесполезный. Она сглотнула, чтобы вернуть предательское горло в привычное напряжение и признала то, что всегда прятала:
– И третье.
Проклятое сочувствие всегда делало Светкину душу слабее. Она вздохнула ещё раз, теперь уже во всё туловище, раздавшись ребрами, как воздушный шар, и медленно выдохнула. Медленно, без заметных движений или звуков.
– А вы? – сместила она внимание с себя и вгляделась в сумерки кабины, пытаясь прочитать в силуэте Олега его душу. Но не прочитала. –Вы тут всегда в одиночестве.
– В этой машине все одиноки, – ответил он уклончиво. – Но я понял, как она работает.
Светка промолчала, не нашлась, что сказать - не разбиралась она в машинах.
Поэтому спросила что-угодно:
– Давно работаете на грузовиках?
– Не важно, – отмахнулся Олег, и в его голосе впервые послышалась улыбка. – Это образно. «Метафора» называется. Я не про свою машину, а про ту, которая едет без остановки и называется жизнью.
Дорога пошла к низу, и машина слегка заёрзала влево-вправо.
Но Олег не придал этому значения.
– Жизнь - это фура, а вы - за рулём? – примерила Светка на Олега его метафору. Потом на себя. – Тогда я не понимаю. Моя фура всё время от меня убегает. А иногда и задавить хочет.
Она даже попробовала усмехнуться, но смех не выдохнулся из её горла, увязнув в коме где-то в голосовых связках. И ей захотелось вскричать во всё горло. Захотелось, чтобы этот чужой дядька остановился, а она бы вцепилась в его железную, жилистую руку и рыдала бы в его свитер и орала бы сквозь слезы всякую невнятную белиберду, а он бы только кивал молча и вздыхал. Хоть бы и без сочувствия.
И, может быть, ей стало бы легче.
Но он, конечно, не остановился.
И она, конечно, не разрыдалась.
– Это от тебя не фура твоя убегает, а дорога. Фура - это только твои доступные возможности. Инструменты, понимаешь? Тело, работа, профессия и всё такое. А дорога - это твое движение. Не ты её прокладываешь. Как и в реальности, не я проложил дорогу до Богучара. Но я туда еду, потому что Богучар сейчас - моя цель.
– Цель, – пробормотала Светка и вжалась в дверь, будто стараясь отодвинуться от Олега, всех его метафор, его жизни и его души. Потому, что у него была цель, он также правильно вписан в этот мир, как и все прочие. Как все, кроме неё.
– Вот... – Олег замолчал, сосредоточившись на дороге, какая вошла в низину, не огороженную лесополосами.
Поперечная метелица нанесла наледи, машину качнуло, и Олег снова коротко задвигал рулём влево-вправо, отчего Светку то влекло к Олегу, то отталкивало от него.
Наконец, ложбина выровнялась, трасса пошла на подъем, и колеса зацепили чистый асфальт. Олег выдохнул шумно и облегченно, и Светка только сейчас поняла, что на этот раз машина прошла опасный кусок пути.
Впрочем, Олег тут же продолжил, как ни в чем ни бывало.
– Если будешь смотреть на себя, как на водителя фуры, всё встанет на свои места. Посмотри, где у тебя ошибка: может водитель ошибается, может фура плохо работает, может дорога не та. Или, вообще… цели нет. А без пункта Б тебя несёт куда попало. Оно ведь как… Дорога есть, и выбрать можно любую. Нельзя только остановиться. Остановка - это смерть.
Светка откинулась на спинку сиденья, взглянула на Олега и снова попыталась рассмотреть в свете приборов его лицо. Наверное, в молодости он был красивым и, судя по его манере говорить и двигаться, был модным и дерзким. Как она.
– У меня нет цели. Да и дороги. Вся моя жизнь, даже если отбросить ваши эти… Вся она ад.
– Что так? – отозвался Олег теперь уже без всякого сочувствия.
– Отчим… – Светка умолкла на мгновение, задумалась - стоит ли так уж откровенничать с чужаком. Она уже жалела, что позволила втянуть её в эту беседу старику, претендующему на знание Вселенской мудрости.
Потому ещё раз глянула на Олега украдкой, но увидела только силуэт его напряженных рук, и, может быть даже не умом, а чем-то ещё, уловила его пружинистую, бронебойную внутреннюю прочность. А может это тоже была его маска, вроде защитных «очков».
Впрочем, не похож он был на добренького мяконького мудреца. Этот и голову отшибёт, если надо.
Она вздохнула и почти прорычала сквозь зубы, сдавленные ненавистью:
– Он такие вещи вытворяет со мной! Такое переносить… – она на мгновение задумалась, достаточно ли весомо звучат её слова, и добавила, для их возвышения, всей душой желая приуменьшить Олегову дорожную премудрость: – Это вам не про дорогу рассуждать…
– И что он вытворяет? - насторожился Олег и даже удостоил её быстрого тревожного взгляда, какие редко он на неё кидал по опасности дороги.
– А вы сами не догадываетесь? – выдохнула Светка и замолчала, чувствуя, как детали её истории, проявившиеся в памяти ужасными картинками и не желая переводиться в слова, скомкались в горле, принудив её голос дрогнуть.
3. ЗЛЫЕ ВЗРОСЛЫЕ
Что-то изменилось. Светка почувствовала беспокойство в суетливости Олеговых движений. Он замолчал и, вытягивая шею, пытался заглянуть дальше машин, идущих впереди, внимательно всматривался в их освещённые красными габаритами затылки и недовольно цыкал сквозь зубы.
Попутки сбавили ход, а встречные теперь вовсе не попадались, будто это была односторонняя дорога.
Олег тоже сбросил скорость, и его грузовик, фыркая и вздрагивая, вжался в вязкую и длинную пробку.
– Что там, начальник? – хрипло выкрикнул он через приоткрытое окно гаишнику, кутавшему лицо в поднятый воротник бушлата. Гаишник глянул на звук его голоса, но Олега в снежной кутерьме разглядеть не успел, а только махнул жезлом - проезжайте, мол.
В пробке реальность замедлилась.
Вместе с пространством трассы Ростов-Москва растянулось и время. Светке чудилось, что неспешные сонные машинки, с высокой фуры казавшиеся ещё меньше, чем они есть на самом деле, стоят на месте. А вытянутый мир замедляется и теперь уже нехотя подстилается под их колеса. А вскоре и вовсе замрет и встанет на паузу.
Декорации за окном больше не мелькали вытянутыми полосками темноты, а проползали неспешно, давая себя рассмотреть. И оказалось, что рассматривать нечего: бесконечная однообразная лесополоса, одиноко стоящее дерево, следы попавшей в аварию машины, и знаки, знаки. Вся дорога исчертана знаками. На скорости Светка никогда не успевала их прочитать. Не понятно, как водители могут идти по своей трассе, цепляясь за знаки и не сбиваясь с пути. Но ведь могут!
Теперь же она рассматривала их почти с жадностью.
Через час они добрались до Шахтинского поворота. Здесь другой «гаец» жестами направлял весь поток на Шахты.
– Что-то случилось, остановка на трассе. Придётся объезжать, – нарушил Олег навязчивую тишину и, не противясь течению, свернул вправо и переключился повыше. Машина ускорила бег, и в этом её разгоне Светка почувствовала какое-то облегчение: неопределенность пробки томила и мучила её, будто кто-то огромный и всемогущий пресек движение её жизни. А теперь, когда машины, видные этому оператору с высоты, как юркие, устремленные каждый к своему месту эритроциты, помчались по артерии ускоренно, Светкина душа даже утеплилась благодарностью.
Непонятно, кому и за что.
Вскоре она узнала, что у их движения есть не только небесный оператор, но и вполне земной: у Олега зазвонил телефон с трескотней колокольчика вместо мелодии.
Он ткнул пальцем в сенсор.
– Николаич, ты куда это, путешественник? – пробубнил чужой голос, ворвавшись в их кабину через динамики. – На Шахты?
– «Гаишники» всех поворачивают, за Шахтинским разъездом, видать, что-то серьёзное.
– А, да! Вижу пробку, – отозвался голос. – На Каменске опять будешь баловаться?
– Не баловаться, а отстаивать пр-рава! – снова прорычал он на звуке «р».
– Ну… Понятно, – с недовольством согласился неизвестный. – Время нагнал, я вижу. Только смотри, ни дай Бог, что случится, до смерти не расплатишься.
– Да ладно тебе, Лёх, ты чего?
Но на том конце уже положили трубку.
Олег усмехнулся, покачал головой.
Шахты оказались обыкновенным серым городом, напрочь лишенным как шахт, так и городского уюта. Но и скупые шахтинские картинки, мелькающие за окном - дома, магазины, вывески, теперь ощущались как дар для её изголодавшегося воображения. Все-таки, ехать по России вдоль бесконечных тёмных лесополос - то ещё испытание для ума, привыкшего к разнообразию впечатлений.
– Это Шахты, – высказал Олег очевидное, как самый бестолковый гид. – Это не по пути, но нам придётся проехать через них. Вот и думай, похожа дорога на жизнь или нет.
Когда Шахты остались позади, Олег снова вырвался на федеральную трассу. За окнами Светка не видела больше ничего, кроме струящейся вдоль дороги, седоватой от метели темноты, и, мучаясь молчанием, она вернулась к их недосказанному разговору.
– А вот я думаю про вашу эту жизнь-дорогу… Как же я? Что мне делать? Ну, поставлю я цель. Что толку?
Олег не ответил. Может быть он даже не понял, о чём она говорит, или сам впал в гипнотическое состояние, навеянное однообразием пейзажей и монотонностью звуков мотора.
– Смени водителя, – наконец ответил он, когда Светка уже прилегла головой к холодному оконному стеклу и отдалась собственным размышлениям. – Дорога не виновата, что ты едешь в никуда и ропщешь, что плохо получается.
– Мне сменить саму себя?
– Да! – он глянул на Светку, но не разглядел. А потому щелкнул один из своих бесконечных выключателей, и салон осветился тусклым желтоватым светом. Но шоссе всё мчалось под колеса машины, и Олег, впервые вполне разглядев Светку, тут же вернулся к внимательному созерцанию дороги. – Ты спряталась за какими-нибудь страхами или обидами. Тебе придётся выйти из них, сесть за руль и поехать. В общем… Если хочешь изменить мир вокруг себя, измени мир внутри себя.
– Проще сказать, чем сделать… – огрызнулась Светка, чувствуя, как в её душе возбуждается смутное раздражение. Не понимала она этой пустословной болтовни и сравнений. И особенно не любила вынать свою душу на свет пред взором людей. А теперь, когда рассеялась темнота кабины, Светка будто пыталась вжаться в саму себя.
Но Олег совершенно не замечал «священной неприкосновенности» её души, и рассуждал до того словоохотливо, как будто она слушала его, раскрыв рот и выпучив глаза.
– Штука не в этом, – пустился он в объяснения. – Пока ты надеешься, что кто-то вместо тебя будет рулить, ты будешь злиться на него или унывать. Он ведь будет виноват по-твоему. А тебе нужно просто сесть за руль. Взять свою жизнь в ум, понимаешь? Знать, чего ты хочешь вообще и просить того, кто прокладывает маршрут, чтобы он помог тебе добраться туда. В общем, пора взрослеть.
– Само собой ничего не происходит… – повторила Светка свою сегодняшнюю горькую правду, осознанную на заправке. – Это - да…
– Происходит, и ещё как! Дор-рога! – не согласился Олег. – Она на месте не стоит, что бы ты не делала. А значит – происходит и само собой, без тебя. Ты всё время в движении. Другое дело - куда ты хочешь двигаться. Из пункта А в пункт Б. Как в школьной задачке. Мы все школьники, дети-переростки.
– У меня нет маршрута.
– У всех есть… – Олег замолчал, вильнул рулём влево, убедился, что встречка пуста, и обогнал медленную советскую машинку. Наверное, запоздалый старичок ехал в свой теплый сельский домик. – "А" - это "Азъ", то есть - "Я" по церковно-славянски. Значит путь начинается от самого тебя. Это я так придумал себе.
Он улыбнулся и глянул на Светку, и она впервые встретилась с его холодными, почти железными серыми глазами, за которыми почуялось странное живое тепло, где-то там, в глубине его души.
– А пункт Б тогда что? Богучар?
Олег не ответил: в быстрое, но мерное движение потока вклинилась большая чёрная легковушка, жаждущая обогнать их длинную фуру. Встречный автомобиль, летящий к ней в лоб, испуганно замигал фарами, и черная машина отстала, пристроившись в хвост фуры.
– Не дур-ри! – рыкнул Олег водителю черного внедорожника, будто тот мог его услышать. Потом, уже обращаясь в общий воздух их кабины, добавил: – Вот так оно выходит - кто-то не принимает объездных дорог, думает, что сбился с пути и впадает в уныние. А кто-то, как этот, не может утерпеть, торопится, жадничает… И летит по встречной.
Светка не понимала в дорожном движении ничего. Но она видела опасность, глядя на дорогу сквозь тревогу в Олеговом голосе. Она даже незаметно оглядела свое кресло, чтобы найти ремень безопасности. Но не нашла. А сам Олег не предложил - не любят русские люди ремней безопасности. То ли дороге своей верят, то ли оператору.
И Светка с доступным её голосу равнодушием заключила:
– Дураков хватает…
– Дураков? – переспросил Олег удивленно. – Все, кого ты тут видишь - дураки. Включая этого парня на "Джипе", меня, тебя. Говорю же, мы все слепые и глупые, как дети. Не суди нас строго: Бог смотрит не на мудрость, а на смирение.
Потом, помолчав и убедившись, что движение вошло в свой привычный, быстрый и смертельно-сонный уклад, он вернул Светку обратно в её кошмарную семью:
– Так что там с твоим отчимом?
Она съежилась, «прилегла» плечом и головой на дрожащее стекло двери, и стала ждать вспышку фар встречной машины, чтобы в её свете лучше разглядеть свое отражение в зеркале заднего вида.
– Ничего с ним… – ответила она уклончиво. Но потом уточнила: – Животное он. Глупое, пьяное и хамское.
– Ну что он? – не отставал Олег. – Пристаёт к тебе?
– Кто? Колька? – с пренебрежительным удивлением усмехнулась Светка и даже «махнула» рукой, не поднимая её с колена. – Да нет! Не то. Просто материт меня каждый день, то рукой замахнётся. Бешенный! Упрекает едой… И постоянно недоволен мной и моими сёстрами. Из дома выгнал. Чужие мы для него. А мать…
Она осеклась, замолчала и, чтобы успокоиться, нащупала в кенгурином кармане свитера сложенный вдвое конверт с отцовским адресом.
– Что? Не заступается?
– А кто дороже? Дочь или мужик? – уклонилась она от ответа, отбившись от Олега вопросом.
Он усмехнулся, но не ответил. Может не знал ответа, потому что сам он не мать, потому что у него нет дочери или он не живет бабой-одиночкой с тремя детьми. А может потому, что сзади замигали фарами, Олег, отвлёкаясь от дороги, глянул в зеркало, и что-то недовольно забормотал себе под нос.
В конце концов стало ясно, что тот самый торопливый внедорожник всё не успокаивался и подавал Олегу сигналы к остановке.
– Чего тебе ещё? – разобрала Светка Олегово бормотание.
Черная машина обогнала грузовик, пока не было встречных машин, и осадила его движение, притормаживая у Олега перед «носом», почти касаясь его «губы» своим «затылком».
– Что ж ты творишь? – воскликнул Олег, стараясь, как можно медленнее и мягче остановить свой разбежавшийся тяжелый грузовик.
Тот фыркнул, задрожал, юзая из стороны в сторону, и замедлился.
Внедорожник, видимо, утолившийся нанесённой вредностью, разогнался, обошёл пару идущих впереди машин и исчез в направлении Москвы, весьма к месту мелькнувшей синим указателем расстояния.
– Ушёл! – выдохнул Олег. – Опасная дорога сейчас, у меня тридцать тонн горючки за спиной. А он летит и цепляет. Вот она - жизнь. Разве нет? Вот доиграется же, а не понимает.
Светка не знала. Торопливый «Джип», толкающий другие «эритроциты» своими дерзкими «плечами», казался ей хорошим знакомым. Например, её отчимом или кое-какими одноклассниками, которые обгоняли других нагло, проламываясь сквозь строй даже не по надобности, а просто потому, что могли проломиться.
Но в стройную систему это не укладывалось: как не крути рулем, а эти наглецы всегда во всём преуспевают больше прочих, им больше везёт, они большего добиваются и всё лучшее - им. Так что, все эти сравнения с дорогой…
Дальше уже ехали совсем молча. Олег, видно, думал о своём – его дорога заунывностью не мучила, потому и называл он её жизнью. А Светку воображение вернуло домой, где уже поужинали, где младшие сестрёнки смотрели мультики на мамином надтреснутом планщете и хохотали, а Колька, сидя у потрескивающей печки, точил пилы, правил инструменты на завтра и отпускал маме глупые деревенские комплименты.
Мама смеялась, называла его дурашкой и чистила картошку, сидя на скрипучей табуретке, под которой лежал кот. В домике было тепло, от печки тянуло дымком, а за окном синяя ночь завывала бессильной метелью. Но дрова потрескивали, и через то семья грелась простеньким уютом. Много ли надо?
Светка снова прилегла головою на стекло двери, отпустила взор бесцельно гулять по тёмной, ночной степи с редкими огоньками хуторов, а мыслью отдалась вообразительным картинкам ложной памяти.
Колька, конечно, тот ещё… Но ведь и правда нужно было брать домик в руки, кормить немалое семейство, а через то ему приходилось работать дни напролёт и деньги отдавать маме без всякого счёта. Шутка ли - трое дочерей, да к тому и чужих, не твоих.
Младшие приняли Кольку не сразу, но когда раскусили за его жилистой скорлупой мягкое нутро, то вгрызлись в него, как в сладкий орех.
Полюбили, в общем, как родного.
Со Светкой вышло хуже.
Она не против Кольки восставала, к нему она не имела ни дел, ни слов.
Она для отца мать свою берегла, его ждала - Андрея Андреевича Лиховского. Верной хотела быть. Ведь он отец, он её папа настоящий. И ведь наверняка хороший человек, ведь наверняка.
Папочка родной, надежный и никогда никого не предающий!
Вспомнив единственную его фотографию, на которой он в боксерских перчатках и поясе Чемпиона области радовался победе, она против воли представила рядом Кольку - рыхлого, пузатого селюка с отвисшей нижней губой и почитай клоунским круглым носом.
Потом ей представилась мама, уже не молодая и не светлая, а очень даже строгая и уставшая. Она оторвалась от швейной машинки и глядела на Светку поверх очков, молча качая головой: непутёвая ты, мол, Светка!
А потом мамины глаза помокрели, и она хрипло пробормотала своё самое страшное ругательство: "Ну ты совсем, что ли?"
– Ты спишь? – вдруг рядом с папой она увидела Олега без отчества и поняла, что задремала и проваливается в сновидение.
– Нет, – очнулась она.
– Держись! – хрипло выкрикнул Олег, Светка вмиг проснулась - будто и не спала, и широко раскрытыми, ещё несмысленными глазами вперилась в окружающее. А оно вибрировало и дрожало, грузовик, скрипя колодками, как Олег зубами, безвольно скользил вниз по наклонной дороге.
– Что случилось? – воскликнула Светка и вжалась в сиденье.
– Опять подрезал тот «Джип»! – Олег вцепился в руль и боролся через него с норовистой машиной, скользящей по дороге почти поперек, как с испуганной дикой кобылой, несущей телегу по ухабам.
Светка уперлась ногами в пол, как будто это могло помочь тормозным колодкам, круглыми глазами глядя на дорогу, с дикой скоростью вихляющую из стороны в сторону и грозящую вздыбиться пред ними стеной.
– Боже! – крикнул Олег, и от этого страшного возгласа, Светкин ум растерял мелочи - мир превратился в дорогу со скорым тупиком.
В эти мгновения никакая жизнь целиком не пронеслась пред её внутренним взором. Только желтый свет фар, белый ледовый асфальт и обочины, напрыгивающие на их машину то слева, то справа.
– Боже! – повторила Светка шепотом, и её нервы резанул дикий, скрипящий визг.
Всё кончилось.
4. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
Низина, в которую падала дорога с высоты раздольного холма, приблизилась. Олег, как опытный казак, обуздавший испуганную лошадь, удержал машину, и та задрожала дробью, зарычала и встала, фыркая, будто со страху.
– Эх, кр-рутануло! – прорычал он, щёлкнул тусклую лампочку под потолком, откинулся на подголовник сидения и рассмеялся. – Ещё поживем, слава Богу!
Отсюда он, не отрывая затылка от сиденья и скося голову, посмотрел на Светку. И до того пристально, что, наверное, разглядел даже пятно от утюга на бочине её свитера, как не слонила Светка руку к талии. Приметил торчащие из шапки шерстяные нитки, в том месте где Светка заштопала рвань. Даже проведал о шрамах на её запястье и хлебных крошках в кармане, которые она берегла на потом, и о которых помышляла теперь.
По крайней мере, такой прозрачной она чувствовала себя под его изучающим взглядом.
Наверное, он проник и в её глаза, увидел в них страх, увидел плач маленькой обиженной девочки, которая пошла одна в темноту и заблудилась.
А может и нет. Потому что Олег привычно цыкнул сквозь зубы и улыбнулся устало. Светка заметила у него меж передних зубов довольно широкую щёлку, через которую он, видно, и цыкал.
Олег ткнул в тумблер, загорелся свет поярче:
– Ну что, малая? – он потянулся, встал во весь рост, обернулся назад, на второй ярус спальника, покопошился там и вернулся обратно в своё кресло с полторашкой газировки. – Будешь?
Потом разлил воду по стаканчикам, и та зашипела, как праздничное шампанское, которое Светка видела однажды. Ещё давно, когда с ними жил папа.
Светка приняла стакан, выпила залпом, и Олег молча, видя её жажду, налил ещё.
– За победу! – произнес он тост и чокнулся с её стакашкой, пока та стояла на столике. – Мы пр-роедем по своей дор-роге. Но будем помнить о предупреждении, да?
Светка выпила ещё, в конце уже дохлебывая прозапас.
Олег подождал, принял стакан, сунул в держатель. Потом снова поднялся и где-то вверху над Светкиной головой пристроил бутылку на её постоянное место.
– Каком предупреждении? – не поняла Светка.
– Мы с тобой чуть в аварию не попали, – Олег вернулся на свое сиденье и перекрестился. – Молитву теряем в сердце.
– Что? – удивилась Светка.
– Молитву, – повторил Олег. – Я не имею ввиду какие-нибудь слова. Я имею ввиду состояние души. Знаешь, когда сердце… Ну как тебе объяснить? В общем, надо успокоиться и посмотреть на небо с благодарностью.
Светка промолчала. Она никогда не смотрела на небо - ни с просьбой, ни с благодарностью, ни с любопытством. А несчастья она вообще никогда не связывала с душевными переменами. Было бы все так просто, верующие жили бы лучше всех.
Но это не так.
– А почему здесь огорожено? – Светка ткнулась в лобовое стекло, чтобы поговорить о чем-нибудь понятном.
– Это лиховской мост, – ответил Олег. – Вечно у меня здесь приключения. Название что ли такое?
Светка удивленно и пристально вгляделась в ограждения моста, начинающегося далеко за краем речного берега, где-то в темноте. Надо же - Лиховской, как она! Родной Лиховской!
Она внимательно ощупала взглядом «свои» владения: острые, качающиеся на ветру силуэты тополей, черные пятна акаций и верб в широкой балке и огромный сумрачный холм впереди по пути следования.
Олег погасил свет в кабине, взялся за руль, и машина ретиво затараторила и пару раз «гыркнула», отвечая его ноге на педали газа.
– Ладно, поехали, – произнёс он свое гагаринское, отпустил машину, и та вздрогнула и запела, разбегаясь и ускоряя движение мира за окном. Олег помолчал и добавил в полголоса: – С Богом.
Потом нагнулся к магнитоле, и из колонок в их кабину влилось тихое хоровое пение. Видимо, церковное.
– А вы в Бога верите? – спросила Светка, не сразу решившись на такое личное.
– Да! Ещё как! – усмехнулся Олег. – Так получилось. Был случай один.
– Расскажите? – подбодрила его Светка, приметив за его внешним железом что-то простецкое и теплое.
– Лет семь назад гонял я на Архангельск. И случилось мне идти по узкой дороге, две полосы, отбойники. В общем… – он задумался, подбирая слова и выстраивая в голове сюжет предстоящего рассказа. – По встречке пролетел чистильщик, сгребает снег с дороги. После него облако снежное такое, хуже тумана. Короче, вырываюсь из этого облака - а мне в лоб две фуры: одна по своей полосе, а другая на обгон её берет. Не знаю, сколько там метров оставалось, только мне некуда было принять и с трассы не слететь. И я прямо и четко понял сразу, что осталось мне секунды две прожить. Как сейчас помню, такое чувство… Грустно, что ли. Обидно, дома сын ждал - из армии вернулся, не видел его ещё таким взрослым, а тут… Смерть. Две секунды жизни!
Он вздохнул, переключился, и машина зарокотала на подъем - дорога пошла вверх. Лиховской мост растворился в серой, метельной темноте где-то позади.
– В общем… Вот ведь! Сейчас рассказываю, а у самого аж… – голос его переменился, осип. Светка глянула на него искоса, чтоб не пялиться впрямь и не смущать. Его мокрые ресницы поблескивали, отражая свет встречных машин, но лицо при том не плакало, а казалось даже веселым и каким-то просветлённым. И она уставилась в лобовое, будто там было на что посмотреть. – Без слов я к Богу обратился, знаешь, просто как ты Москву сейчас чуешь всей душой, тянешься к ней. Так я Бога почувствовал. Будто, знаешь, приготовился к Нему прыгнуть.
Он усмехнулся и замолчал, и Светка уставилась в жёлтую пустоту перед собой, мягко гаснущую по бокам дороги до синего, сиреневого и черного.
– Не знаю… – продолжил Олег, передохнув - видно эти воспоминания трогали в его душе что-то весомое для него. – Поместились втроем наши фуры, прошли тютелька в тютельку. Я потом сколько не прикидывал - не хватило бы мне места, и много не хватило бы. Метра полтора. Будто трасса расширилась. Хоть верь, хоть не верь.
Он замолчал, отдавшись дороге, которая выкатила на возвышенность и выровнялась. Олег ускорил машину, и танец снежинок перед лобовым стеклом превратился в безумную пляску.
– Вы помолились как бы без слов? – уточнила Светка, невольно втянутая в мысли о молитве, Боге и помощи, которую Он способен подать. Если Он вообще её подает.
– Да это всё быстро было так… – ответил Олег, не отрываясь от дороги. – Секунды, не успеваешь всё осмыслить, и «Раз»! В общем… Да, без слов. И, знаешь, это были самые длинные и самые ценные несколько секунд в моей жизни - без мыслей, без слов, а только с Богом один на один. С тех пор и не отрываюсь от Него.
Ночная снежная кутерьма разгулялась бойчей вечернего и теперь словно липла в глаза, мешая зрению видеть мир вокруг, а главное - видеть путь впереди.
Тем временем, черный внедорожник снова завладел их вниманием, когда Олег обогнал очередную неторопливую машинёнку. А потом тот «Джип» и вовсе целый куплет церковной песни ехал впереди Олега.
Наконец, не вытерпев, хулиган пошёл на обгон, не рассчитал время и, чтобы не «поцеловаться» со встречной последним смертельным поцелуем, сбросил скорость, вернулся назад в промежуток перед Олеговой «мордой».
– Куда ж ты! – крикнул Олег и прижал тормоза. Грузовик зашевелился змеёй, задрожал, но отступил, впустив «Джип» в пространство перед собой.
Несколько встречных пронеслись с жужжанием, и черный внедорожник снова замигал «стопами», осаживая Олега.
– Этот сам не остановится, ему помощь нужна ср-рочная! – через зубы прорычал Олег, и Светка, глядя сквозь его интонацию на положение дорожных дел, вжалась в сиденье, снова пытаясь нащупать ремень безопасности.
«Джип» своим задом настолько вжался в нос Олеговой фуры, что Светка уже не видела и его красных «стопов» и оранжевых габаритных огней, как если бы они влезли под их колеса.
Олег притормаживал по скользкой дороге, пока машина не сбросила скорость. Потом принял правее, заюлил рулём, напряженно зарычал, корча гримасы, схватил обочину, замедлился, затих, встал.
Мигая всеми лампочками, как кремлевская новогодняя ёлка, перед ними встал и «Джип». Его водительская дверь открылась, и, ёжась от снежинок, несомых на север, из неё вышел здоровенный, бритый по черепу, но не по щекам мужик на вид около сорока. Он что-то кричал в Олегово лобовое стекло и размахивал бейсбольной битой, с ожесточением колотя воздух.
Олег накинул шапку, куртку и открыл дверь, отчего звук мотора стал четким и громким, церковное пение неприметным, а крики здоровяка понятными в чувствах, хотя слов было всё ещё не разобрать.
— Сиди здесь, что бы не происходило! – приказал Олег Светке и выпрыгнул в метельную пустоту за дверью.
Светка привстала, с высокой машины наблюдая за Олегом, как тот самый вселенский оператор со своих небес.
Олег же решительно бросился на врага, уже вступившего в пространство, освещенное подфарниками грузовика.
Они столкнулись взглядами и почти столкнулись грудными клетками - седоватый, но высокий, худой Олег, как-то неуловимо чуявшейся Светке металлически-прочным, как каркас какого-нибудь робота из фильма. И мясистый, неодолимо-громадный противник с битой, похожий на бетонную опору для моста, какие мелькали перед нею всю дорогу.
Вначале они что-то кричали друг другу в лица с такого расстояния, с которого обычно даже уловим запах изо рта.
Потом здоровяк левой рукой толкнул Олега в плечо, но тот не упал, а только отъехал назад, по ветру, скользя по гололедице подошвами своих резиновых галош-тапочек.
В сборнике церковных песен наступила межпесенная тишина, и в ней Светка расслышала вскрик водителя «Джипа»:
– Сдохни!
Светка вздрогнула, мысленно, или даже сердечно, вовлекаясь в тишину колонок, в которой только что хор воспевал Бога, будто через ту тишину стремясь с Богом соединиться. Чтобы Он спас Олега. Чтобы спас!
Но Светка не успела придумать молитву, а здоровяк успел взмахнуть своей битой.
5. ОСТАНОВКА
Сборник песнопений, наконец, двинулся дальше, и динамики задрожали новой молитвой, первую строчку которой Светке удалось разобрать:
– С на-ми Бо-ог! – воздух кабины наполнился пением, осенительно ворвавшимся в её ум, сердце и даже, наверное, во все её тело, потому что нервы её тоже задрожали мыслью, что с нами Бог. Разумейте! Разумейте! С нами Бог!
Светка спрятала лицо в ладони, пытаясь воображением постичь то, что происходит во вне. Но воображением никогда внешнего не понять, а смотреть всегда приходится прямо, какою бы горькою беда ни была.
И она, вооруженная неясной надеждой, льющейся с песней из динамиков, раскрыла глаза и глянула на поверженного Олега.
Однако, сила, вложенная здоровяком в биту, видно пришлась не по Олеговой голове, а по ветру: умел Олег уклоняться от ударов.
Но от резкого движения Олег упал набок, проскользив немного на спине, а здоровяк с лихвой крутанулся дальше нужного, не удержался на влажном льду и тоже свалился на дорогу под силой собственного удара.
Олег юрко подскочил, скользко засеменил ногами, пнул биту, и та откатилась в синеватый сумрак обочины.
Дрожа от холода и страха драки, Светка перекрестилась, как могла и, наконец, села в своё кресло: ноги ослабели с испугу.
А недавние боевые противники уже рассматривали ушибленное колено здоровяка, потом спорили, молчали и снова спорили. Наконец, Олег помог мужику подняться и побежал обратно, в кабину.
– Посмотри там бинт эластичный, дружище, – ткнул он пальцем на шкафчик под передней панелью. Влезать в машину он не стал, а пристроился на нижней ступеньке.
Светка открыла дверцу, достала мягкую тряпичную коробку с красным крестом.
– Да, это она, дай мне, – согласился Олег, принял коробку, открыл и вынул из неё моточек.
Светка отдала дрожащей рукой, чуя, как гулко грохочет сердце во всем её теле или в душе. Разницы и не понять сразу.
Олег вернулся назад к мужику, но в спешке не закрыл дверь. И пока он перематывал бывшему врагу колено, ветер порывами вносил в кабину крупные снежинки, холод и куски их разговора.
– У них кроме меня никого…. – слышала Светка тяжелый басок водителя «Джипа». – Не успею…Успею… Приходится.
Олег отвёл хромающего бедолагу к его машине и там, стоя у открытой водительской двери и клонясь ухом к плечу, чтобы хоть мало укрыться от ветра, он не меньше двух песнопений что-то говорил и что-то слушал.
Но Светка уже плохо это видела — на её глаза неожиданно навернулись слёзы, и зримое ею исказилось, задрожало в такт пения или в такт собственной её жизни, которую вечно трепало ветрами зимних ветров.
Но она, как всегда, не заплакала.
Слезы редко выбирались на её щёки, и сегодня их хватило только на то, чтобы омочить ресницы. Но душевная боль, которая обыкновенно цепкими грязными пальцами сжимала её горло, сегодня раскрылась в каком-то своём бессилии, отступила, и за нею Светка почуяла странную радость, мирную и безветренную.
«С нами Бог!» – подумала она, и тем согрелось её сердце, теперь для неё самой почему-то раскрывшееся настежь. Испуганное, заполненное до краёв обидой, но стремящееся к теплу и любви сердце.
Вскоре Олег вернулся «домой», уселся в свое кресло, сбросил куртку и взглянул на Светку:
– Ну вот, вроде бы разобрались. Он думал, я нарочно его подрезаю, вот и раздражался. У него беда такая… Хор-роший парень! Приходится ему суетиться, заботиться о семье, – отчитался он и, дожидаясь, когда «хороший парень» освободит ему дорогу, с наклоном потянулся вправо, открыл шкафчик и вернул туда аптечку. Потом пошуршал рукой в глубине, достал и вручил Светке шоколадный батончик в яркой обложке. – Слушай, а ты совсем малая. Ты точно уверена, что тебе надо ехать?
– Ничего я не малая. Мне пятнадцать, – отрубила Светка и отвернулась к окну, жалея, что сняла куртку, в которой выглядела крупнее и взрослее. Но шоколадка не позволила ей нахмуриться — попробуй тут, когда за весь день удалось съесть только пустую булку. А тут — батончик с орехами.
Она неспешно, с видом вполне сытого человека, сдёрнула обложку и деликатно откусила, прожевала, краем глаза следя за Олегом — не видит ли он её голода.
Но Олег не видел, он поднялся во весь рост и снова зашуршал над Светкиной головой в поисках бутылки с газировкой.
Светка откусила второй раз, но теперь полно. Но и того показалось мало. И она поглотила и остаток, до неудобности набив рот и тем сама препятствуя своему жеванию, и мысленно простонала от удовольствия.
Олег вернулся на свое сиденье вскоре, но Светка уже всё проглотила без чувства сытости и деланно-скушно глядела в «спину» удаляющемуся внедорожнику, который вклинился в общее движение, выискивая возможности для обгона новых и новых машин.
Они снова выпили за победу, Олег вернул бутылку с водой куда-то наверх и уселся в свое кресло.
На этот раз он тронулся молча, и Светка отдалась звукам песнопений в колонках магнитолы. Хор торжественно провозглашал, потом трогательно взывал, и Светка влеклась за его чувством куда-то в неизведанное и по-своему страшное. Как отправилась она в это одинокое и темное путешествие к далёкому папе, давно уже отсидевшему свой срок и гуляющему на свободе. Наверное, он будет ей рад!
Правда, Лиховской мост смутил её, с его постоянными неприятностями для Олега, да и само название реки, через которую он был проложен — Лихая! Ведь и отец был таким — лихим, напористым. Он из тех, кто пробивает свой путь напрямую, не считаясь ни с какою дорогою.
Трасса пошла чуть к подъему, Олег включил пониженную, машина упрямо зарычала и крепко вгрызлась колесами в снег.
– Замело дор-рожку! – объяснил Олег.
– А что бывает, если совсем переметет? – спросила Светка, воображая, как машина встанет посреди метельной степи, и темнота за окном остановится.
– Ну… Всё зависит от… – Олег задумался, видно припоминая пережитые на дороге зимы. – Тут столько народу полегло. На этой трассе. Двигатель работает, пока не кончится солярка. Потом жгут запаски, чтобы согреться. Потом снимают колеса, жгут колеса. А когда жечь нечего, такое тоже случалось, замерзают насмерть.
– А что, никто не поможет? – Светка удивилась такой странной смерти. Разве можно погибнуть от холода в наше время, застряв на главном южном шоссе страны?
– А кто поможет? – усмехнулся Олег. – Если трасса встанет — это смерть какая-то. Никто мимо не проедет, некому помочь. Дорога-то непролазная. И позвонить — не позвонишь. У нас же тут не Сибирь, у нас степь, ветра такие… Обесточит все, отключатся вышки, и сиди, жди… А кого? Вот и приходит тот, кого не ждешь.
– Кто приходит? – не поняла Светка, но тут же смекнула. – А! Смерть?
– Да… Мучительная. Одна из самых страшных, больно это очень.
– А как же ваша теория? Что дорога — это жизнь. Как это прописывается у вас в голове, если, например, трасса встала?
– Да так и прописывается, – Олег замедлил грузовик, когда сразу несколько идущих впереди машин сбросили скорость, чтобы уйти вправо, где вытянулась площадка очередного торгового «городка». – Я ж говорю — остановка — это смерть. Поэтому никогда нельзя унывать и бездействовать, останавливаться. Что бы ни происходило – только вперёд!
Перед самым поворотом вправо Олег ещё замедлился. В Светкином окне замелькали огни придорожного пит-стопа, вывески, кафешки, магазинчики.
– Смотри, кто это, какой номер? – с азартом в голосе ткнул Олег пальцем в черную машину, припаркованную у самой обочины.
Светка всмотрелась в мигающие витринами фиолетовые сумерки и разглядела номер:
– 177!
«Джип», словно проснувшись от её взгляда, замигал всеми лампочками одновременно, как рекламная вывеска над забегаловкой, и просигналил многими короткими гудками.
Олег расхохотался и ответил длинным, тяжелым гудением клаксона, закончив его двумя короткими.
– Это наш друг! Тот, что с коленом, – радовался он, будто повстречал давнишнего товарища или даже родственника. – Вот они так и едут: летят, как угорелые, чтобы потом целый час ужинать неспешно. Ничего не боятся. Это и правильно. Только бесстрашие, как и трусость, это крайности. А дорога посерёдке — бояться нельзя, но и не бояться нельзя.
– Это ещё как? – Светка прилегла на сиденье бочком, лицом к Олегу, потому что пит-стоп закончился, и за окном снова замельтешила синяя безжизненная пустота. Скучно.
– Ну вот, если боишься, то сам себя обманываешь, потому что не знаешь будущего, а сам его выдумываешь. Понимаешь? Живёшь не в правде, а в своём воображении, – он глянул на Светку, улыбнулся и зажёг тусклую лампочку под потолком, чтобы лучше видеть собеседницу. – А вот если совсем не боишься и уверен в своей непобедимости, то тоже себя обманываешь. Потому что… Что?
– Тоже не знаешь будущего?
– Вот именно! Тоже не знаешь, и тоже сам себе придумал, – Олег снова замедлился — впереди встала пара легковушек, замигали аварийками.
Для их обгона Олег вышел на встречную, но не торопливо: трасса вымирала, и им навстречу, с севера уже никто не ехал.
Он остановился, открыл кнопкой пассажирское окно, шагнул через кабину и навис над Светкой. От него пахнуло пчелиным воском и мёдом.
– Чего стоим? Сейчас заметёт всё! – выкрикнул он в окно.
– Да езжай ты уже! – откликнулись снизу раздраженно. – Мы дальше не едем. Иди своей дорогой!
Он ещё глянул на их «лагерь», вернулся за руль и закрыл окно.
– Остановка — это смерть, – пробормотал он задумчиво, машина тронулась, и рыча на плотный снег, зарокотала ровно и сильно. Поехали. – Снега намело, машины встают. А меньше машин – меньше и снег приминается, и метель побеждает дорогу.
Вскоре однородная степная пустыня осветилась желтыми пятнами придорожных фонарей, трасса снова поползла на бугор, и фура опять забормотала упрямо и терпеливо, приминая снег, быстро целенящийся метелью.
Наверху затяжного подъема светился пост ДПС. Рядом суетились водители остановленных машин и «гайцы», их остановившие.
Олега тоже не пропустили, и по взмаху жезла ему пришлось парковаться вправо на небольшую стоянку. Он «причалил» поближе к полицейскому «домику» под фонари, накинул куртку, вытащил из ниши под приборной панелью папку с документами и молча вышел.
Светка бегло осмотрела скучный дорожный «причал», потом, пока не видит Олег, подробно оглядела кабину. Давно хотела, да все как-то неловко было хозяйничать глазами по чужому имуществу.
Кабина дальнобойной фуры оказалась такой же замысловатой, как каюта космического корабля – всякое место имело свою приспособу, какую-нибудь ручку, чтобы схватиться или полочку с фиксатором.
Сзади, за спинками сидений – лежбище, как в пассажирском купе, над ним, вторым этажом – прижатое за ненадобностью к стене второе.
Над водительской дверью Светка разглядела семейную фотографию, прилепленную к стене под потолком, на которой смеющийся Олег обнимал жену и двоих сыновей постарше Светки. На приборной панели коробку таблеток с латинским названием и пояснительной надписью «При обострениях гастрита и язвы желудка». А за водительским сиденьем на полу небольшой бочонок из нержавейки, от руки помеченный черным фломастером, как «Гречишный мед для Богучара».
Олег вскоре вернулся, уселся в свое кресло, сунул папку обратно, сбросил куртку и довольно потёр озябшие руки:
– Так! Это часа на три, и то, если снег перестанет. Они меня тут никогда не пропускают, держат. Якобы документы проверяют, знают меня давно. Так что…– он развернулся к Светке, наклонился над другой дверцей, той, что под лежаком, и выкатил из бывшего там холодильничка ящик охлажденных припасов. – Будем ужинать!
Он вынул из морозилки заиндевелые пакеты со снедью, сунул ящик обратно и выкатил теперь столик с электроплиткой. Засуетился над нею, приподнявшись с кресла, влил из пятилитровой бутыли воды в кастрюльку.
– Сегодня будем кушать перцы. Ты любишь фаршированный перец? – спросил он у Светки не глядя, и она отвернулась от кастрюльки, чтобы натянуть на себя равнодушие к еде, которое никак не натягивалось.
Но вскоре кабина предательски наполнилась душным ароматом домашней стряпни, Олег поднялся в рост, приоткрыл люк в потолке, и пар устремился вверх, в обмен впуская через люк чистый морозных воздух.
Пока Олег не смотрел на неё, Светка успела взглянуть на мурлыкающую уютным кипяточком кастрюльку, и у неё даже закружилась голова, и всё тело зябко задрожало. Мир внутри кабины пополз куда-то поперёк, и она задышала полной грудью, чтобы удержать его и не потерять сознания.
– Болгарский перец? – наконец переспросила она с деланным небрежением, когда голова «остановилась».
– Да… Жена мне наготовит, наморозит и кормит в дороге. Хотя её и нету рядом со мной, она тоже едет. Я без её стряпни болею, если покупное беру, – он улыбнулся, достал полотенце, жидкое мыло и открыл свою дверь, впуская в «дом» снежинки: – Выходим, надо умыться и ручки помыть. У них тут туалет есть.
Светка тоже открыла свою дверь и глянула в промерзшую ветреную пустоту, до плоского сглаженную слишком мощным желтым светом фонарных столбов. От чувства высоты голова снова «поплыла», Светка спрыгнула на снег. И из-за головокружения ей показалось, что летела она не сверху вниз, а как-то немного вбок.
Стоило ей хлопнуть тапочками по притрушенной пушистым снегом наледи, как мир вокруг погас, почернел и пропал в никуда.
6. СТРАШНАЯ БОЛЕЗНЬ
Темнота, которая всю дорогу жадно набрасывалась на свет их фар извне, теперь победила. Мир стал непроглядным не только в духовном разумении, но и в совершенно прямом.
Светка огляделась с удивлением — машины, люди, пост ГИБДД — все почернело.
– Свет отрубило, – услышала она откуда-то из гудящей ватной темноты Олегов голос.
Она выбралась из снежного наноса, в который угодила, и встала у выключенных фар — здесь тусклый свет, падающий из их кабины через лобовое стекло, отгородил от темноты маленький кусочек мира.
– Смотри, генератор включили, – кивнул Олег в сторону полицейской «кандейки»: свет в домике «гаишников» снова зажёгся. – Всё нормально, идём дальше.
Вымыв руки, они, споря с ветром, вернулись в кабину грузовика. Там птицами расселись по своим «гнездам», и Олег выставил на столик тарелки, сметану, хлеб, квашенные огурцы, сало…
– Я с самого утра не ел — знал, что здесь задержат, нагонял время заранее, – он выловил горячие, раздувшиеся перцы, бросил по парочке в тарелки. – Так что, ты не смотри, что я буду есть, как дикарь. Я голодный, как волк!
И он набросился на перец, обжигаясь и дуя на него, откусил, приложился к варёному яйцу, ополовинив его одним укусом, и, ещё не пережевав, насовал в рот слоённого сала.
– Я тоже! – облегченно усмехнулась Светка его неприличной прожорливости. И теперь уже без всякой стеснительности последовала Олегову примеру, до округления лица набивая щеки едой.
Пережевывая с трудом, но наслаждением изголодавшихся, они оба отдались работе с такими сосредоточенными и серьёзными лицами, что, стоило их глазам встретиться, неудержимо расхохотались. Как смогли: смех, тесня еду, стремился наружу, но не проходил и вырывался клокотаниями и мычаниями. А от того смеяться хотелось ещё глупее, и они прикрывали рты ладонями, чтобы не расплевать пережеванное по кабине.
Наконец, насмеявшись и насытившись, они оба откинулись на спинки сидений, довольные, весёлые ленивой радостью насыщения, и молча слушали, как жужжит неторопливая водогреечка.
В Светкин усталый ум снова ворвался домик в садах, чайник, печка и кот. Зимние вечера всегда Светке нравились особенно — потрескивание дровишек и уютная милая болтовня, какие всегда приходили с вечерней темнотой ещё в те давние времена, когда у них не было Кольки. Светка колола дрова или распиливала поддоны, набивая закуток у печи, чтобы хватило до утра. А уставшая с работы мама тарахтела швейной машинкой и шила брезентовые рукавицы на продажу, потом стряпала ужин и готовила овощи к завтраку — чистила лук, морковку, картошку.
Тогда они совсем не ругались. И Светка, которой приходилось отдуваться за папу, никуда не стремилась и ни о чём не мечтала, потому что, хоть и тяжело ей приходилось в работе, но легко ей жилось в сердце — мама была её другом. Кем-то, кто нуждался в Светке, и в ком нуждалась она сама.
Но потом появился Колька. Он просто привёз грузовик дров, просто распределил, обустроил, починил… А главное — сместил Светку с поста маминого друга куда-то вниз, к коту. Почитай, под табуретку.
– Ад какой-то, – вздохнула Светка вслух, с устатку не удержав разницы между мыслями и живой речью.
– Что ад? – вырвался Олег из дремоты. – Дорога?
– Вся моя жизнь…
– Да, конечно! – Олег согласился с готовностью. Видно, такое положение хорошо вписывалось в его дорожную теорию. – Жизнь на земле — тот ещё ад. Ты знаешь, что такое ад и откуда это понятие?
Светка не знала подробностей об аде. Но свое представление у неё имелось:
– Ад — это боль.
– Не-ет, – разоблачительно улыбнулся Олег, растёр сонное лицо жесткими ладонями и задумчиво уставился на такую же сонную Светку. – Ад — это смерть. Это когда фура уже не едет никуда, а до пункта Б так и не добралась. Другими словами — это безбожие, когда в тебе Бога нет. Вот и вся реальность. Ад!
– Безбожие? – Светка удивилась. При чем здесь безбожие? И что это вообще такое? И что такое «божие»? – При чем здесь Бог? Разве верующие живут лучше неверующих?
– Вот тебе и ад поэтому, – выдал Олег заключение и запустил новый альбом с песнопениями. – Конечно, лучше. Но у них не носков в шкафу больше, а жизни в душе. Понимаешь разницу?
Чуя, что ткнулась в разговоре в какую-то стену, о которой не подозревала, Светка умолкла. Она знала о Боге. Но, настолько немного, что её ведения не хватило бы на сплетение самого кратенького разговорчика.
– Думаете, моя жизнь… Это ад, потому что, я — ад? Как бы.
– Ну… Ты живешь в никуда. Жить надо куда-то. Фура, помнишь? Она едет. Даже если ты этого не хочешь. А без цели, без пункта Б она пропадает.
– Но куда же мне жить?
– Живи вперёд, к Богу. Все дороги ведут к Нему, за жизнь, в вечность, – он глянул на часы, накинул куртку и, подумав, добавил: – Ты же не собираешься жить тысячи лет? Значит, надо жить здесь, на Земле, но с прицелом в грядущее, в то, что после смерти.
Светка не собиралась жить тысячи лет. Она и года жить не собиралась, хотя оно жилось само собою. Едет фура, не спрашивает. Но, заглядывать сейчас за смерть, которая где-то там, в старости, она тоже не хотела. Не могла.
Олег открыл дверь, спустился на снег:
– Пойду мозги им посверлю, может пропустят.
Свистящий поток снежных хлопьев ворвался в кабину, ударив Светку в беззащитно-сонное лицо морозом. Она сморщилась, как от ключевой воды, привстала, надела свою куртку, кроссовки и тоже вылезла из машины, лениво спустившись по лесенке спиной вперед, а не спрыгнув, как в прошлый раз.
Захлопнув дверь, она постояла, бездумно отдаваясь на растерзание ветру, жутко завывающему в проводах, и побрела на середину шоссе. Забавно ведь стоять посередине дороги, обычно плотно забитой машинами, среди пустой зимней ночи, в которой не мелькнет ни огонька, ни фары. Стоит трасса.
Она уставилась в сумеречное пространство, глядя назад, туда, где спал Ростов.
– Не пускают, – сзади к ней подошёл Олег. Только сейчас она заметила, что он даже выше, чем она представляла, когда они сидели в кабине. – Трасса встала. Остановка у нас.
– Смерть? – усмехнулась Светка, припоминая Олеговы метафоры.
– Нет, не смерть. Просто пауза. А что? – он подошёл вплотную, встал справа и чуть нагнулся, чтобы разглядеть её лицо и лучше слышать её слова в гудящем потоке ветра. – Думаешь, не вписывается? Вписывается… Иногда смерть — это не могила в земле, а состояние души. Уныние. Вроде и жив человек телесно, а душа омертвела, остановилась. Вот такая и у нас остановка.
– Уныние? Но, это те, что ехать не стали, помните? – крикнула она против ветра и кивнула подбородком на юг, туда, где остановилась машины, не решившиеся спорить с метелью. – А мы то не добровольно остановились. Значит, нет у нас уныния.
– Нет, – ответил Олег коротко и, всматриваясь в темноту, задумчиво шагнул вперёд, будто что-то там заметил. – Нас остановили. И мы должны уметь постоять на месте. Такое случается. И, когда жизнь останавливает тебя, вязнет в неопределенности, ты имеешь право заунывать, если хочешь. Но лучше будет, если перетерпишь, успокоишься и отдохнешь от бесконечного бега.
– Что это? – вгляделась вслед за ним и Светка в темень — где-то в самой гуще черноты, разбавленной непроглядной кутерьмой метели, легкие вспышки света пульсировали, как рождающееся из ниоткуда живое. – Это машина?
– Да, похоже на то, – с удивлением согласился Олег. – Какой-то безумец прёт через все препятствия. Борется за жизнь!
Он усмехнулся с какой-то странноватой гордостью и восхищением:
– Люблю безумцев!
Вскоре к мельтешенью фар, уже разделившихся надвое, послышался и надрывный крик мотора. Олег увёл Светку на обочину, и через минуту на сугробистую пустошь поста ГАИ ворвался безумец — набитый людьми, рычащий неровно, словно отчаянно, чёрный джип с гос. номером 177.
У поста он, как странный снежный катер, «подплыл» к обочине и устало замолчал. Дверцы открылись, из салона «высыпались» выжившие. Светка насчитала восьмерых. Последним в напористый воздух вышел «капитан». Лысый и огромный, он был похож на непобедимого морского волка из фильмов про пиратов.
Переговорив с «гаишниками», он махнул рукой Олегу и, прихрамывая, проковылял к нему, раздвигая ботинками пуховатый снежный заносы.
– Здорова! – пожал он Олегову руку, размахнувшись здоровенной ладонью издалека, как будто для удара. – Есть чё пожрать?
Вблизи он выглядел вполне страшно, как и издалека. Его небольшие глаза глядели исподлобья, пристально, хватко, и чуялось, что он оценивает сразу и бесповоротно.
– Есть! – ответил Олег. И они втроем побрели к фуре.
Ужинал здоровяк так же жадно и быстро, как недавно Светка с Олегом, потом также откинулся на спинку Светкиного кресла. И она, растянувшись на нижней полке лежака, могла незаметно за ним наблюдать.
– Короче… Народ попался по пути, – он съел всё, что было предложено, и теперь обежал кабину взглядом. – Шли пешком. Живые трупы. Думаю — взять-не взять? Сами уже и не просились.
– Все выжили? – спросил Олег.
– Все. В «ментовке» отогреваются, – он повернулся назад, так вывихнув дебелую шею, что она покрылась поперечными бегемотьими складками. Глянул на верхнюю полку, потом, прямо сквозь Светку, будто её и не было, на нижнюю. – У тебя две кровати, да?
– Да, – ответил Олег.
– Ладно… И вас двое. У «ментов» досижу до утра. Живой, главное, да? – поразмыслил гость. – Сам куда едешь?
– На Богучар. Бензин тащу авиационный из Батайска, – Олег зевнул, развернулся лицом к гостю и прилёг спиной на стекло своей двери. – А ты на Москву?
– Да, я на Москву, – он махнул рукой в лобовое стекло. – Лечу из Армавира. Сын у меня там, в Москве, в Склифосовского, я тебе говорил, да?
Он нагнулся, скорчил гримасу и грубо почесал лысую голову так, чтобы обеими руками охватить её по возможности целиком. Потом сунул руку во внутренний карман куртки, вынул карточку и протянул Олегу.
– Единственный мой, – добавил он, глянул исподлобья, но, на сей раз как-то пришибленно и виновато. – Упал с крыши. Лазил там…
Светка успела разглядеть снимок, с которого глядел темноволосый мальчик лет десяти. Его огромные глаза показались Светке бездонно печальными, хотя сам он улыбался.
– А чего по крыше лазил-то?
– Да он… Я не знаю. Я потом разговаривал с его училкой, ему одинадцать. Она говорит, часто с ним разговаривала. Он хотел ко мне как-то пробиться. Понимаешь меня, да? – он вздохнул и утопил своё лицо в огромных ладонях, потом потёр его, опять глянул на Олега, но встречного взгляда не удержал. – Я его жестко держал, думал мужик же чтобы вырос. А он всё жилы рвал. Доказать… Понимаешь меня, да?
– Да-а, – кивнул Олег, вздохнул о чем-то своем и вернул фотографию.
– Ну вот… и доказал. Подростки, они… Да ты знаешь, – незнакомец вскользь глянул на Светку и кивнул на неё подбородком. – У самого доча вон.
– Ну а почему на поезде не едешь, проще же?
– Да не могу я! – здоровяк распрямился, откинулся на сиденье и закрыл глаза, будто собирался уснуть. В руке его снова мелькнула картинка с печальным мальчиком, мечтавшим стать героем. – Столько времени просидеть, меня разорвёт на части. Покоя не нахожу себе. Как сумасшедший!
Он снова посмотрел на Олега, видимо, уже раскусив его и убедившись, что тот и вправду сочувствует без чужой прохладцы или излишней бабьей тепловатости.
– А самолёты ещё хуже… В общем, может попрощаться успею хоть, – он махнул рукой с фотографией, случайно встретился глазами с сыном, смотрящим с неё, и отдернул лицо, отвернулся к окну. И Светка видела, как его отражение в темном стекле скомкалось в рожицу обиженного мальчика, готового расплакаться.
– Думаешь так всё плохо? – спросил Олег вполголоса.
Здоровяк вздохнул громадно и воздухом выдул тяжелое, угрюмое «Э-эх!» с дрожанием на конце.
Они оба затихли, и Светка слушала, как рвущийся ветер бил по крыше кабины, и в этом надрывном истеричном вое ей чудилось скорбное «Э-эх!».
– Ладно, ладно, – Олег отпрянул от своего окна, потянулся к здоровяку и похлопал его по плечу. – Ещё… Всё это… Всякое бывает.
Но тот, не отрываяся от окна, отрицательно покачал головой и мелко задрожал. И Светка услышала, как со свистом из его рта сквозь зубы вырывается дыхание с немым плачем. Страшным, скупым и безысходным мужским плачем.
И Светка сама, раздёрганная его бессловесным и беззвучным причитанием, трудно удерживалась от слёз, всё порывалась отвернуться или отвести глаза от его вздрагивающей спины. Но не могла, потому что с фотографии, которую он бережно держал двумя пальцами, на неё глядел тот маленький печальный герой, который что-то смог. Но сам сгорел целиком.
Здоровяк вздохнул тяжело, полногрудно и отер лицо.
7. РАЗРЫВ СВЯЗИ
Два мальчика сидели теперь на Светкином кресле. Маленький герой, навсегда застывший на фотокарточке, и его отец, сбросивший всё, чем прятал себя от мира. И случайно обнаженной перед Олегом душой он скорбел, уже не пряча слёз. Самых горьких человеческих слёз, тех, что люди роняют о своих умерших детях. Наверное, из их влаги вырастают мертвые деревья, и Земля застилается пустынями.
Олег привстал, залил приготовленную кружку с чайным пакетиком подоспевшим кипятком и погасил в кабине свет.
– На вот, чаю попей, – предложил он каким-то другим, успокаивающим голосом совершенно лишенным нахрапистой хрипотцы и уверенности.
Здоровяк вздохнул, развернулся в темноте и молча принял кружку.
Больше ничего не видя, Светка откинулась назад, на подушку, в облако пчелиных запахов, и уставилась в тёмную пустоту, какою теперь казалось «дно» второй полки.
Она снова вспомнила своего отца, вечно поддатого, вечно на взводе, который так же плакал о её брате, родившимся слабым. И, как говорили, болел сын по вине отца.
Светка почти видела своего папу в этом огромном, трогательном здоровяке, с той только разницей, что её отец не рвал душу на кровавые куски, а нашёл успокоение в бегстве.
Тут же вспомнилась ей и мама, которая никуда убежать не могла, а потому приросла там, где родились её дети. И, как бы её не крутило вихрями житейской метелицы, а от детей ей было не уйти. И, как могла, она тащила все их жизни своими тонкими жилками.
Братик потом умер драматически, потому как дотянул уже до пяти и в сердцах родных до того укоренился, что вырывали его оттуда многими горькими рыданиями, которые и поныне дрожали в маминых вздохах.
Уж так то против естества, когда уходят светлые, милые дети, уже глубоко вросшие в души близких. И от того растут пустыни и степи.
И мама жила той только радостью, что нашьет миллион рабочих рукавиц, все их распродаст, и они заживут, как люди. И всё будет хорошо, как и должно быть.
Светка вздохнула, и горячие капельки снова взмочили её ресницы.
– Ладно, – басисто выдохнул здоровяк, когда отпил полкружки. – Спасибо, брат. Век не забуду.
– Да не торопись, – остановил его прощание Олег. – Хоть сидя тут переночуешь, зато тепло.
– Да, поспать, – прогудел здоровяк и растёр сонные глаза. – Я всю жизнь, как во сне провел. Знаешь… Как же нам приятно спать! Мы обожаем спать. Чтобы спать, не нужно никакое умение. «Спать» приходит само. «Спать» не тревожит, а успокаивает. Мы все любим спать! Но я проснулся, жить начал. И я в шоке, что я наделал, пока спал!
– Нет, я… – пробормотал Олег, имея ввиду, конечно, обыкновенный сон, а не тот, который называют правильной жизнью. – Ты ложись на полку?
– Нет, – отрезал гость. – Я курю часто и теперь не сплю почти. Встану, похожу туда-сюда… Подумаю, подумаю… Потом опять лягу. Вроде, засну, а сам не сплю. И сон снится, и себя помню. Поэтому встаю, опять хожу. Буду вам мешать. А я не хочу, понимаешь меня, да?
– Понимаю, – вздохнул Олег.
Они вышли из машины в ревущую ночную бездну и долго там бубнили. Видно, там здоровяку легче говорилось.
Потом Олег вернулся, продрогший, облепленный снегом. Отряхнулся, включил светильник, сбросил куртку, и долго сидел молча, то застывая бездвижно, а то бормоча что-то и крестясь.
Наконец, он поднялся, навёл в машине порядок, задёрнул шторы.
– Ну что, Светлана Андреевна, ты не спишь там? – спросил он не глядя на Светку.
– Нет, – ответила она и впервые назвала его по имени. – Не сплю, дядь Олег.
– Так… – задумался он, раскрыл шкафчик и, вынимая оттуда одну за одной, расставил по панели иконы. – Будем молиться. Вечерние молитвы, а потом спать. Ты, если не хочешь, можешь там полежать. А я помолюсь.
Светка, конечно, хотела бы провалиться в сон. Но, выбирая между провалиться и помолиться, она выбрала то, чего ещё не пробовала. Соскользнула с лежака, сунула ноги в тапочки и с вопросительным любопытством поглядела на Олега.
Тот встал во весь рост и торжественно перекрестился на иконы.
– Я их, эти молитвы, уже наизусть выучил, чтобы молитвослов не держать. А то не всегда же видно хорошо. А бывает и на ходу приходится. Рулишь и молишься.
Он зажёг у иконок маленькую красную лампадку, погасил в кабине свет и снова перекрестился. От этого стало как-то спокойно, и горе, вложенное в её сердце маленьким, умирающим где-то в Москве героем, невольной птицей забилось о её душу. Наверное, потому сейчас, в преддверии молитвы Самому Богу, Светка почувствовала, что есть Кто-то, Кому можно выплакаться досуха. И Он не осудит.
Светка тоже перекрестилась.
Олег помолчал, что-то промямлил невнятное и, наконец, вступил в область неведомого, вслух произнося молитвы, сути которых, как и смысла песнопений, слышимых ею весь вечер, Светка не понимала.
Она крестилась и кланялась вслед за Олегом, пытаясь вникнуть в тихое торжество, рвущееся из его груди с дрогнувшим голосом. Но уловить умом не выходило ничего, и она закрыла глаза и отдалась только внутреннему и непонятному.
Сонные её мысли никак не сплетались, проносясь мимо, и Светка их не думала, а только глядела, видя свое внутреннее почти что со стороны. И оно тянулось вслед за Олеговой молитвой к Богу, трепетало и саднило горькой какой-то жалобой, сплетённой с виноватостью.
Светка едва заметно покачала головой – «Нет, Господи, во мне ничего святого» и отпустила эту виновность к Богу.
Но Бог ничего не ответил. Взамен того её душа только задрожала, если души вообще умеют дрожать, и сквозь закрытые веки устремилась куда-то к иконам.
Светка влилась в это странное ощущение, и сердце её, сжатое и растерянное, впервые за последние годы наполнилось какой-то лекарственной теплотой.
Она вздохнула, как человек, преодолевший трудную передрягу, и гортань её мелко задрожала. Чтобы унять её, Светка, не раскрывая глаз, опять вздохнула и тем облегчилась, выпустив с мертвым воздухом все несчастья, несправедливости и обиды.
Слезинки родились в её глазницах, щекоча дрожью нервы в носу. Она их отпустила, и капельки побежали по щекам. К удивлению горячие и лёгкие.
Светка не стала их вытирать, чтобы не показать виду.
По окончании молитв Олег перекрестился особенно размашисто, потом ткнул в лампаду кисточку, сдавил об край стакашки лишнее масло с её волосков и, поднеся к своему лбу, нарисовал там крестик.
Потом глянул на Светку почти искоса.
Светка повернулась к нему лицом, разрешая и ей нарисовать.
После молитвы они сидели молча, и каждый думал о своём.
– Куда же ты едешь? – вздохнул наконец Олег. Теперь уже он с ней разговаривал тем добрым голосом, которым он успокаивал здоровяка. – Кто тебя в Москве ждет?
Светка не ответила. Она отвернулась к зашторенному окну и рассмотрела на ровном полотне занавески крошечную рваную «царапинку».
– Наверное, не к кому, – призналась она занавеске и самой себе. – Там папа живёт. У меня адрес есть.
Олег цыкнул сквозь зубы.
– Так он тебя не звал? А давай маме позвоним? Как думаешь?
Светка не хотела бы звонить маме, но не потому, что боялась её гнева или требований тут же вернуться. А потому, что страшилась её голоса. Что в нём что-то задрожит, и послышатся слёзы, боль или ещё что-нибудь позабытое и нежное. И тогда выйдет, что Светка ошибалась, и что зря она сбежала из дома, попусту напугала маму. А мама хорошая, вовсе не злая и даже любит её.
– Какой номер? Ты помнишь? – Олег достал телефон и навесил над его экраном указательный палец свободной руки, чтобы тут же набрать номер.
– Знаю… – буркнула Светка занавеске, но та не отвечала, и Светка развернулась к Олегу.
Он смотрел исподлобья, как тот решительный здоровяк, и ждал с таким видом, будто она уже согласилась звонить.
Светка вздохнула и продиктовала.
Олег ввёл. В динамиках, в которых люди весь вечер устремлялись голосами к Богу, теперь ровно и тревожно промычал длинный гудок вызова. Но только один. На том конце сразу подняли:
– Алло! Алло! – тонко прозвенел мамин голосок. – Свето…
Динамики щелкнули и умолкли. На том и оборвалось.
Олег уставился на дисплей, потом задрал руку с телефоном вверх, поводил под потолком.
– Нет сети, – сделал он вывод. – Перегрузка может? Свет отрубили, вышки, наверное, тоже на резерве работают, я не знаю. Или почему?
Или почему? Он имел ввиду, что не знает, почему такое случается? Не знает свою дорогу из метафоры?
И как тут поймешь эту жизнь-дорогу, если, стремясь к добру и преодолению своей обиженной гордости, ты натыкаешься на такие препятствия, которые просто никак не решить человеческими силами?
Ведь помолилась, ведь решилась позвонить, и на тебе — вызов оборвался и связи нет!
Светка не ответила, откинулась назад, на своё сиденье и закрыла глаза, чтобы не расплакаться от неожиданной близости мамы.
– Ладно. Утро вечера, как говорится, – Олег встал, завозился на верхней полке, наводя там порядок. – Будешь спать наверху. Туалет знаешь где, вода — вот здесь.
И сам он, не долго готовясь, завалился на нижнюю, укутался бабочной куколкой в одеяло и довольно быстро засопел.
Светка взобралась на вторую и тоже обернулась одеялом. Здесь она долго слушала свист метели, тихий рокот мотора где-то под кабиной и проваливалась в сон, бесконечно просыпаясь от осеняющих её тревожных догадок.
Олег не знает, почему оборвалась связь. И это его «или почему», которое лучше бы и не произносить вслух, наполнило её сомнениями. Ведь дорога не пускает её назад, значит нужно смотреть дальше, за горизонт, на Москву.
Значит ей нежелательно возвращаться? Значит она правильно сбежала? Потому что мама её не любила. Или почему?
Одно только выворачивало её сердце наизнанку — мамин голос. Она сказала «Свето…». Это было «Света» или «Светочка»?
Мама редко называла её Светой, все больше Светка — да Светка. И уж совсем в особых тёплых случаях она оттаивала до того, чтобы называть её Светочкой. И теперь случай такой. А значит она хорошая, значит любит? Или почему?
И теперь надо возвращаться во что бы то ни стало! Или ей только кажется, и на самом деле в такие напряженные моменты все люди меняются, будто заостряются, как карандаш после точилки. Но, стоит пожить, опять оплывают, засыпают, и всё возвращается на круги своя. И мама опять станет почти неживой. А значит, не надо возвращаться? Или почему?
Светка заворочалась, выискивая положение поудобнее, и замерла — картина её жизни совершенно ясно встала перед ней: надо ехать дальше! Потому что дорога сама определяет направление. Потому что она должна быть там, где место таким, какая она есть.
И, если мама её любит, и, если своим бегством она маму предаёт, значит она злая, подлая дочь, и поэтому дорога не пускает её домой. Значит нужно с остервенением пускаться в тяжкие, ничего не бояться, ничего не хотеть, а рвать эту жизнь на части! Просто растоптать и выбросить её вон!
Странно, но такое упрямое озлобление даже до какого-то опьянения обезболило её душу, сжавшуюся и скорчившуюся вместе с нею под тонким одеялом. Не любить себя удобнее — не больно осознавать, что тебя не любят другие.
И жить будет легче!
С тем она провалилась в гудящий сон, налипший на её мысли, вскоре перепутавший их и овладевший ею целиком.
8. ШАГ В НИКУДА
Утро оглушило тишиной.
Светка прислушалась к пространству вверху, но крыша молчала: ростовский ветер выдохся.
Она развернулась от стенки к миру, открыла глаза и неудобно упёрлась взглядом в Олегову макушку. Он сидел на нижней полке, шуршал упаковками и пакетами. Видимо, готовил завтрак.
На приборной доске всё ещё ютились вчерашние иконки, и Светка пыталась разглядеть в лицах святых что-нибудь необычное. С картинок не неё смотрели люди светлые, праведные. Но взгляды их были строгими и даже показались Светке осуждающими.
– Проснулась? – спросил Олег, не отрываясь от своей возни, когда услышал её вздох.
– Да.
– Ну, привет, Светлана Андреевна, – пробормотал он.
– Ну, здрасьте, дядя Олег, – эхом отозвалась Светка.
– Я уже помолился, – он поднялся, и Светка впервые близко рассмотрела его лицо, уже умытое и выбритое. Глаза серые, въедливые. На левой брови шрам от рассечения. А на правой скуле синие точки «татуировок», которые оставляет порох, такие и у папы были. На лбу морщины в клетку, а само лицо, как тающая свеча, уже немного подалось вниз, будто сползая с черепа. Старость уже схватила его за горло, но дышал он смело и полногрудно. Может просто не верил ещё. – Хочешь, прочитаю тебе коротенькую молитовку? А?
Светка сдвинула одеяло, спустилась, встав на свое кресло и повернулась обратно к лежбищу.
– Нет! – рубанула она коротко, свернула одеяло квадратом и бросила в изголовье. Туда же точным швырком отправила и подушку.
– Ну, как хочешь, – вздохнул Олег, пряча разочарование за хрипотцой.
Светка спустилась на свое кресло и, не смея приступить к чужому завтраку, уставилась в занавеску на лобовом стекле.
Сегодня её ткань светилась иначе. Не желтым пятном от света фонаря под потолком, как вчера вечером, а вся целиком от белого дня снаружи.
Олег уловил неловкость и усмехнулся:
– Ты чего, Светлана? Налетай!
И сам вполне бесцеремонно, руками, без вилки, взялся за еду.
Завтракали молча, набивая рты вчерашними перцами, а головы вчерашними мыслями.
– Связь появилась, – наконец, дожевав, выдал Олег свою мысль, чем резанул все Светкины.
Она не вздрогнула, не отвела глаз от кружки горячего чая, только молча поставила её на столик.
Олег поднялся, загнал шторы в их углы, и в кабину ворвался по-зимнему яркий, режущий глаза солнечный день.
Светка зажмурилась от удовольствия вкусной еды и веселого дневного света. Она доедала, глядя в лобовое стекло, за которым люди, бродя по белым заносам, очищали от снега свои разноцветные машины, смеялись, общались, грустили, злились… Жили.
– Сейчас будем звонить маме, – Олег вынул смартфон из ниши под рулём, не раздумывая коснулся сенсора, и гудки снова встревожили Светкину душу.
– Алло, – сказал из колонок усталый мамин голос. В мамином запасе было много голосов — для вечерней готовки, для Светкиных выкрутасов, для продавщиц в магазине. Несколько голосов для Кольки. Да для всего! Но этот, усталый и грудной она не трогала даже при повальном гриппе и подсчитывании долгов. Это был редкий голос. Он сливался из дрожания страха и гудения пустоты, отчего Светке всегда казался жутким.
– Алло, мам, – откликнулась Светка, выбрав самый виноватый голосок, и замолчала.
– Светк… – хныкнула мама и тоже замолчала. И в шипении эфира Светке послышалась вчерашняя метель, сегодня уже схлынувшая на Москву. – Ты где?
– Я еду, мам, – ответила Светка, извиняясь голосом так, чтобы с виной в нём звучала и твёрдость. – Я к папе.
– К папе, – отозвались колонки, гудя страхом и пустотой. Потом помолчали и добавили маминым простуженным голосом. – А я?
Светка вздохнула громко и тяжело, рассматривая резиновый коврик на полу и чувствуя боковым зрением, как смотрит на неё Олег. И тоже ждёт ответа.
– Тебе так будет лучше, – наконец ответила Светка настолько холодно, насколько смогла. И от этого холода её сердце ощетинилось, припомнились вчерашние мысли о дороге и плохой себе, которая должна прожечь свою жизнь до тла. – Я тебе не нужна, тебе нужен Колька. Вот и живите.
Она старалась удерживать в душе взрослое спокойствие, но из сердца уже давил, рвался наружу детский крик, за которым Светка видела даже истерический плач.
– Ну ты совсем ,что ли? – хрипло возмутилась мама.
– Это я совсем? Нарожать детей, развестись с мужем, а потом жить впроголодь! Это я совсем? – Светку понесло. Она видела себя будто со стороны, и сама удивлялась обидным словам, которыми секла маму, но остановиться уже не могла и безвольно отдалась этому странному злому напору, рвущемуся из души. – А детей любить надо! Нечего тогда рожать, если не умеешь жить на земле! Нечего рожать было!
Она так и не взглянула на Олега. А только, уже не стесняясь дырявых носков, сбросила тапки, подобрала ноги под себя, уткнулась лицом в колени и разрыдалась.
– Не надо было меня… – пробормотала она своим коленкам.
Мама не осилила быстрого ответа, помолчала, но потом, собравшись, проплакала в трубку:
– Я думала… Я не знала, что не смогу… – её голос стал таким тонким, какого Светка ещё ни разу не слышала. – Я хотела, чтобы только любить, хотела любить тебя. И родила мою первую. И всегда любила… Но я всё время боялась, я всё время боялась.
Она замолчала, чтобы перевести дух, и в Светкиной памяти успел появиться папа. Но уже не весёлый, а сердитый.
Видимо, опасаясь, что потеряет это коротенькое время телефонного разговора, мама затараторило быстрым, сиплым полу-шепотом:
– Он же был хороший… Он обещал мне никогда не пить. Он был хороший, – она замерла на мгновение, чтобы набрать воздуху. – Но потом… Он дрался всё время, бил меня в лицо кулаком. Бил, бил! А потом извинялся, и я верила.
– Не надо было меня рожать! – упрямо вскрикнула Светка, стараясь удержаться за то твердое, против которого у мамы не нашлось обороны.
Но мама не слушала, она бормотала скороговоркой что-то, за что уцепился её ум:
– Потом он избил меня. Беременную. Уже почти роды. Когда я Митьку носила. Я тебе не говорила. И я родила. А он… А он… – и она по-детски громко заревела, и от того её голос стал совсем незнакомым. – Не знала я… что так будет. Вот и родила вас. А если бы знала… То всё равно бы! То родила бы!
– Вот и дура! – взорвалась Светка. – Вот и дура! А теперь мы все несчастные и нищие! И у нас никогда ничего не будет! И все смеются в школе! Я даже без портфеля, с пакетом хожу! И на физкультуру стесняюсь без кроссовок! Еще и дурачок этот, Колька с нами! Все смеются!
Уловив среди шума своих громких мыслей, перебиваемых Светкиными криками, Колькино имя, мама затараторила опять:
– А ты знаешь, где он? Где Колька? Он не вернулся, в милиции сидит, чтобы искали. Тебя искали. Они не ищут! Не ищут тебя! Выгнали его, и он на морозе. Простоял всю ночь. Хотел начальника, поймать начальника. И сейчас там. Я ему носила, еды ему носила.
Светка не нашла мыслей против Колькиного стояния, и отдалась сердцу, которое давно переполнилось обидой, не требующей оправданий от себя и не принимающей их от мамы.
– Все равно он… И ты тоже! – вскрикнула она и с гневом глянула на колонку. Потом вернулась к коленям и пробурчала уже тихо: – Не хочу я…
– Светочка… Мы плачем все, – утихла и мама, выплеснувшись почитай допуста. И говорила теперь ровно, подчинившись страху и отчаянию. – Я уже нашла покупателей постоянных, будут по двадцать рукавиц в месяц брать. Потихоньку встанем на ноги… Я так стараюсь… Стараюсь, стараюсь. И всё время что-то делаю, делаю. А оно… а оно не получается. И я, вот.
От этой детской жалобы, её голос задрожал так дробненько, что она опять замолчала, и из динамиков доносились только частые покряхтывания из еёё гортани, желающей против всякой воли раскричаться рыданием. Но мама только выдохнула шумно, и сдержалась.
Но сказать уже ничего не могла.
– Алло! – вмешался Олег, и Светка от неожиданности даже вздрогнула и взглянула на него – утонув в своём, она вовсе позабыла о хозяине машины. – Меня зовут Олег.
Он провел по экрану телефона, сняв его с громкой связи, открыл дверь, выпрыгнул в снег. Дверца захлопнулась, и Светка осталась в тишине, защищенной монотонным бормотанием мотора.
И из-за его бубненья, она не слышала бубненья Олега, бродящего по снегу перед своей машиной и пинающего ногами снежные наносы. Снег разлетался, белёсо вспыхивая на солнце, и туманной пыльцой оседал Олегу под ноги.
Вскоре Олег, не отрываясь от разговора с мамой, вернулся за курткой и шапкой, подмигнул Светке и снова ушёл.
Она же оторвалась от коленок, погрузила ноги в тапочки и уставилась в пейзаж за окном. Там солнце освещало всё, что натворил ветер, и люди возвращали мир к прежнему порядку: мужики расчищали лопатами проезды к шоссе и смахивали снег с крыш и капотов машин. А птицы, прятавшиеся всю ночь в тёмных щелях, сновали меж людей, живя своей параллельной жизнью.
Светка вытерла последние слёзы, но в её душе дрожала какая-то тревожная ниточка, которая шевелила в голове злые мысли. И она глядела на лицо разговаривающего с мамой Олега, и вдогонку мысленно ругалась с мамой, припоминая всё, что она только что высказала и подбирая каждому её всхлипу суровый вердикт.
Целых полчаса Олег пинал нетоптанный снег у «носа» своей машины. Под конец он говорил с улыбкой, что-то шутил и смеялся, отчего Светка злилась уже и на него и боялась, что этот чужой человек теперь уж ей не союзник.
Когда Олег вернулся, он даже не взглянул на Светку, включил свои песнопения, достал толстую книгу с церковным узором на обложке, и уставился в её страницы сквозь свои тонкие очки.
Светка устала сидеть и угрызаться догадками, но спросить Олега о его разговоре с мамой не решалась. А потому взобралась на нижнюю Олегову полку и улеглась на его подушку. И здесь, в облаке своих печальных мыслей и запахе пчелиного воска, она уснула.
Ей снилась мама, которая тараторила своей старой швейной машинкой и молча плакала. Светка всё пыталась её успокоить, но слова пронзались сквозь неё, как сквозь привидение.
Наконец откуда-то из-под потолка появился Колька и полупьяным, но вежливым хрипом учтиво поинтересовался:
– А может перекусим?
Светка отшатнулась от него, потому что чужой он. А хороший чужой дядька куда хуже плохого родного отца. И она стала отталкивать его руками, с маху грякнула ладошкой в Олегово сиденье и проснулась.
– Я говорю, может перекусим, брат Светлана? – Олег уже заварил лапшу, намельчил сала и прочей резанины. – Че-то от скуки есть охота.
Светка неспешно слезла с полки в свое кресло, стянула резинку с хвостика на затылке, собрала волосы потуже и в пару обвивок снова скрепила резинкой. На Олега не глядела — настроение его было непонятное, и она не знала, перекусывать ли с ним, как с другом, или отказаться, как с чужим.
– Проснулась? – он придвинул к ней лапшу, звякнул ложкой, уронив её в тарелку, и, наконец, улыбнулся: – Просыпайся, соня, я есть хочу. Не буду ж я тут один, без тебя.
За обедом Олег шутил, рассуждал о своём дорожном богословии, но про маму так ничего и не сказал. И Светка смеялась шуткам не вполне, про дорогу слушала не всем умом, а потому запуталась и провалилась в свои мысли.
Наконец, доев и приступив к чаю, Олег «раскололся»:
– У меня к тебе разговор есть, дружище, – начал он издалека, и, чтобы не смотреть в глаза, взялся дуть на горячий чай. – Домой тебе надо.
Светка не ответила, но свою кружку вернула на столик, опять подобрала ноги и уткнулась лицом в колени.
– Да чего ты? Я ж тебя не ругаю, я по-отечески переживаю, – заметил Олег перемену в её настроении. – Надо возвращаться, не бросать маму. Она там… Это тяжело для неё.
– А для меня? – оторвалась Светка он колен и дерзко зыркнула на Олега, раз уж он «по-отечески». – Мне, думаете, легко там? Одни придирки, недовольство, я всегда виноватая, потому что старшая! А они все ангелы небесные! Особенно Колька! Только никто ничего не хочет делать, а, если кого поругать за безделье — так на это есть я!
Она махнула рукой — что толку объяснять своё чужому человеку, и отвернулась к окну. Там тяжелые синие тени уже выцвели до бледно-голубого и сжались — солнце подбиралось к серединке неба.
– Да ты послушай, – начал Олег примирительно. – Мать… Ей ведь надо помочь, она тащит вас. Она ж вас родила на свет Божий.
– И не надо было! – резко и для себя неожиданно громко выпалила Светка, двинула кружку с чаем ещё дальше и спустила ноги на пол. Тапки сбросила и взялась натягивать непослушные кроссовки.
– Да подожди ты, Свет! – настаивал Олег. – Давай поговорим. Нет — так нет, но надо ж обсудить. Что ж я? Это же твоя дорога.
– Дорога?! – взъерепенилась Светка. – Сказки все это ваши! Дорога – то, дорога – это! Надо быть реалистом!
Олег отшатнулся, будто от пощечины, и глаза его увеличились с каким-то удивлением неожиданности.
– Может, и сказки, – огрызнулся он с обидой в голосе, но тут же взял себя в руки. – Ты… Ты пойми! Может и сказки, но! Ты верь. Всё равно – верь, верь, верь! Следуй за сказкой, и увидишь Бога! А будешь реалистом, не заметишь даже Дьявола. Хоть бы он и за пазуху к тебе забрался. Потому, что Дьявол тоже реалист! Давай обсудим, Свет!
Но Светка боялась обсуждений. Она знала, что её раздавят, что из неё вымучают признание своей вины, нахлобучат величие материнского подвига и выгрызут мнимую благодарность за то, что её родили, вскормили, как могли, обували-одевали и якобы любили.
А потом расскажут о долге, обязанностях и свалят на неё всю домашнюю работу, так и не сказав ничего важного и хоть чуточку теплого.
Ну хоть чу-точ-ку!
Она закончила с кроссовками, надела куртку и, поскольку Олег замолчал, только взялась за ручку двери, а открывать не стала, неудобно зависнув между успокоением и возмущением.
Олег снова спрятался в кружку чая, обдумывая тактику следующей атаки, а когда рассудил, то выдал холодным голосом судьи:
– Значит, так! У меня сыновья, я не умею с девчатами. Так что, не обессудь, – он вернул кружку на столик, видимо, уже отбросив всякие сомнения и не нуждаясь в «чайной защите». – Ты должна вернуться. И точка!
– А то что? – выкрикнула Светка, уловив в его голосе такое ледяное отчуждение, что вдруг почувствовала себя совсем одной-одинешенькой. И, значит, верно выходит, что она плохая, и нечего ей искать обратную дорогу. – Выгоните? Как Колька? Так я и сама уйду, не надо только тут сердобольность изображать! Вы чужой человек! По-отцовски он!
Она раскрыла дверь на всю, вихрем спрыгнула вниз, спугнув стаю ошалелых воробьёв, развернулась и хлопнула в обратную, стараясь вложить в эту дверь всю силу ненависти и обиды.
Дверь закрылась предательски медленно и тихо, отчего Светка почувствовала себя бессильной. Она проскользила по площадке, расчищенной Олегом, и направилась в отделение ГИБДД.
Дальнейший путь, больше похожий на страшный шаг в никуда, ей предстояло проделать в одиночестве. Но здесь Светка противоречия не нащупала, потому что одно всегда происходит от другого. И одинокая жизнь рождает одинокий путь.
9. ОТБОЙНИКИ
– Подожди, подожди! – услышала она голос из темноты, со свету совсем непроглядной. – Ты куда идёшь?
Светка всмотрелась и различила светоотражающую жилетку дежурного.
– Погреться же можно? – возмутилась она. Ей казалось, что государственное учреждение, в лице инспектора, не имеет права выгонять её в чрезвычайной дорожной ситуации. Но тот хмуро зыркнул, поддетый её дерзким тоном, и припугнул:
– Я сейчас у тебя документы проверю, и, если тебе меньше шестнадцати, ты улетишь у меня в спецприемник!
Светка опешила, соображая и уже прикидывая план побега.
Но из глубины затхлого коридора раздался хриплый вопль:
– Идут! Идут!
Дежурный раскрыл дверь, вывел Светку на улицу, грубо уцепившись за локоть, и уставился на север, на Москву.
Мужики, бывшие здесь, на снежной белой площадке, тоже с надеждой и трепетом вперились вдаль, а некоторые повыходили и на дорогу, заваленную снегом чуть ли не выше колена.
– Какие? Это откуда? – крикнул дежурный своему товарищу, который теперь терся среди толпы водителей.
– Не знаю! – откликнулся тот. – Наверное, каменские.
Светка тоже вгляделась в горизонт.
Погода стояла ровная, крепкая, и, казалось, это не безветрие, а просто воздух до того заледенел, что его уже и не сдвинуть. А потому пар изо рта шёл стройными облачными столбиками вверх, куда-то в самые небеса, хоть вкладывай в него записки с молитвами.
Наконец, Светка поняла, куда всё смотрят — на эстакаду, мощно рыча, вошли один за одним три крупных грейдерных трактора, в прах разрывающих толстый покров снега. И снег, взрываясь на кромке лопаты, разлетался с легкостью пуха, открывая чистую, белую от наледи, блестящую дорогу.
– Ура, товарищи! – пошутил кто-то из толпы, и ожидающие вызволения водители и пассажиры хором крикнули победное троекратное «Ура!».
Как ни сопротивлялась Светка этому неуместному для её сердца ликованию, а тоже улыбнулась и, как все, задрав руки кверху, прокричала «Ура!», краем глаза не упуская из виду инспектора. Потом незаметно для него отступила назад, смешалась с толпой и завернула за угол здания.
Но инспектор чудом оказался за её спиной и снова взял за локоть.
– Поехали!
Светка вздрогнула, обернулась: это был Олег, а не инспектор. Он обнял Светку за шею, как спецназовцы обнимают арестованных преступников, и мягко потащил к машине, распугивая неугомонных воробьев, хохоча и стараясь пристуком ботинка сбить её с ног. Она скользила резиновыми подошвами по льду, сопротивлялась, чтобы не упасть, и, хихикая, позволяла Олегу её арестовать. Это был такой удачный и дружеский способ примириться.
Когда Светка влезла в машину, она даже почувствовала уютное домашнее облегчение.
Олег снова встал на молитву, чтобы благословиться на дорогу, и на сей раз Светка тоже пристроилась к его богослужению, не то желая помолиться, не то извиниться.
Молитва оказалась коротенькой. Быстро закончив, они расселись по своим креслам и оба уставились в лобовое стекло с каким-то нетерпением, с каким после перерыва смотрят в экран телевизора, снимая с паузы интересное кино.
– Ну что, поехали, Светлана Андреевна! – он с довольной улыбкой длинно «гыркнул» педалью газа, неспешно вывел послушный грузовик на чистое шоссе, и дорога за окнами снова ожила и побежала назад, позволяя им устремляться вперёд.
– Дядь Олег, – улыбнулась Светка. – Вы не обижайтесь, а?
– Да что ты, брат Светлана? – усмехнулся Олег. – У меня хоть и нет дочери, а вот жена есть. Так что я знаю толк в ваших девчачьих штучках.
Они оба рассмеялись, хотя ничего смешного и не произошло. И Светкино сердце так растеплилось от того глупого смеха, что ей захотелось, чтобы эта дорога никогда не кончалась, чтобы она сидела в своем кресле, а чужой человек Олег без отчества по-отечески рассказывал ей свои метафоры о жизни, натянутые на дорожную повседневность.
– Ну вот мы и выбрались из затора, – усмехнулась Светка, втягивая Олега в любимое дорожное богословие. – Это что было? Что-то типа болезни?
Олег подумал, потом несколько раз кивнул и глянул на Светку с удивлением:
– Кстати, да! Очень похоже на образ болезни! У тебя «дорожный талант»! – он уважительно причмокнул и глянул ещё раз: – Получается. Заболел — и жизнь остановилась. Что остаётся? Можно похныкать и всё бросить, остановиться. Да?
– Нет! – ответила Светка с готовностью одаренного ученика. – Будет, как с теми, которые чуть не замерзли на трассе.
– А что нужно делать, если заболел? – улыбаясь, продолжал экзаменовать Олег.
– Терпеть! Мужественно и молча, – ответила Светка. Ей начинала нравиться эта игра, раз уж у неё «дорожный талант».
– А ещё что?
Светка задумалась. Что можно делать, чтобы справиться с болезнью или вынужденной остановкой жизни? Терпеть, не ныть — это она знала хорошо ещё от папы. А что ещё?
– Не знаю. А что ещё есть?
– О-о! Есть ещё два кирпичика в этой крепости, – туманно ответил Олег. – Молитва! Вот что! Это — раз. И покаяние. Это — два! То есть, болезни-то от грехов, понимаешь? А грехи исчезают, когда ты в сердце от них отказываешься. Не хочу, мол, такую гадость делать, прости, Господи. И твердо ограничиваешь себя. И нет греха. А Серафим Саровский говорит — отними грех, и болезнь отойдёт, ибо она дается за грехи!
– Это что же получается? – усмехнулась Светка. – Инспекторы ГИБДД не каются?
– Это почему?
– Ну, так они там всё время стоят на этом месте, где мы «по болезни» застряли. Хронические какие-то! – подметила Светка, и они вместе расхохотались так, что Олег даже сбавил скорость.
– Ну ты даешь, брат Светлана! Ну ты даешь, «дорожный талант»!
Когда добрались до Каменска, движение на дороге уже уплотнилось, ожило, в артерию влились все «эритроциты», какие маялись этой тяжкой ночью по своим заторам в «кровяных депо».
Дневная дорога Светке нравилась больше. Мир за окном казался чистой тетрадкой, которую пиши, как захочешь, живи заново, и ничего тебе за это не будет.
Куда только деть прошлые страницы, криво исписанные нервным почерком?
– Дядь Олег, – в пустой тишине, в которой только барабанил неугомонный мотор машины, Светка снова погрузилась в своё. – А вы… Вы как поговорили?
– С кем? – усмехнулся Олег. Понимал, конечно, про кого она толкует.
– Ну… По телефону, – не сдалась Светка. Сейчас называть свою мать мамой она не могла. Не то, что бы не хотела, а просто какая-то стена в душе не пускала на волю теплое слово «мама».
– С мамой что ли? – помог ей Олег. Потом пошарил сверху, достал чёрные очки и надел — гладкая дорога отсвечивала солнце не хуже зеркала. – Нормально поговорили. Домой тебе надо.
– Ну, это понятно, это старая песня, – отмахнулась Светка и отвернулась к окну двери – теперь за окном мелькали широкие белые пустоты, округло овеянные снежными ветрами: пышные деревья, мягкие холмы и холмики и дома с такими же белыми, округлыми крышами. Как будто облака свалились на землю и, клубясь на всём, чего коснулись, так и замерли — застыли от мороза.
– Это не песня, это твоя дорога, – отрезал Олег. В этих узких черных очках он был похож на стареющего бандита из фильмов про девяностые. – Не ломай стены лбом, просто войди через дверь.
– И как же я увижу, что это дверь? – огрызнулась Светка, стараясь говорить с Олегом на его языке. – Дорога… Дорога — это обстоятельства, а вы — люди, а не обстоятельства.
– А люди, что по-твоему? Люди — это те же обстоятельства, и через них Бог говорит тебе так же ясно, как через Промысл, через всё, что происходит.
– Ага! – хмыкнула Светка зло. – И когда меня посылает собственная мать руками сожителя, который меня выгнал из дома, это тоже Бог? Бог не выгоняет детей из дома.
Олег шумно и протяжно вздохнул и умолк. И от того Светке стало как-то тошно и горько, потому что в душе она надеялась, что против этой больной беды у него есть что сказать. И она даже думала, что, немного поборовшись для виду, согласится с ним.
Но он замолчал.
– Думаете, злые слова — это дорога? Злые слова — это… Это ГИБДД, – поддела его Светка, чтобы он заговорил, наконец.
– Нет! – задумчиво нахмурившись отсек Олег. – Это не то. Знаешь, злые слова…
Он погрузился в размышления, не зная ответа наверняка. А уж Светка и подавно не ведала, где её дорога и куда направлять душу. К какому пункту Б.
Наконец, подумавши молча, Олег осенился дорожным термином:
– Это отбойники! – он указал пальцем на железные ограждения обочин, всю дорогу несущиеся рядом со Светкой, за окном её двери. – Когда тебя заносит, ты ударяешься об эти отбойники. Это больно, но зато ты не слетишь с дороги. Так дорога говорит тебе громче и доходчивее. И, поверь, потише она тебе уже говорила. Но ты не слышишь.
Светка отрицательно покачала головой — она не желала давать маминым придиркам право вписываться в их с Олегом теорию.
– Ну да… Значит можно придираться, можно позволять чужому человеку выгонять родную дочь из дома?
– Можно, нельзя… Дело не в этом, – ответил Олег по-дружески примирительно. – А это тоже обстоятельства. Наорали на тебя — отбрось все обидности, а критику прими к сведению. Вот давай представим, если честно, можешь так? Честно?
Светка кивнула:
– Ну.
– Вот представь, если бы ты делала всё, о чем они придираются — ну, там, не прогуливала школу, помогала младшим делать уроки, прибиралась бы в доме и всякое такое, я же не знаю всего… Так вот, представь себе, что было бы? Они бы тебя не ругали!
– Может, и не ругали бы, – Светка пожала плечами. – Катались бы на мне, зато, как на ослике.
– Но, ведь сейчас речь не о том, что ты изработалась? Сейчас речь об острых углах. Если бы ты делала основное, то они бы не думали, что с тобой что-то не так, успокоились бы. И потом, внутри этого спокойствия, уже разглядели бы тебя поближе. Знаешь, с такого расстояния, с которого уже и обнять хочется человека. Так оно устроено!
– Может быть, – задумалась Светка, но представила Колькино жирное лицо и «шагнула» назад. – А может и нет. Но эти отбойники… Они мне уже всю душу отбили.
– Ну, так ты думай головой, – усмехнулся Олег. – Всё зависит от водителя, возьми чуть левее-правее, не бейся об них. Говорят — делай то или это, бери и делай. Совесть подскажет. Все ж таки, мать надо любить и слушать, она вас родила…
– Ой, только не надо вот этого! – возмутилась Светка напоминанием о незаслуженном её рождении на белый свет. – Я не просила меня рожать!
– Ну, ты что?
– Да ни что! – с обидой отрубила Светка громче, чем то было нужно. – Вам хорошо говорить, сопли по стеклу размазывать: дорога — не дорога. Со стороны всегда всё кажется простым. Потому что не своё, потому что не болит!
Она замолчала, одышливо хватая воздух, который вышел с криком целиком.
– Да ладно тебе, ты чего, брат Светлана? – усмехнулся Олег, не обращая внимания на её девчачий гнев. – Не сердись. Дорога — есть дорога, на неё надо трезво глядеть. А чужое – не болит, это верно. Ну так, тем более, чужому легче со стороны увидеть тебя целиком.
Передние машины замедлились, как то было перед Шахтами, и Олег подчинился общему упадку скорости. Грузовик пошёл медленнее, потом ещё.
– Опять пробка? – завертел он головой, делая вид, что Светка не поссорилась с ним.
Дорога плавной дугой изогнулась влево, и они увидели «голову» затора, совсем не длинного.
Наконец добрались и до его середины — здесь, помятый, слипшийся, как скомканная полоска малярного скотча, отбойник не удержал машину от роковой «остановки» на пути от пункта А к пункту Б.
– Ты смотри ка! – удивился Олег, следуя в череде крадущихся автомобилей, вполне похожей на похоронный кортеж. – Черный «Джип»! Номера… Номера смотри, тебе виднее! – прохрипел он возбужденно, сам вытягивая шею и меньше глядя на дорогу, чем на останки погибшего «эритроцита».
Когда место катастрофы исчезло за задним краем Светкиного окна, Олег нетерпеливо заёрзал на сиденье, и стал дожидаться конца пробки.
Метров через пятьдесят машины разбежались, разогнались, юркая под массивный мост дорожной развязки и исчезая вдали, и Олег выбрал место, остановился.
– Ты посиди, дружище, а я схожу, – Он подал ей бутылку воды, накинул куртку и открыл дверь, бормоча то ли Светке, то ли себе: – Проверю.
Дверь захлопнулась.
Светка долго следила через зеркало за удаляющейся Олеговой спиной, видела, как он подошёл к дежурившему у места погибели «гаишника», что-то с ними обсуждал и даже хватался за голову так, чтобы поправить для виду шапку.
Светке передалось его волнение, и она оставила зеркало, уперившись в унылый пейзаж против лобового стекла — дорогу, машины, мост развязки на мощных бетонных столбах. Но бетонные столбы и вовсе выбили равновесие из её сердца.
«Неужели!» – осенила Светку догадка, она крутнулась назад, схватила свою куртку и выпрыгнула из машины в снег.
– Ты прикинь. Прикинь… – повторил Олег скороговоркой, когда она подошла к Олегу. Он всё слушал рассказ какого-то проезжего зеваки, а Светка, как безвольное, извне управляемое существо прошла мимо них, вглядываясь в искарёженную машину. Наверное, такую никто не возьмется восстановить — она скорей была похожа на смятую коробку из-под черного чая, чем на легковушку.
Снег вокруг машины был истоптан, и тем чернее казалась кровь, всё ещё теплящаяся паром, уносящимся ровными облачками куда-то ввысь. На самое небо.
Светка подошла ещё ближе, чувствуя снег дырявыми носками — забыла переобуться, и вгляделась в номер.
10. ПУНКТ Б
Настолько искореженных машин Светка ещё не видела ни разу.
Снег вокруг уже был истоптан инспекторами и медиками.
Она пробралась среди зевак ближе, но не вплотную, а только чтобы различить смятый номер. Вгляделась в железо, но заветной белой таблички глазами не отыскала. Зато поодаль, шагах в десяти от неё она приметила квадратную бумажку и, сама себе не подчиняясь, скользнула вниз с дорожной насыпи, не обращая внимания на снег.
Сзади послышались вскрики, но она упрямо брела вперёд, наконец, добралась, нагнулась и подняла карточку. Это была фотография, и с неё и впрямь глядел печальный маленький герой. Тот самый, к которому спешил пробудившийся отец.
И Светка, как парализованная, замерла, глядя в это милое улыбающееся лицо со страшным по своей печали взглядом. Светкин подбородок задрожал.
Олег твердо схватил её за локоть:
– Возвращаемся, Света! – приказал он жестко, и они пошли обратно. – Ты прикинь… Его тоже Олегом звали. Олегом! Прикинь! Тоже звали Олегом. Прикинь!
Когда они вернулись к машине, Олег в кабину не влез, а остался снаружи, прячась за своей цистерной от глаз проезжих. Здесь он долго молился на «старинном» церковном языке когда-то заученной молитвой. И Светка задрожала всем телом и особенно спиной, не то от колкого морозца и мокрых ног, не то от чувства удушающего ужаса, овладевшего ею при слышании молитвы, которой Олег хоронил Олега.
– Упокой, Господи! – наконец закончил он, несколько раз поклонился в ту сторону, где теперь валялась смятая коробка с номером 177, надел шапку и дал знак Светке — поехали, мол.
В кабине он глянул на её ноги и свои мокрые тапочки на них и пожурил:
– Что ж ты? – голос его был уставшим, грустным и каким-то по-отечески близким. – Ты так заболеешь. Берегись, зайка. Жизнь, она…
Он не продолжил. Но Светка и сама знала, что он хотел сказать. Все ведь знают, если честно.
Светка сбросила тапочки, подобрала ноги под себя, через носки растерла пальцы. И от этого тепла почувствовала себя живой, здоровой и вполне сносно живущей девчонкой. Если сравнить с несчастным здоровяком Олегом, который спал всю жизнь. А проснувшись, готов был хоть умереть, лишь бы не засыпать обратно. И умер.
Светка вздохнула, и покачала головой, отвечая сама себе, своим прежним мыслям, всё ещё по привычке болтающимся в её голове.
Её взбалмошность, мамина изможденная усталость и мягкость характера, Колькино неумелое отцовство — всё теперь казалось незначительным, даже глупым. И Светка с горечью снова покачала головой — как же опасна и коротка может быть эта дорога! И сколько боли! Господи! Сколько боли человек может родить в себе там, где ему уготовано быть счастливым и наполненным.
А где-то далеко в Москве, у какого-нибудь медицинского сложного аппарата лежит мальчик, маленький герой, который борется за жизнь, только ради папы. Только ради того, чтобы не умереть, прежде чем с ним увидится. Ведь папа летит к нему, ведь он самый хороший, никогда не предающий родной человек!
Но папы нет. Он проснулся в вечность.
Олег тоже вздохнул, а потом они долго сидели молча, и Светка не удержалась, развернулась в кресле лицом к Олегу, чтобы стать ближе, и положила свою холодную ручонку на его черствую руку, нерешительно зависшую на рычаге передач.
Он глянул на неё — печальный и выжатый усталостью старик с глазами испуганного мальчишки, подбородок его задрожал и он причмокнул, будто извиняясь за смерть Олега.
Светка опять затряслась, встала, навалилась на него своим невесомым объятием, цепко обвила руками его плечо и разревелась в его свитер.
– Ничего, – похлопывал он её по плечу. – Так бывает. Это ничего. Что уж тут?
Наконец, она кое-как успокоилась, уселась обратно, вздохнула с приголоском и уставилась на резиновый коврик под ногами, разглядывая его простой узор, потом свои тапочки без передников, свои дырявые носки и торчащие из них большие пальцы.
Олег тронулся, машина рыкнула и покатила дальше, оставляя позади погибшего Олега.
– Он заснул, – покачала головой Светка. – Его дорога закончилась.
– Да, закончилась, – согласился Олег без отчества со вздохом. – Что делать? Все дороги заканчиваются.
– Но, как же тогда? – Светка распрямилась, оживленная мыслями, и поглядела на него. – Он не доехал до пункта Б?
– Доехал! Святые отцы говорят, что Бог забирает душу на её взлёте, когда она лучше, чем была. И уже не будет такой. На самом верху её полета!
– Значит мы ещё… – начала Светка, но решила не продолжать — теперь ей не нравились мысли о смерти, потому что она не показалась Светке красивой и возвышенной. Теперь смерть в её уме значилась пятном крови на снегу, следами чьих-то ботинок там же и инспекторами, составляющими протокол. Слишком сухо, обиходно. Мрачно.
Когда за окном мелькнул синий указатель «Ростов, Миллерово, Москва», Олег замедлил свою фуру, ушел вправо и въехал под навес заправки.
– Не люблю, когда не под завязку, – улыбнулся он и вышел во вне, заправлять машину.
Светка осталась одна, и бессмысленно уставилась за окно, глядя, но не видя, как по расчищенной площадке возле магазинчика бродит девушка, пиная скользкие кусочки льда и растирая руки друг о дружку, чтобы согреться. Может быть, в её кармане теснится сложенный надвое конверт, а в душе теплится надежда, что её путь не здесь, что ей обязательно надо куда-то. И там будет хорошо, и у неё всё получится. И что причина её бед в неправильном месте или неправильных людях вокруг.
Она спрашивает что-то у дальнобойщиков, те отмахиваются, и девушка возвращается к своему посту у магазина — единственному источнику тепла.
Олег вскоре вернулся, хлопнул дверцей, и Светка вырвалась из забытья задумчивости.
– Не унывай, брат Светлана! – пошутил он бодро, тронул, и они неспешно вышли на шоссе, потом, забирая вправо, на эстакаду. На подъеме машина басисто заурчала, но со своей работой справилась. Все-таки, всё у Олега работало хорошо. Может, потому, что он знал толк в своём богословии, а может просто потому, что хорошее и правильное — это обыкновенная повседневность обыкновенных людей. Вот она и вся дорога.
Светка же свой «механизм» настроить не умела, не видела простых маленьких правд и злилась, как слепой, бьющийся головой об ограждение и не ведающий, что дорога совсем рядом. Но не здесь.
За окном замельтешили дома, тополя, пешеходы, бредущие по обочинам шоссе, потому что их тротуары засыпало ночным снегом.
Снова со звуком будильника зазвонил Олегов телефон. Олег поднял:
– Николаич, ты на Миллерово? Там нет пробки.
– Знаю, Алексей, – ответил Олег чужому голосу из динамика. – Мне надо.
– Что значит, надо? – возмутился голос. – Это тебе такси, что ли?
– Знаю, Лёх, это не такси. Но здесь недалеко, рассчитай километраж, всё удержишь до копеечки.
– Ну смотри там! – проворчал недовольный голос и отключился.
– Это Миллерово, – объяснил Олег Светке, и она скучно уставилась за окно.
Город Миллерово был ещё меньше и неуютнее Шахт, уже не город, а чрезмерно распластавшийся по степи посёлок.
В черте города фура шла медленно, за окном проносились «события», так нужные Светкиным истомившимся глазам. Но она смотрела сквозь, потому что её мысли застряли между Ростовом и Москвой, растянулись между ними, и Светка помышляла то об отце, то о маме.
Ждёт ли папа её там, где-то далеко? Жив ли он? Будет ли он рад?
И, даже если будет, и жив, то… её ли это дорога? И не летит ли она прямиком в тупик, чтобы там раскрошить свой глупый череп о железную стену отбойника?
Но и мама… Разве вернуться назад — это путь?
– Ты чего задумалась, Светик? – заскучал Олег.
– Да так, дядь Олег, – пожала она плечами. – Где же моя дорога?
– Да, тут непросто, – вздохнул он. – По крайней мере с виду. Ориентируйся на пункт Б.
– На Богучар, что ли? – пошутила она грустно, вяло улыбнувшись. – Мне нужен пункт М.
– Нет такого! Есть только А, то есть аз, я, – и он ткнул себя в грудь. Потом показал куда-то вперёд, в лобовое стекло. – И пункт Б, то есть… Догадаешься?
Светка задумалась, снова рассмотрела тапочки, потом ручки на двери, и осенилась догадкой:
– А! Я думаю, поняла. Не Богучар, но слово почти такое же, только покороче.
– Да! – с азартом воскликнул Олег. – Говорю же – «дорожный талант» у тебя, понимаешь ты всё хорошо!
Он замедлился на площади, вывернул руль, машина прошлась по кругу, фыркнула, запыхтела и остановилась.
Олег набросил куртку, шапку, открыл дверь:
– Посиди тут, я сбегаю по делу, – и в два шага спустился по лесенке, закрыл за собой.
Светка снова осталась в тишине кабины. А потому легко отдалась мыслям о пункте Б, примеряя оба маршрута на Олегову теорию. Выходило непонятно: если пункт Б — это Бог, то как она могла его увидеть в Ростове или Москве, если это просто такие места, такие точки на карте?
Если поехать дальше, то встретится ли ей там Бог? Конечно, нет. Но и в Ростове она тоже не видела Бога, хотя родилась там и выросла.
Олега не было долго, и Светка измаялась от скуки и одиночества и особенно от того, что боялась потерять эту мысль и забыть её, пока Олег ходит где-то там по делам своей дороги.
Она смотрела на суетных прохожих, на железную дорогу, по которой также суетно носились поезда, на железнодорожный вокзал поодаль и на нависающий над поездами пешеходный мостик, идущий к тому вокзалу. Всё ей казалось символами, образами и метафорами. Которые, как расширяли до бесконечности её представления о жизни, так и вытесняли своим многообразием простые, но самые важные идеи. Как будто, они наделяли её умом, взамен лишая понимания.
Наконец, когда она уже почти сдалась и поглядывала на Олегов лежак, чтобы завалиться на него от безделия, хозяин машины вернулся.
– Ну как тут? Живая? – пошутил он, взобрался, уселся.
– Подождите, дядь Олег, – перебила его Светка. – Пока не забыла… Вот, вы говорите пункт Б — это Бог. И как же я тогда определю, где моя дорога, если на конце у неё М или Р?
Олег рассмеялся и наконец захлопнул за собой дверцу.
– Очень просто! Спроси у совести, она работает в штатном режиме всегда. Даже у «бессовестных» людей. Как ты больше угодишь Богу — Москвой или Ростовом?
Светка не ответила, а только уставилась на него выпученными глазами — мысль её быстро нашла ответ, но сердце не желало собирать тот ответ в слова.
– В Москве… – Олег вздохнул, подумал. – Там ты что будешь делать? Думаешь, пойдёшь на работу? Ты даже не знаешь, что там тебя ждёт. А Бог знает. И Он устраивает твою жизнь там, где устраивает её.
– Так… В Ростове, получается, устраивает? – наконец выдавила она из своей груди воздух со словом Ростов.
– А в Ростове Он Сам тебя поставил, ты там — где Он тебя определил. Если жизнь уходит в сторону, главное не же в том, чтобы убежать. Главное в том, чтобы победить себя, в себе зло преодолеть. А место здесь не при чем.
Светка снова не ответила: она прислушивалась к совести. И, стоило ей задаться этим вопросом, даже не сгущая его в понятия и фразы, а честно взглянуть на свою жизнь, она увидела маму — больную горем, несчастную женщину, вечно пропадающую на работе или в бедном быту. Потом младших сестер, которые без неё и шагу не ступали, и сейчас, небось, изревелись до испугу. И даже Кольку — такого же чужого человека, который её терпел, хотя и срывался. И несправедливо подчас. Но, то… отбойники.
– Значит, в Ростов? – опять переспросила Светка. И от того, что она разрешила своей правде выйти с воздухом звука во вне, Светке стало легко и понятно. – Получается, просто вернуться домой и начать жить заново? Только смотреть, где пункт Б и всегда следить за рулём.
– Молодец! Кр-расава! – похвалил Олег и звучно, со шлепком, какой бывал, когда мама делала Светке уколы, положил на панель перед нею бумажный квадратик.
Светка взяла его, поднесла к глазам: «Автобус Миллерово-Ростов. Место №12.»
– Билет?
– Да! Тут автовокзал сбоку, это я туда ходил, – усмехнулся он. – Мама ждёт тебя. Мало ли, что было, главное — что у тебя в душе сейчас. Если хочешь исправить свою жизнь, стой на месте и делай по правде. Стой, скрипи зубами, но не беги! И скоро-скоро увидишь, что всё вокруг зашевелится, переменится.
Светка положила билетик обратно, улыбнулась широко, и сама своей улыбкой согрелась и осветлела в душе.
Олег тоже улыбнулся ей, обнажая зубы с расщелиной, и смешно сложил ручки на животе, как довольная миловидная старушка на рынке которая продает жаренные семечки по копейке, а если нету, то и так отдает. Только бы на людей посмотреть, да поумиляться ни них.
– Дядя Олег, – Светка вскочила, вжалась в Олега, удушливо обхватив его вокруг плеч.
Он похлопал её по спине своей ручищей, отъял от себя двумя руками, но не отпустил.
– Теперь всё знаешь?
– Нет, дядя Олег, не всё, – она усмехнулась, отступила назад, выйдя из его объятия, и уселась в своё кресло. – Почти ничего. Но знаю дорогу. И вижу её…
Она сама себе удивилась, и на её глаза навернулись слёзы, которых она решила не прятать от Олега, раз уж он по-отечески.
Олег кивнул, глянул на часы, улыбнулся, и они молча раскрыли двери, чтобы выйти из машины и отыскать нужный автобус. И чтобы попрощаться, и чтобы больше никогда не свидеться.
Посадив Светку в автобус и всучив ей целый пакет припасов, собранный в привокзальных магазинчиках, он стоял снаружи против её окошка и по-львиному уважительно улыбался в одну щеку. Потом, когда автобус тронулся, он приложил к заледеневшему стеклу свою растопыренную ладонь на прощание, а Светка изнутри свою.
Автобус пошел быстро, и Олег без отчества остался где-то далеко позади, и Светка глядела, как ледяной ветер за окном покрывает инеем след от его теплой руки.
