Ирина Перова
Случайная прохожая
Рассказ
1
– Гвездослав. Что, разве не слышно? Хорошо, диктую по буквам: гора, вода… Не надо? Так всё-таки слышно? Я так и зна…
На этом трубку повесили.
– Гвездослав, – упрямо повторила Саша, хотя её уже никто не слушал. Но она хотела произнести это имя, пусть даже мёртвым проводам.
Что же сейчас делает мама, после того, как бросила трубку? Бегает нервно туда-сюда по квартире или сразу же принялась названивать несосто-явшемуся зятю? Саша даже проверять не стала. Положила, наконец, трубку и отошла к окошку.
Можно ли вообще кому-нибудь что-нибудь объяснить про Гвездослава, если она сама ещё не до конца не поняла, что с ней произошло.
Был майский день. Не сейчас, но не так давно – весной. А деревья то-гда будто сошли с ума и изумляли своей пышностью и красотой. Фейерверки из сирени и черёмухи, бело-розовые круглые коробочки яблонь, застывший пенистый гребень роскошной айвы, маленькие лилейные лодочки вишен, алебастровые свечки каштанов, меловые карусели рябин… Можно ли усто-ять против такого? Саша и не устояла. Она как раз шла в свадебный салон, поскольку с недавних пор была невестой одного уважаемого нотариуса, и ей предстояло такое волнительное и радостное мероприятие, как выбор свадеб-ного платья. И деревья будто подыгрывали ей, специально вырядились во всё белое, чтобы поддержать невесту, которая не очень-то… Но об этом позже. А пока Саша, скрывая улыбку, любовалась ими и невольно представляла себя в гладком белом платье, в кружевной короткой фате, в таких же кружевных перчатках до локтя. А рядом стоял жених. Такой представительный, высокий и широкоплечий, в чёрном костюме, такой сильный, широкоплечий и пред-ставительный… Что ещё о нём сказать, Саша не знала – не могла придумать. В общем, все обзавидуются.
И вдруг эту белую идиллистическую картинку пересекла серая полоса.
На следующий день Саша брала интервью у директора художественно-го музея.
– Скажите, Виктор Иванович, чья это была идея – устроить аукцион в пользу детей-инвалидов?
Виктор Иванович горячо что-то рассказывал, указывал ей на что-то ру-ками, Саша машинально поворачивала голову или шла за ним вдоль разве-шенных картин и со стороны можно было подумать, что ничего интересней для неё сейчас нет. Но в голове и сердце – совсем другое.
Да, тогда белую картинку перехлестнула серая полоса – путь автомо-биля, мчавшегося мимо. Обыкновенный серый автомобиль, вдруг затормо-зивший около Саши. Она тоже остановилась. Вот и дверца распахнулась, а Саша, замерев, ждала, – что же будет? Молодой человек с агатовыми глазами очутился рядом с ней. Через минуту Саша уже шла рядом с ним по улице, начисто забыв о свадебном салоне. Ведь он попросил её показать ему город.
– Так вас зовут Гвездослав? Какое интересное имя! Сербское? Так вы из Сербии? Как хорошо вы по-русски говорите. А чем вы занимаетесь? Поэт! Как здорово! А я журналистка. Прочтите мне что-нибудь своё. Пускай по-сербски.
Саша заметила, что Виктор Иванович уже несколько минут озадаченно смотрит на неё. Он уже давно закончил свой рассказ, а Саша почему-то мол-ча пялится в пустоту. То есть это Виктор Иванович думал, что в пустоту, а на самом деле Саша глаз не может отвести от тех двоих, себя и Гвездослава, ос-тановившихся во время увлечённого разговора посреди аллеи, под каштана-ми, приветственно и радостно задравшими вверх белые свечки.
– Простите. Извините, пожалуйста. Я задумалась. Думаю наперёд, как лучше написать статью.
Виктор Иванович то и дело вынимал клетчатый платок, вытирал им со-вершенно сухой лоб и лысину.
– Понимаю. Всегда, всегда вас читаю, – он запнулся почему-то, сму-щённо оглядывая Сашу.
Он видел совсем молодую женщину, с приятным лицом, обрамлённым короткими пушистыми светлыми волосами, с очень женственной фигурой – узенькой вверху и широковатой внизу, одетую в тонкую белую блузку и юб-ку до колен. Такой радующий глаз, гармоничный с ног до головы образ, та-кая свежесть и простота! Она всё ещё держала в одной руке включённый диктофон с горящим красным глазком, в другой – небольшой квадратный блокнотик с нацепленной на него ручкой. Правда, она ни разу ничего не за-писала. С плеча журналистки всё время съезжал ремешок от сумки, и Викто-ру Ивановичу всё время хотелось его поправить, но он, конечно, не решался. Поэтому он снова извлёк платок и снова принялся тереть им лоб, на этот раз и в самом деле вспотевший.
– Нет ли у вас в планах сделать выставку рисунков самих детей?
Отвечая, директор галереи продолжал смотреть на Сашу, а Саша виде-ла перед собой не отнюдь его, а совсем другого человека. В своих мыслях она опять и опять возвращалась к тому моменту, когда дверца серого пыль-ного авто открылась, и оттуда вышел он, Гвездослав. Во всём чёрном – джин-сах и кожаной куртке, худой и высокий, с волосами до плеч и с прекрасными агатовыми глазами на бледном лице. Он слегка прихрамывал, поэтому в пра-вой руке держал тонкую серебристую трость. Но её это не отпугнуло, нет. И когда он заговорил, и Саша распознала едва заметный, чарующий акцент, ей захотелось взять его за руку, за свободную руку и пойти, куда он поведёт.
– Спасибо вам, Виктор Иванович, за интересную беседу. Я пришлю вам текст, как только будет готов.
Он полез было за платком, но засунул его назад, махнул рукой, ведь Саша уже повернулась к нему спиной и быстро удалялась от него, маяча светлым пятном между широкими столбами солнечного света.
Дома шли приготовления к свадьбе.
– Саша, что же так долго? Костя столько раз звонил. Ты просматривала меню?
Саша быстро прошла в свою комнату.
– Извини, мам, срочная работа.
Мама не расслышала.
– Я тебе говорила? Тётя Лена прислала телеграмму – она приедет. И дядя Боря тоже. Да, а где же платье? Костя хочет знать, на что, в конце кон-цов, он дал такие деньги!
Да вот они, вот они, эти деньги. Саша вытряхнула из кошелька на стол мятые купюры. Ни копеечки не потратила.
Мама утирала слёзы полотенцем, висящим у неё на плече.
– Что же это дочка, а? Не будет свадьбы, да? Что ты задумала? Что тебе не так?
Саше стало жаль мать.
– Ну что ты, мам.
– А я чувствую. Чем, чем Костя плох тебе? Старше тебя – так пусть! Это лучше, чем сопливый мальчишка. Любви нет? И не надо. Пусть он лю-бит. Зато всё у тебя будет – и квартира, и машина, и деньги, и отдых в Египте – всё! Что, не права я? Не права? Отвечай!
– Права, – безжизненным голосом отвечала Саша.
– Что тебе эта любовь-то? Где она? Покажи. У тебя её сроду не было. И у меня. А Костя – вот он. Зря я его год обхаживала, что ли? Его, между про-чим, и Валентина Ивановна, и Анна Игоревна для своих дочек присмотрели, а я вот…
– Хватит! – Саша против воли крикнула это.
– Кричи, кричи на мать. Только знай – упустишь Костика, не прощу.
Саша осталась одна. Она поёжилась – стало холодно. На стуле висело сразу несколько шалей – Саша не могла обходиться без них, – выбрала са-мую тёмную из них, закуталась в неё и забралась на тахту, поджала под себя ноги. Через секунду она снова продолжала свою прогулку с Гвездославом по каштановой аллее.
– Названия наших городов всего одной буквой отличаются, – сказал он.
– Здорово. Напишешь об этом?
– А ты?
– Саша, Костик звонит. Ты мобильный, что ли отключила?
– Разрядился, – мрачно соврала Саша.
– Возьми же! – мама почти насильно впихнула дочери в руку трубку. – Поговори же с женихом.
Обречённо заговорила Саша со ним. С трудом смогла быть вежливой, даже милой.
– Мне ни одно платье не понравилось, Костик. Я сегодня в другой са-лон пойду. Нет-нет, одна! Ты разве не знаешь? Жених не должен видеть не-весту в платье раньше времени. Пока, дорогой. Мам, забери трубку, пожа-луйста!
– Одумалась? Другое дело! Костика, – шутливо закончила она своё на-ставление, – в обиду не дам!
Вышла. Саша глянула на часы. Ещё и двенадцати нет. Можно и над статьёй поработать и успеть собраться. Не в салон, конечно. Но сначала ещё немного погреться в этих чудесных воспоминаниях.
– Ты напишешь об этом?
– А ты?
– У меня не получится так, как у тебя.
– Получится, ещё как!
– О чём ты вообще пишешь, Гвездослав?
– Это сложный вопрос. Пойми, из-за турецкого ига Сербия многое по-теряла. Не было полноценного развития. – Он что-то чертил на земле тро-стью. Саша, чуть прикрыв глаза, слушала его неповторимый голос с очарова-тельным акцентом. Особенно ей нравилось, как он путал ударения. – Неиз-вестно, сколько художников, поэтов, писателей, музыкантов погибло, даже не родившись. У вас есть «Слово о полку Игореве», так ведь?
Саша кивнула.
– А у нас есть безымянный поэт, воспевший битву на Косовом поле. Во времена Караджорджа жил Филип Вишнич. Были в двадцатом веке Десанка Максимович, Радован Загович, но сейчас… Не уверен, но знаю, сейчас нужен поэт особенный. Он должен восстановить прошлое, христианское прошлое Сербии и вплести его в современный день. Нет сейчас такого поэта. Может быть, это я? Я родился, чтобы стать таким поэтом, которого ждёт Сербия?
– Вполне может быть. А что за битва на Косовом поле? Я ничего о та-ком не слышала.
Сказать честно, Саша ни о чём не слышала из того, что рассказывал Гвездослав.
– Сейчас узнаешь.
Какой ласковый взгляд.
Потом Саша спросила:
– А о любви ты пишешь?
– Неужели для женщин кроме любви ничего не интересно?
Снова невпопад. Ему снова не понравилось!
Саша поправила в сотый раз сползший с плеча ремешок, быстро пере-вела разговор на достопримечательности города. Она показывала Марфо-Мариинский монастырь, белые стены которого виднелись на противополож-ной стороне улицы, потом предложила свернуть на другую улицу, чтобы выйти к кафедральному собору, в котором находятся мощи святителя Иоаса-фа. По пути они встретили весёлую компанию Сашиных коллег, те звали их пойти вместе с ними в ресторан, но Саша быстро отказалась, даже не узнав мнения своего спутника, тем более что они стали спрашивать про Костика. Они всё что-то кричали Саше вслед, она досадливо оборачивалась, отвечала им, а потом, повернувшись к Гвездославу, не узнала его. Ласкового взгляда как не бывало. Её напугало мрачное выражение его лица. Он напомнил Саше, правда, только на полсекунды, чёрного ворона. Саша вдруг спохватилась:
– Ты не устал? Мы так много прошли, а я, идиотка…
Она осеклась, заметив предупреждающий и грозный взгляд Гвездосла-ва. Саша поняла, что хромота – запретная тема.
– Нет, – довольно холодно ответил он. – Я люблю ходить пешком.
Она остановилась, сбитая с толку этой резкостью, не зная, как спра-виться с неловкостью. Сама села на скамейку.
– А я что-то устала. Отдохну, хорошо?
Он сел рядом с отчуждённым видом, принялся чертить тростью каких-то человечков. То есть, самых человечков на плитке начертить, конечно, нельзя, но по движениям его трости она поняла, что это человечки. Саше стало холодно. Она поискала шаль у себя за спиной. Ах, да! Это же скамейка, а не кресло под торшером в её комнате. Саша косилась на Гвездослава, не зная, то ли попрощаться и уйти, то ли…
– Саша, ты отдохнула? – на его лице снова то же, прежнее выражение и взгляд, тот, первый взгляд, самый первый, вчерашний.
Она вскочила, смеясь протянула ему руку:
– А памятник, памятник князю Владимиру? Ты видел? Он стоит на са-мой высокой точке. По его указанию заложили наш город.
Ей пришлось замолчать, поскольку сказать что-то ещё она не могла. Она очень мало знала, гораздо меньше, чем знал о Сербии её друг. О, он мог рассказать о Сербии очень многое.
Гвездослав охотно взял её за руку.
– Далеко? Памятник твой далеко?
– Пешком – очень даже.
– Тогда отложим до завтра. Ты сможешь завтра?
Саша просияла.
– Я – да.
Остаток дня они провели в открытом кафе.
Ночью уснуть не удавалось. Конечно, Саша думала о Гвездославе. Не давали покоя фрагменты разговоров, обрывки описаний, элементы картинок. Он так много рассказывал. Он рассказывал лучше, чем Саша писала. Даже с акцентом, даже не на родном русском.
Саша вылезла из постели, села за письменный стол. Очень хотелось создать что-то своё, по живым, свежим следам. Она включила компьютер, быстро настучала название:
Косово поле
Но писать по-своему не получалось. Она ведь всегда всё писала с чу-жих слов. Но название уже было, и отступать не хотелось. Помогла профес-сиональная память. Она будто нажала кнопку диктофона и сразу услышала тёплый, волнующий голос Гвездослава:
Косово хранит тайну. Две тайны. Три тайны. Четвёртая – моя.
Все народы воспевают свои победы, а сербы – вот парадокс – воспе-вают собственное поражение. Гибель войска на Косовом поле, созна-тельная гибель – это восхождение к Христу. Каждая жизнь – золотая крупица, серебряная капля, рубин, изумруд… Все эти жизни сплелись, смешались, сплавились в мученический венец вокруг главы Христа.
Любой из этих воинов уподобился Христу, принял добровольную жертву. Никто не поймёт серба, его душу, пока не познает и не постиг-нет тайну битвы на Косовом поле, не поймёт, что иногда поражение выше победы.
Погибло Сербское царство, полегли воины под предводительством великого князя Лазаря. И можно было бы считать это поражением, по-зором и проигрышем, если бы не принеслась жертва во имя Христа и со Христом.
Как давно это было… Приносил князю Лазарю перед битвой святой пророк Илья в образе серого сокола необычный дар – Книгу от Богороди-цы. Прочитал Лазарь примерно такие слова: «Есть земное царство, а есть Небесное Царствие. Что выберешь ты, князь Лазарь? Если земное изберёшь – будет победа тебе на поле битвы, а если решишься на Небес-ное Царствие, то будет поражение, будет гибель. Если выберешь Небес-ное Царствие – причасти всё войско своё».
Задумался Лазарь. Не было ещё труднее выбора в его жизни. Знал он, что в душе сербского народа накопилось множество грехов. Можно ли чем другим искупить это, как только не кровью, не жертвой, доброволь-ной жертвой?
Господи Иисусе Христе, что же делать мне?
Прочитал я Книгу от Пресвятой Богородицы
И написано в ней не много, не мало,
А одна лишь святая истина.
Написано в ней не много и не мало,
А одно лишь: выбирай, князь Лазарь
Сердцем своим любящим,
Верой своей праведной,
Что милее тебе: царство земное, грешное
Или Царствие Небесное, вечное.
И не долго думал Лазарь, князь
И избрал он Царствие Небесное.
Не знаю, но уверен: одна была в истории битва, уподобленная Бо-жественной литургии, и это битва на Косовом поле. После своих разду-мий князь Лазарь больше не колебался, а принялся строить храм, повелел отслужить литургию и не просто литургию, а с высшим духовенством. А потом совершается таинство Святой Евхаристии, всё войско, начи-ная от сербской знати до рядовых воинов, причащается из одной Чаши и снаряжается в путь. Всё войско, во главе с князем Лазарем, от сербской знати до рядовых воинов, приносит себя в жертву за Сербию, за свой на-род.
Это было поле из десятков тысяч крестов, к каждому из которых был пригвождён воин сербский. Поэтому наш народ, сербский народ – Христоносный.
Западный мир, конечно, никогда не поймёт этой жертвы. Для них всегда, первое и единственное – царство земное. Они никогда не поймут, что для сербов подобное поражение – подарок, милость Пресвятой Бого-родицы. Они никогда не поймут, за что сербы благодарят Матерь Бо-жию, они вообще не представляют, что возможно благодарить за по-ражение. Они-то не хотят быть народом-Христоносцем.
Но Россия… О, она как никто другой способна понять и принять такое поражение. Россия разве мало страдала, разве не больше других стран близка она к Христу?
Беда в том, что Россия сейчас стоит, как и князь Лазарь, перед вы-бором, какое царство предпочесть: земное или Небесное. Но она слишком долго думает и не слишком глубоко. Как бы не случилось горя, и Россия не предпочла бы первый вариант. Слишком близко она подошла к нему.
Чтобы не произошло непоправимого, России нужно протянуть руку Сербии. Сейчас. Чтобы не позволить им отнять Косово у Сербии, после того, что случилось на Косовом поле, после той кровавой жертвы, после того как Косово уподобилось Голгофе, после того как каждый воин серб-ский уподобился Христу, Россия должна протянуть руку Сербии.
Ведь Россия, как никто другой, понимает, что страдающий со Хри-стом, со Христом и спасается, распятый со Христом, со Христом и вос-кресает. Россия на пороге. Только бы не забыть ей, что без смерти нет воскресения.
Утром проснулась рано, хоть ночью и не спала почти. Глаза не желали бездействовать, глупо спать. Спать – и не видеть одного странного имени: Гвездослав. Саша быстро набрала его в поиске. Быстро нашлось желаемое. Со смятением читала Саша эти строки. Гвездослав Станич был чудо-ребёнком. Первые стихи написал в четыре года. Причём, стихи о Сербии. Сначала думали, что это подделка, что за него пишут взрослые, но вскоре все сомневающиеся были посрамлены. Зрелые и талантливые стихи были напи-саны мальчиком. Он сразу прославился на всю Югославию. Гвездослав рос, рос и его талант. А потом, в 90-х начались бомбёжки Белграда, погибла вся семья Станичей: мама, отец, сестрёнка. Гвездослав остался с дедушкой.
Главная тематика его поэзии – Сербия, её возрождение, её независи-мость и неделимость. Гвездослав участвовал в различных движениях, не раз был избит, один раз практически до смерти.
Гвездослав Станич – один из тех, кто борется за неотделимость Косово от Сербии. Он не раз бывал там. После первых поездок в Косово в его лири-ке появилась новая тема – тема любви. Этому была своя причина – там жила его возлюбленная. Заринка.
Саша вздрогнула. Он не говорил ни о какой Заринке. Так вот это и есть четвёртая тайна Косово, его собственная тайна. Саша поджала губы. Сдела-лось прохладно. Она, не оборачиваясь, сдёрнула со спинки стула шаль и за-куталась в неё, вернулась к чтению.
Заринка погибла в Косово, как и множество сербов. Гвездослав с тру-дом пережил это горе. Он очень долго не писал.
На этом информация о Гвездославе заканчивалась. Саша сидела, мрач-но глядя в монитор, тарабанила пальцами по столу. Потом неожиданно вер-нулась в предыдущий документ – «Косово поле», яростно выделила его, яро-стно нажала DEL. Всё. И сразу пожалела о сделанном, и сразу заплакала. За-звякал телефон. Саша, вытирая слёзы, подняла трубку, ответила. Звонила мама.
– Ты ещё дома, дочка? Ты собираешься идти за платьем?
А вот и пойду! – решила вдруг Саша. – Возьму и пойду!
Она решительно выскочила из дома, но ни в одном свадебном салоне города так и не появилась. Потому что через полчаса после разговора с мате-рью она стояла с Гвездославом на высоком, обдуваемом ветрами месте, у па-мятника князю Владимиру. Гвездослав обнимал её за плечи, и она нисколько не мёрзла.
– Надеюсь, что так же буду показывать тебе свой город и скоро.
Саша улыбнулась блаженной улыбкой и прижалась к его плечу.
– Красиво, правда?
– Красиво, да.
– А Белград, какой он?
– Самый лучший. Не обижайся, это так.
– А я и не обижаюсь. Но расскажи, мне же интересно.
– Вот приедешь – сама увидишь.
– Ты в самом деле хочешь, чтобы я приехала?
– Если я сказал, это так.
– И ты не передумаешь? Не будешь меня сравнивать с той, с другой?
Глупые слова вырвались из неё, ветер схватил и потащил их вдаль, от неё и Гвездослава, но слова, любые, хорошие или злые, не исчезают, а оста-ются навсегда либо в памяти, либо ещё в какой-то тайной сфере. Гвездослав отпустил её, повернул к ней чужое бескровное лицо.
– Кого ты назвала другой?
Он разволновался, отчего стал отчаянно путать ударения. Саша перепу-галась. Притом, что его симпатия к ней текла, словно гладкая речка, посреди этой речки уже не в первый раз вырастали вдруг ледяные островки. Саша знала теперь причину его мрачности, знала, что когда он смотрел на свер-кающие купола Преображенского собора, он вместо них видел сдираемые с косовских церквей кресты, если переливался перед его глазами поздним ве-чером цветной фонтан, виделись ему огни от бомбёжек на улицах Белграда. И хотя теперь Саша всё знала, сейчас виноватой была она. Её заколотило от налетевшего холода. Она причинила Гвездославу боль, и он в любую минуту может исчезнуть из города, не простившись. И, несмотря на то, что в кармане курточки уже лежал клочок бумажки с его адресом в Белграде, легче Саше от этого не стало.
– Пойдём, – она потянула его за рукав. – Пойдём, я не хотела. Честно.
Он пошёл, они начали спускаться.
– Ты умеешь видеть стереокартинки?
– Что?
– Картинки. Знаешь, такие, сначала плоские, а если хорошо присмот-реть, то они оказываются объёмными.
– А-а, поняла. Пробовала, никогда не получалось. А почему ты спро-сил?
– Да так.
Саша остановилась, обхватила его плечи руками, уткнулась лицом в приятную гладь куртки. Она должна была знать сейчас: если он оттолкнёт её сейчас, всё кончено. Он не оттолкнул.
– Я дура.
– Что?
Ей казалось, он улыбался. Она поняла, что ледяной шторм из настрое-ния Гвездослава унёсся. Можно было выдохнуть и жить дальше.
– Пошли на площадь. Там концерт сегодня.
– Кто выступает?
– Я… я не знаю. Мне, честно, – всё рав-но.
– Ты смешная.
Они, не спеша, обнявшись, дошли до площади и совсем не слушали концерт, а всё время о чём-то перешёптывались.
– Как здесь громко, – сказал Гвездослав, – не слышно ничего.
– Здесь кафе, кафе, – пыталась перекричать музыку Саша, – пошли ту-да, – и тянула его за рукав.
В кафе она первым делом отключила телефон, на котором были уже несколько неотвеченных вызовов от мамы и Костика. Костик прислал даже свою смешную фотографию с разведёнными в сторону руками и выпучен-ными глазами, надпись под которой вопрошала: «Где ты? Где платье? Где?!!!»
Саша быстро удалила MMS, хотя было немножко жаль, забавная всё-таки фотография. А главное – всё понятно, не стереокартинка.
– Что тебе заказывать?
– Кофе и два берлинских пирожных.
Гвездослав улыбнулся.
– Не подумай, я не обжора. Вообще пирожных не ем. Просто, если уж так хорошо мне сегодня, пусть будет совсем хорошо. Правда!
Гвездослав подозвал официантку, накрыл Сашину руку своей ладонью.
– Нет, честно, не ем, – забормотала Саша.
Принесли заказ. Гвездослав убрал руку.
– Вкусно ведь! Попробуй, – Саша стала поправлять ремешок сумки, ко-торая на самом деле висела на спинке стула, а не у неё на плече.
Гвездослав молча пил кофе.
– Почему ты ничего не ешь? Очень вку…
– Саша, подожди. Сразу хотел сказать тебе сегодня. Я давно не писал и…
– Я знаю, – влезла Саша.
Гвездослав внимательно осмотрел её.
– Могу я продолжать?
– Я… прости… конечно. Я буду молчать.
Гвездослав тоже молчал, постукивая носком ботинка о трость.
– Говори же, Гвездослав. Я просто очень волнуюсь.
– И я, Саша, и я. Пойми, я хотел сказать тебе, ещё вчера, что когда мы расстались, я пришёл в гостиницу и написал...
– Что?
– Неважно. Как трудно. Но это о тебе… это для тебя.
– Я хочу почитать.
– Это потом.
– Мне сейчас очень интересно.
– Саша! Почему ты всё время перебиваешь?
Но она посмотрела на него такими лучистыми глазами, что он перестал сердиться.
– Ты – настоящий светлячок. Да, это так.
И всё вот так хорошо шло до вечера, пока не начался салют. Саша ра-достно следила из окошка кафе за праздничным зрелищем, которое давно не видела и ожидала таких же чувств от Гвездослава, но антеннка, настроенная на него, уже начала показывать, что на небосклоне снова появляются тучи. Она решила не смотреть на него, впервые в ней скользнуло что-то вроде раз-дражения.
– Пойдём, пойдём на воздух.
Они вышли и обнаружили, что хлынул дождь.
– Как здорово. Ты любишь дождь?
Не дожидаясь ответа, Саша тянула Гвездослава с крыльца. Они чуть не упали, Саша страшно перепугалась, что Гвездослав не удержится на ногах, и вскрикнула, но он на удивление сильной рукой удержал её. И поцеловал. И сразу же Саша перестала замечать дождь, людей, ночь. Такого с ней не было ещё никогда.
Поцелуй прекратился как-то резко и непонятно. Просто Саша осталась вдруг одна под проливным дождём, а Гвездослав неизвестно куда исчез. Не-смотря на осадки, забабахал во всю мощь фейерверк, и его вспышки на се-кунду через краткие паузы выхватывали растерянную Сашу из тьмы. Нако-нец, она догадалась посмотреть вниз. У её ног, на ступеньках кафе лежал Гвездослав. Его глаза были закрыты. Вскрикнув, Саша наклонилась к нему. Он дышал. Саша вытащила телефон, чтобы вызвать скорую. И тут дверь кафе открылась – кто-то выходил на улицу. Неизвестно почему, Саша вскочила, проворно метнулась в тень растущей у крыльца липы.
Те двое, что вышли из кафе, тоже склонились над Гвездославом.
– Нализался, – осуждающе сказала девушка.
– У тебя одно на уме, – слегка заплетающимся языком возразил муж-чина. – Эй, друг, – обратился он к Гвездославу, – ты себя как чувствуешь?
Саше сделалось холодно. Она застегнула курточку и обхватила себя руками.
– Он не пьян, – обернулся мужчина к своей подруге, – вызывай ско-рую.
Саша дождалась приезда скорой там же, под деревом, промокшая на-сквозь. Та пара, что вышла из кафе, тоже не уходила, дожидалась врачей. Саша слушала их разговор – с отвращением и интересом. Они перебирали различные болезни, ставили свои диагнозы. Саша не обратила внимания на хромоту Гвездослава, но более серьёзные, внутренние недуги как-то мало во-одушевили её. Впервые подумалось: а что ждёт её с Гвездославом? С ним ведь… не очень уютно. А уют весьма важная часть жизни. У Гвездослава тя-жёлый характер, а теперь, может, болезнь какая-нибудь ужасная обнаружит-ся. То ли дело Костик! Он ведь, он ведь всё равно, что, всё равно что… шаль.
Фейерверк прекратился, зато началась гроза. Одна за другой вспыхива-ли молнии, словно кто-то фотографировал их огромным фотоаппаратом.
Врачи уже собирались уезжать, как очередная молния осветила Сашу, по-прежнему жмущуюся к стволу липы. Врач, случайно заметив её, крикнул:
– Не стойте под деревом в грозу, девушка. Опасно!
Дверь машины была ещё открыта. Так как Саша не пошевелилась, врач медлил, не залезал внутрь.
– Девушка, может, вы к больному имеете какое-то отношение? Вы ему кто?
– Почему вы не едете? Поезжайте! – выкрикнула Саша. – Никто я ему. Просто случайная прохожая!
Дверца захлопнулась, машина умчалась, Саша вышла из под дерева. Дождь усилился.
Саша и сама заболела. Простудилась под таким ливнем. Полтора суток пролежала с температурой. Но едва лишь почувствовала себя получше, сразу вышла из дому.
Через полчаса она уже стояла в регистратуре городской больницы. Она получила подтверждение тому, что Гвездослава привезли именно сюда, но теперь его здесь нет.
– А где же он?
– Что полегче спросите. Мы не следим за пациентами после их выпис-ки.
Значит, выписался.
– А что у него было? – продолжала допытываться Саша.
Регистраторша подняла на неё усталые глаза, сняла очки, начала вер-теть их в руке, держа за одну дужку.
– Врачи ведь не боги, милая девушка, – сказала она. – И только одному Богу известно, что там приключилось с вашим… знакомым.
– А мне, – Саша отвела взгляд, – мне он ничего не передавал? Я – Са-ша. Саша Коренева.
– Ах, вы Саша. Передавал, милая девушка, передавал.
– Что же? – Саша нетерпеливо протянула руку, чтобы получить запис-ку.
– Да он на словах передал. Вот что: скажите девушке, – регистраторша очень удачно копировала акцент Гвездослава, переставляла ударения, как и он: – Скажите девушке, которая спрашивать обо мне будет, что она – случай-ная прохожая.
2
Это любовь ли была? А кто говорил о ней?
Только не мы, только не мы, поверьте.
Под проливным дождём, под серебром прохладным
Не было речи о ней. Совсем.
Бедная, бедная любовь. Никто о ней не подумал,
Никто не заботился о ней. Свернулась, бедная крошка,
Словно сиротка, отверженная,
где-то в кармашке души моей,
Боясь потревожить вздохом своим грубый наш слух.
А когда мы расстались, так и не вспомнив о ней,
Не подумав, что делаем больно ей, ей – самой Любви,
Она оставила нас. Просто оставила нас, как недостойных её.
И на минуту вспыхнула в бронзовой ночи маленьким светлячком.
Гвездослав Станич, июнь 2008
Эти стихи Саша нашла в Интернете, но не распечатала их. И вообще больше не заходила на эту страничку. Светлячок погас.
3
«Княгиня Московская Евдокия проводила на смертельную битву мужа своего, Дмитрия. Проводила на битву на поле Куликовом. Дошла вместе с детьми до Флоровских ворот и долго глаз не могла отвести от удаляющегося войска. Не знала Евдокия, что пройдёт время, вернётся её супруг победите-лем и станут называть его Дмитрием Донским…»
– Саша, когда в платье-то покажешься? Надо же со стороны взглянуть, чтоб на свадьбе не опозориться.
Саша вздохнула, покосилась на платье, ещё не вынутое из целлофана, и захлопнула книжку.
– Мам, не хочется сейчас. Потом.
– Опять потом. Третий день потом. Не успокоилась ещё?
– Ты о чём?
– О проходимце твоём.
– Ты о ком?
– Да знаю я. Видела тебя Анна Игоревна с этим… колченогим.
Саша вскочила, книжка упала на пол. Саша быстро подняла её, прижа-ла к груди.
– Ну, мама, знаешь…
– Я всё знаю. Знаю также, что Анна Игоревна не преминет рассказать обо всём Костику. Если уже…
– Да мне всё равно! Пусть!
Саша схватила сумочку и бросилась за дверь. Правда она тут же верну-лась и тихо сказала:
– И пожалуйста, никогда, мама, не называй его колченогим. Это отвра-тительно.
Мама стояла к ней спиной, и Саша поняла, что она плачет.
– И потом, мама, волноваться не о чем. Я выйду за Костика. Всё равно ведь выйду.
И Саша уже совершенно спокойно вышла. Правда, куда пойти, она ре-шить не могла.
– Свадьба осенью, – говорила Саша коллегам, окружившим её после летучки. – Надо успеть до рождественского поста. Так что можете меня по-здравить. Приглашаю всех. Правда, приходите!
Все зашумели, принялись поздравлять Сашу, кто-то извлёк из шкафчи-ка бутылку шампанского. Первый же бокал разгорячил народ, поэтому по-здравление плавно перешло в весёлую вечеринку. Уже достали вторую бу-тылку, раскрыли коробку конфет, включили музыку. Через час уже никто не помнил причину, по которой редакция уважаемой и серьёзной газеты броси-лась в разгул. Саша с бокалом в руке, с тем, первым, ещё не выпитым, ото-шла к окну. Никто не смотрел на неё. Ей хотелось отделаться от надоедливой музыки, от раздражающего хохота. Неожиданно всё это заглушила песня, возникшая в голове:
Полно по горенке ходити,
Полно по горенке ходити,
Полно о миленьком тужити
Полно о миленьком тужити.
Как мне об милом не тужити?
Как мне об милом не тужити?
Вовеки такого не нажити,
Вовеки такого не нажити.
Саша встряхнулась, одним махом выпила шампанское, влилась в тан-цующую толпу. Песня не оставляла её, наваждение не проходило.
И даже поздно вечером, уже дома, она не могла вспомнить, где слыша-ла эту песню.
Но всё же Саша вернулась в обычную колею. Причин тому было не-сколько. Одна из них – время, которое шло, забирая с собой свежесть пере-житого. Саша любила уют, покой, устроенность, любила мягкие шали, тёп-лые пледы, бесконечные чашки чая и сразу несколько раскрытых книг на ди-ване под ночником. Другая обстановка портила ей настроение. А была ещё обида. Обида из-за того, что Гвездослав так легко отступился от неё, не сде-лав и попытки понять её жизнь. И раздражение, что она всячески подстраи-валась под этого непонятного серба, а он под – неё ни капельки. А разве не у неё загадочная русская душа? Он говорил, что сербская душа не менее зага-дочна, чем русская. Хорошо, пускай. Но есть женщина, а есть мужчина. И всё. Вот Костик это понимает.
Тугие лианы устроенности и покоя крепко охватили Сашу. Рассудок победил. И прошлое постепенно возвращалось. Всё, что сдвинул с места, как фигуры с шахматной доски, Гвездослав, приходило назад.
– Это лучшее, что может быть со мной. Нет, правда, я же трезво себя оцениваю. Лучше Костика мне никого не найти.
Саша сидела рядом со своей подругой Ритой, будущей свидетельницей на свадьбе, и тихо и быстро шептала ей это на ухо.
В доме были гости: мамины подруги с работы, Рита и, естественно, Костик. Он ходил довольный, – без пяти минут хозяин, подливал дамам на-питки и всё ждал, когда Саша присоединится к нему. Но ей необходимо было успеть сказать Рите всё, пока Костик не вклинится между ними.
– Да, он ничего, – согласилась Рита, – вряд ли стоит ждать чего-то ещё.
– Вообще-то нет, у меня был тут один, – Саша вдруг сжалась, как от боли, – я так любила его. Это любовь была, действительно, на века.
– И что же? – поинтересовалась Рита, старательно прожёвывая жаркое. – Почему была?
– Она прошла. Умерла. – Саша почти плакала. Она первый раз загово-рила вслух о Гвездославе.
– Ну, знаешь, – Рита наконец проглотила свой кусок, – любовь на века не проходит.
– Нет?
– Нет. – Рита взяла себе огромную порцию торта и принялась за него. Она ела больше всех гостей, но при этом была самой худой. Саша всегда за-видовала ей из-за этого, но только не сейчас.
– Ты точно это знаешь?
Рита слизывала взбитые сливки.
– Совершенно точно.
Подошёл Костик.
– Хватит лопать, девчонки! Давайте танцевать.
– Вы идите, – сказала Рита, – а я поем. Для меня ведь нет пары.
– Ну и сиди, чревоугодница!
Костик подхватил Сашу и уволок танцевать. Но это было всё равно что кружить в паре с манекеном. Какой долгий, нестерпимо долгий танец!
И вот уже повторяли их кружение шафранные листья за окном, а день свадьбы надвигался и изменить уже ничего было нельзя.
В конце сентября Сашу отправили в командировку в близ лежащий го-родок. Задание как раз по её части: нужно было написать о старике-самородке, который рисует необыкновенные, просто необычайные картины.
Саша отказалась от редакционной машины и поехала на электричке. Очень хотелось именно на электричке. Немного полюбовавшись на осенние поля и леса, на чуть застывшие в предзимней дремоте реки, она достала кни-гу.
«…Настал и его смертный час. В 39 лет от роду скончался великий князь Дмитрий Иванович Донской. За это время его верная супруга родила шестерых детей. Много она вынесла и пережила, но это страдание, кажется, всех сильнее. Долго плакала Евдокия:
– За веселие пришли слезы, за утехи скорбь несносная! Почто я не умерла прежде тебя? Кому уподоблю, как назову себя? Вдовою ли? Женою ли? Цвет мой прекрасный, зачем так рано увял ты?!»
Саша смотрела поверх книги. Значит, правда, – любовь на века не уми-рает. Так, кажется, Ритка ей сказала.
Электричка остановилась. Пора было выходить.
Ермолаев Пётр Иванович, странный такой старик, из тех, на которых оборачиваешься на улице, уже ждал её. Он впустил гостью в заставленную какими-то ящиками прихожую и тут же исчез. Он кричал ей из кухни, поми-нутно называя Сашу голубкой, просил проходить прямо в комнату и смот-реть картины. «У меня не фамильный замок, не заблудитесь», – посмеиваясь, говорил он. Саша вытерла ноги о влажную тряпку у порога и вошла. В ком-нате почти не было мебели, зато все стены увешаны картинами, чего, в прин-ципе, она и ожидала. Вообще Саша была не очень сведуща в живописи, хотя дома у неё хранилось несколько альбомов: Коровина, Айвазовского и Матис-са, и она иногда рассматривала их по вечерам. Но Айвазовского встретить здесь она не ожидала, да и современная живопись не внушала ей доверия, по-этому девушка переходила от одной работы к другой, ничем особенно не восхищаясь, задавая художнику самые обычные вопросы. Ну, луг у озера, птицы над водой, белые лилии между зелёными пучеглазыми лягушками, солнце, отражающееся в мыльных пузырях, которые пускала из соломинки очень серьёзная девочка в огромных резиновых сапогах. Саша смотрела на чуть приглушённые, матовые цвета этих небольших полотен и пыталась по-нять, в чём оригинальность художника и что ей о нём писать. Она заглянула в кухню. Старик, не обращая на неё внимания, шарил в настенном шкафчике в поисках коробки с чаем. Он уже выставил на стол плетёную тарелку с кро-хотными пряничками и теперь собирался заваривать чай. А ей уже хотелось уйти отсюда. Но уйти, конечно, было невозможно.
Саша вернулась к выставке и остановилась перед очередной картиной. Это была просто чёрная доска, на которой тонкими, белыми линиями, штри-хами, как раз в стиле Матисса, художник изобразил плачущую женщину. Саша почему-то сразу поняла – только что женщина была молода, а состари-лась сейчас, буквально за миг до того, как её начали рисовать. Одной рукой женщина утирала слёзы, а другая рука, отрезанная, висела в воздухе рядом с ней.
– Кто это? – громким шёпотом спросила Саша.
Но старик услыхал её. Он оторвался от заваривания чая, прокашлялся и, разглаживая на ходу бороду, подошёл к Саше.
– Это? – Он стоял у неё за спиной. – Это, голубка моя, Сербия.
– Сербия, – ахнула Саша. Но изумление её было двойным, потому что она наперёд знала ответ.
– А рука?
– А ты что же, голубка, про Косово не слыхала?
О признании независимости Косово Саша, как и все, услышала по те-левизору.
– Знаю.
– Вот, – удовлетворённо протянул Пётр Иванович, – Косово того, оття-пали. И Сербию рвут на части. И Россию разодрать хотят. Это, голубка, репе-тиция.
Саша быстро включила диктофон.
– Эта картина – ваше послание людям?
Старик молчал, склонив голову, смотрел на Сашу.
– Только ли в этой картине зашифрован особый смысл или…
Сашина рука с диктофоном опустилась вниз, голос перестал слушаться.
– Ты ведь не это хочешь спросить, – мягко сказал старик. – Не это у те-бя в голове.
– Не это, – согласилась Саша. – Не это. – Она вдруг начала безудержно плакать. – Что я наделала? Страшно мне, страшно.
Старик не стал спрашивать, что же она натворила. Просто усадил в кресло, поставил рядом на столик чашку с чаем и просто дождался, пока она перестанет плакать. И она перестала. Смущённо посмотрела на Петра Ивано-вича.
– Страшно ей. Голову в песок прячешь. А ты не бойся, ты лучше под-ними-то её, голову. Россия всегда на помощь Сербии приходила. И раньше, и сейчас. Как балканские народы в Первую мировую поднялись против турок, казаки наши тут как тут. Сербы это ж сябры, друзья, значит. А ты говоришь, страшно. Сербии много досталось, она же маленькая, младшая сестра наша. Но русские всегда добровольно шли брата из беды выручать. Вот так вот, го-лубка моя. А ты говоришь – страшно.
И старик вдруг не то заговорил, не то запел:
С Малки, с Терека, с Кубани
Дети руссии земли,
Мы на пир священной брани
В помощь Сербии пришли:
Вспомним, братцы, про Слепцова
Вожака-богатыря:
ступим в бой кровавый смело
За саотчика Царя.
Знают горцы нашу славу,
Знает славу нашу мир.
Низложить врага в могилу
В битве это наш кумир,
Нам Черняев укажет,
Сербии архистратиг,
В битве с нами вместе ляжет.
Если враг не сдастся в них. *
Голос старика уже не долетал до ушей Саши, а повисал где-то наверху. Саша стряхнула оцепенение и подняла голову. И вгляделась в чернильное пространство картины. На неё откуда-то издали смотрели оливковые очи Гвездослава, то темнеющие, то просветляющиеся. Страшно жить, страшно любить, но бояться глупо.
Саша поблагодарила старика, попрощалась и отправилась к себе в гос-тиницу. Оказавшись в номере, она не стала торопиться: заказала чаю, села за стол и быстро, по свежим следам, написала очерк почти полностью. Только после этого позвонила Косте, но ни один из его номеров не отвечал. Тогда Саша позвонила маме, с радостью и одновременно с ужасом услышала её «алло». И начала говорить. Она просила передать Косте, что не выйдет за не-го замуж. Пусть простит её. И мама, пожалуйста, пусть простит. Она любит другого. Здесь мама начала плакать и кричать, требовать забыть этого чужо-го, колченого, ненужного их семье человека. Чем он может быть лучше Кос-тика? Ну чем? Кстати, кто это? Кто этот колченогий? Ответь!
– Гвездослав. Слышишь? Совсем не слышно? Диктую по буквам: гора, вода… Не нужно? Ладно. Но почему?
Пусть будет как будет. Адрес Гвездослава, написанный его рукой, его мелким красивым почерком всё ещё у неё. Ведь есть не только земное царст-во, а ещё и Царствие небесное.
Саша шла по тёмным улицам Белграда. Все её шали остались в гости-ничном номере, но она не мёрзла. До чего же он тёплый, этот город!
Так вышло, что самолет прилетел поздно вечером. Какой Белград на вид, она узнает завтра. Сейчас это было дело десятое.
Саша шла по улицам, будто прорисованным чёрной тушью. Она не знала, как её примет Гвездослав, какими глазами посмотрит, что она скажет ему – она не готовила специальных слов.
Просто он должен знать, что любой человек может ошибиться. Слу-чайная прохожая не бросит всё и не примчится в незнакомую страну, в чу-жой город, чтобы…
Вот наконец и нужный дом. Саша поднялась по ступенькам, позвонила. Не зная, откроется дверь или нет, Саша твердила:
– За веселие пришли слёзы, Гвездослав. Как же это верно! Но я здесь, я с тобой. И я – не прохожая. Не случайная прохожая. Поверь мне.
Саша поправила сползшую с плеча сумочку и позвонила снова.
Конец
Май 2008
| |
|
Христианское творчество / Перова Ирина Владимировна / Случайная прохожая
